О пользе «синхронистического мышления»
«Социалисты указывают путь для закрытых обществ, а колониализм – для открытых обществ. Если обществу в условиях герметичной укупорки некого больше грабить, кроме как самое себя, оно переболеет этим и придет к справедливости, научной организации труда. Но если общество «открытое» — то оно получит для силового большинства все блага не путем правильной организации труда, а за счет грабежа, из внешних источников. Отсюда вывод: и коммунизм, и фашизм, как явления, родились гораздо раньше появления терминов «коммунизм» и «фашизм». То, что в просторечии называют «коммунизмом» — на самом деле приверженность «золотому правилу нравственности», единому для всех мировых религий. А то, что в просторечии называют «фашизмом» — продукт биологического естества, инстинкт плотоядных существ. И то, и другое родилось вместе с цивилизацией, на самой заре истории. С первыми же памятниками письменности мы видим и то, и другое, а ранее не видим, но только потому, что люди ранее записывать не умели. Можно ли построить справедливое, разумное общество? Можно. Можно ли провалить строительство такого общества, рухнув в яму «темных веков»? И это тоже можно. С нами в ХХ-м веке случилось и то, и другое. А чего даже теоретически нельзя – потому что невозможно? Дать людям свободу так, чтобы они при этом не занялись каннибализмом. Тут одно из двух: Или они не занимаются людоедством – но тогда они и не свободны. Их низменные инстинкты, худшая часть человеческой природы – в них блокирована, стреножена, в надежной клетке. Их сдерживают как сознательность несвободного (принудительного, по единой школьной программе) воспитания, так и, главным образом – страх наказания. Понимание того, что за факт людоедства сделают очень больно – становится для такого несвободного человека «условным рефлексом». Таким же, каким для домашней собаки или кошки является запрет гадить, где захочется, а токмо в строго отведенном месте. Либо же люди свободны – но тогда у них начинается «ренессанс» людоедства, «возвращаются навыки», утраченные зверем в рамках цивилизационной дисциплины. Либо людей бьют – и тогда они человекоподобны. Либо не бьют – но тогда они полностью морально разлагаются (не сразу, но с очевидной динамикой). Горе тем, кто этого не понимает. У таких людей не только будущего нет, но и в настоящем времени они вскоре потеряют свое место под Солнцем. Ибо история, как принято говорить, не учитель, а каратель. Она карает смертью за невыученные уроки, ничуть не заботясь облегчить их усвояемость. Победа «борцов за свободу» дает народу не свободу, а смерть. Не всегда это продукт злоумышления. Иногда это продукт добросовестного заблуждения. Но результат-то всегда один! И всякий, кто не пропускал уроков истории в самой средней школе – это знает.
Человек обязан быть умным. Если человек идиот, то он уже «не совсем человек», как минимум. Если кто-то думает, что соседи любой страны видят в ней что-то, кроме пищи, то это трагическое заблуждение. Если кто-то думает, что окружающие со всех сторон людоеды будут равнодушно наблюдать за вашей межпартийной и межфракционной грызней (превращающей соседа во врага пострашнее иностранного оккупанта) – то этот человек пропустил все уроки истории. Этот человек не знает (или забыл) – какой страшной трагедией обернулась для всего русского народа борьба Новгородской республики с «московской деспотией», и какую черную, деструктивную роль сыграли в отечественной истории всякие «Марфы посадницы», энтузиастки новгородской «борьбы за свободу». Этот человек не знает (или забыл) что борьба в средневековой Германии между католиками и протестантами привела к истреблению и вымиранию 3/4(!) тогдашнего населения Германии. Этот человек не знает (или забыл) что «великая» французская революция, с ее прекраснодушными декларациями «свободы, равенства, братства» обернулась не только ужасом гильотины, но и навсегда вычеркнула Францию из списка великих держав. Надорванная ею Франция несколько раз (!) вообще исчезала с карты мира, а восстанавливалась только усилиями своих союзников, но уже не собственными силами. И так – снова и снова, зачем все перечислять? Причина очень проста, и должна быть памятна ежечасно: утрата народом сплоченности превращает его в пищу для окружающих людоедов. Это закон биосферы. Да, СССР предполагал оттуда выход, но только предполагал, и к тому же был опрокинут дегенеративными массами – о чем теперь говорить? После гибели СССР в мире остались ТОЛЬКО ЛЮДОЕДЫ, победившие, будем надеяться, не окончательно – но глобально. Из этого и нужно исходить «юноше, обдумывающему житье». Потому что если ты увязнешь в «борьбе за свободу», то никакого житья у тебя не будет, а жить ВМЕСТО ТЕБЯ будет тот, кто тебя слопает. Наблюдательный и талантливый натуралист Э. Сетон-Томсон, наблюдая за жизнью кошек, отмечал, что кошка не может поймать воробья. Для кошки воробей слишком шустрая и осторожная птаха, но за одним исключением. Когда воробьи, чего-то не поделив, начинают драться между собой, то они теряют бдительность – и тогда кошка ловит сразу двух воробьев! Читайте «Рассказы о животных», Э. Сетона-Томсона, в них много поучительных моментов для людей! Хорошо! – говорит юноша – Я понял, что внешние каннибалы ждут момента, чтобы меня сожрать. А как быть с внутренними каннибалами? А знаешь ли ты, автор, поговорку: «овца всю жизнь боялась волков, а скушал ее пастух»? Знаю. Это мудрая поговорка, но она не дает повода считать волков «ерундой» и «пропагандой». Она как раз и показывает трагедию человечества, погрязшего в биосфере (в ее плотоядности), когда одинаковую опасность представляет и внешний завоеватель, и внутренний угнетатель.
Никто не обещал, что будет легко. Сплоченность общества – есть некий путь между Сциллой и Харибдой, между погрязанием в борьбе за свободу (всегда летальной для «царства, разделившегося в себе») и беспросветного безысходного рабства. Если первобытное (т.н. «естественное») общество людоедов есть полнота свобод безо всяких прав человека, если азиатская деспотия есть отсутствие, как прав, так и свобод человека, то искомое цивилизацией состояние «социализма» — это полнота прав без свобод, по крайней мере, без их чрезмерности. Конечно, жулики говорят через соединительный предлог, «права и свободы». Но на то они и жулики. Права и свободы – не только разные вещи, но и противоположные, взаимоисключающие. Право – это фиксация, тогда как свобода – отсутствие фиксации. А как это совместить?! Либо что-то зафиксировано, либо оно не зафиксировано. Или вам должны – но тогда у того, кто должен, нет свободы, давать или не давать. Или у того, кто вам должен, есть свобода – но тогда у вас нет права требовать от него фиксированного результата. Христианская цивилизация знает только одну форму Свободы, которая не дегенеративна – «Свободу от греха». Но такое представление о Свободе безмерно далеко от либеральных представлений о свободе, как произволе личности и всеядной вседозволенности «экономики всех смертных грехов». Хотя цивилизации нужно сбережение человека (как носителя ее основы – Коллективного Разума) – у биологического человека (как продукта биосферы, обитающего в биосфере) есть множество собственных причин идти вопреки базовому требованию цивилизации. Человек уничтожает человека: 1) Как конкурента (рыночная борьба). 2) Как претендента на ресурсы (георесурсная борьба). 3) Как соперника, из ревности (половая борьба и борьба в рамках инстинкта доминирования). 4) Как предмет чувственной антипатии, отторжения нечто неприятное, отталкивающее, вызывающее омерзение (например, в рамках расизма). 5) Как одержимый бесами (бесноватость, маниакальные убийства в рамках садизма и иных психопатологий). 6) В рамках абраксасизма (больного любопытства), в стремлении поставить всякое знание на службу своему эгоизму – таковы, например, эксперименты концлагерных врачей-гитлеровцев, проект «МК-Ультра» в США, и т.п. 7) Наконец, в пределе одичания – просто как добычу, жертву на охоте, один из источников мяса. По мере ослаблений системообразующего Культа и его догматических сакралий все вышеперечисленные причины для взаимоуничтожения перманентно обостряются. Теряя силу Культа – цивилизация теряет и сдерживающие каннибализм инструменты. Они отмирают не сразу, но сразу же (при угасании культа) начинаю формализацию, становятся все более номинальными (когда формально что-то запрещается, но на практике все обходят этот запрет без особых моральных терзаний).
Не все в марксизме прошло проверку временем, но утверждение марксистов о том, что буржуазная либеральная демократия – пустышка, оказалось верным. Марксизм указывал и причину: свобода индивида не устраняет, а наоборот, обостряет антагонизм между людьми (в марксизме – «классами»). Дело в том, что свободу можно раздать каждому, она безразмерна, а вот ресурсы, блага, сладкие завидные места – строго ограничены. И если каждый свободен – то начинается хорошо нам знакомая по 90-м годам РЕЗНЯ, потому что один свободный не хочет уступать сладкий кусок другому свободному. В итоге индивидуальная свобода через террор ведет к террористической диктатуре, но не наследного монарха, а того мега-хищника, который всех одолеет в драке. С одной стороны, в отличии от монарха, этот хищник объективно, доказуемо самый сильный и хитрый, что доказал его личный успех в братоубийственной схватке. На этом настаивают сторонники буржуазной демократии: мол, ваш король – черт знает кто, случайный человек, а этот – делом доказал свою дееспособность. С другой стороны, на чем настаивают противники буржуазных демократий, торжество самого свирепого из хищников создает «какократию», совсем не обязательную (хотя и возможную) при наследственной монархии. Мы уже видим, что тут «куда не кинь – везде клин». Почему мы и настаиваем на бесконечной ценности для мировой цивилизации оказавшегося провальным советского опыта. СССР не нашел выхода – но он наметил возможный выход, обозначил точки прорыва, по которым более образованные люди в более благоприятных, чем ему достались, условиях, смогут выйти к «светлому завтра». А буржуазная демократия никакого прорыва, кроме как «в ад, пониже» в себе не содержит, и обречена развиваться наподобие сифилиса: вначале гнойные язвы, потом гниющий и проваливающийся опорный каркас, и так – пока вся органика совсем не умрет, в процессе заменяемая «протезами» роботов и зомби-биороботов. Разумеется, нечто плохое не даёт возможности говорить о своем противнике как обязательно-хорошем! Лев враждует с крокодилом, но никто из них для человека не лучше, и не хуже. И когда мы говорим о полной бесперспективности буржуазной демократии (вместо преодоления антагонизмов обостряющей их через конкуренцию) – мы не должны замазывать глаза на роковые ошибки, проблемы советского строя, приведшие его к краху. Но вопрос перспективы человечества, некоего будущего, не предполагающего вымирания человечества, его самоуничтожения – лежит только в области научного социализма. Почему – рассмотрим. Мы с читателем уже поняли ту очевидность, что главная задача цивилизации – сбережение культурного наследия и развитие Коллективного Разума (это когда у вас в голове архивированы открытия давно умершего Пифагора, Ньютона, Менделеева и т.п.).
Именно поэтому цивилизация, не запрещая скотобоен, запрещает британские и гитлеровские «лагеря смерти» для разумных существ. Цивилизация делает принципиальное различие между скотобойней (к которой относится терпимо) и истребление людей (к чему цивилизация нетерпима). Но еще одна очевидность: потенциальному носителю Коллективного Разума одного физического выживания мало! Допустим, его не убивают физически, но создали такие невыносимые бытовые условия, что он обречен думать только о низменном, а о высоком подумать у него ни сил, ни времени, ни желания. Цивилизацию такое принципиально не устраивает! У нее же не в том интерес, чтобы куски мяса выживали, а в том, чтобы они думали, и чем больше, тем лучше. Цивилизация начинает свою борьбу за научно-технический прогресс, против того, что Ленин назвал «обострением нужды и бедствий народных масс». Цель: дать носителям КР все необходимое, чтобы они могли беспрепятственно думать и мечтать о высоком. «Нужда и бедствия», например, пролетариата могут быть преодолены двумя способами — цивилизованным (интенсивным) и животным (экстенсивным). Говоря политической лексикой – это или коммунизм, или фашизм. Или разумно организованный высокопроизводительный труд, или грабеж, доставляющий удачливому грабителю все блага (а неудачливый погибает, и тем закрывает вопрос о своем снабжении). Маркс и Энгельс говорили о фашизме уже тогда, когда самого термина «фашизм» еще не существовало. Слова не было, а явление было! «…Английская республика при Кромвеле в сущности разбилась об Ирландию» — сетовали Маркс и Энгельс. Суть в том, что была революционная армия «левеллеров» — «уравнителей», которая хотела «снести» лордов и организовать справедливое общество. Но фюрер того времени, О. Кромвель, РАСТЛИЛ этих уравнителей грабежом Ирландии, а так же колониальной Ямайки и других мест. Мародеры, вкусив кровавого обогащения, перестали быть революционерами, оказались с ранее ненавистными лордами «в одной лодке»: «вы хищные собственники и мы — хищные собственники» (Николай ВЫХИН — «Ум как обязанность: спасти себя и будущее!»). По мнению автора этого сайта, Выхин абсолютно прав в своих рассуждениях, однако используемый им термин «хищные собственники» слишком расплывчат. Автор предлагает заменить его на более конкретный термин: «свободные эксплуататоры». Что он означает? Одну лишь конкретику. «Свободные эксплуататоры» — это представители человеческой породы, у которых из десяти основных природных инстинктов доминируют четыре инстинкта «второй очереди» (при этом доминанта соревновательного инстинкта обязательна) и лишь один инстинкт «первой очереди» — инстинкт собирания материальных ценностей». Так что, назвать подобных людей «хищниками» (обратить в животных) — явный перебор, они намного более человечны, чем, например, «легко- и трудно-эксплуатируемые», и по «человечности» стоят на одном уровне с «автономами».
У «автономо»в доминируют инстинкт сохранения достоинства, инстинкт свободы, инстинкт доминирования, исследовательский и социальный инстинкты. А у «свободных эксплуататоров» — соревновательный инстинкт, инстинкт сохранения достоинства, инстинкт свободы, инстинкт доминирования и инстинкт собирания материальных ценностей. Другое дело, что доминирование в подсознании человека именно этой «парочки» (соревновательный инстинкт — инстинкт собирания материальных ценностей) обращает человека в эксплуататора. И этот «эксплуататор» становится «свободным» как раз из-за доминирования в нем инстинктов «второй очереди» (инстинкта сохранения достоинства, инстинкта свободы, инстинкта доминирования, исследовательского и соревновательного инстинкта) над инстинктами «первой очереди» (инстинкта самосохранения, инстинкта продолжения рода, инстинкта веры в авторитетное мнение, инстинкта собирания материальных ценностей и социального инстинкта). А теперь обратимся «к истокам». Что такое свобода? Согласно Википедии, свобода — состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми. При этом свободу не стоит путать со вседозволенностью, когда человек вовсе не учитывает возможной пагубности своих действий для себя и окружающих. Короче говоря, свобода бывает разной – она бывает ПОЛНОЙ (как раз той самой вседозволенностью) и ДОПУСТИМОЙ. Существует множество различных определений свободы. В этике понимание свободы связано с наличием свободы воли человека. Свобода в философии — универсалия культуры субъектного ряда, фиксирующая возможность деятельности и поведения в условиях отсутствия внешнего целеполагания. Свобода личности в праве — закрепленная в конституции или ином нормативном правовом акте возможность определенного поведения человека (например, свобода слова, свобода вероисповедания). Категория свободы близка к понятию права в субъективном смысле — субъективному праву, однако последнее предполагает наличие юридического механизма для реализации и обычно соответствующей обязанности государства или другого субъекта совершить какое-либо действие. Напротив, юридическая свобода не имеет четкого механизма реализации, ей соответствует обязанность воздерживаться от совершения каких-либо нарушающих данную свободу действий. Так, в «Декларации прав человека и гражданина» (1789, Франция) свобода человека трактуется как возможность «делать все, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом».
В истории развития понятия свободы понятие творческой свободы постепенно вытесняет понятие свободы от препятствий (принуждения, каузальности, судьбы). В древней философии (у Сократа и Платона) речь идет, прежде всего, о свободе в судьбе, затем о свободе от политического деспотизма (у Аристотеля и Эпикура) и о бедствиях человеческого существования (у Эпикура, стоиков, в неоплатонизме). В средние века подразумевалась свобода от греха и проклятие церкви, причем, возникал разлад между нравственно требуемой свободой человека и требуемым религией всемогуществом Бога. В эпоху Ренессанса и последующий период под свободой понимали беспрепятственное всестороннее развертывание человеческой личности. Со времен Просвещения возникает понятие свободы, заимствованное у либерализма и философии естественного права (Альтузий, Гоббс, Гроций, Пуфендорф; в 1689 году в Англии — Билль о правах), сдерживаемое все углубляющимся научным взглядом, признающим господство всемогущей естественной причинности и закономерности. Согласно марксизму человек мыслит и поступает в зависимости от побуждений и среды, причем, основную роль в его среде играют экономические отношения и классовая борьба. Способности человека к анализу, самоанализу, моделированию, представлению результатов своих действий и дальнейших последствий, по взглядам марксистов, не делают человека свободным. Спиноза определяет свободу как любовь к Богу и любовь Бога к человеку: «Из этого мы ясно понимаем, в чем состоит наше спасение, или блаженство, или свобода — а именно в постоянной и вечной любви к Богу или в любви Бога к человеку». Некоторые философы определяют свободу как господство над обстоятельствами со знанием дела, а другие, как Шеллинг, утверждают, что свобода — это способность делать выбор на основе различения добра и зла. Согласно экзистенциализму Хайдеггера, основным состоянием бытия является страх — страх перед возможностью небытия, страх, который освобождает человека от всех условностей действительности и позволяет ему достигнуть в некоторой степени свободы, основанной на ничто, выбрать самого себя в своем неизбежном возлагании ответственности на себя самого, то есть выбрать себя как собственное, имеющее ценность существование. Согласно экзистенциализму Ясперса, человек свободен преодолеть бытие мира в выборе самого себя и достигнуть трансценденции Всеобъемлющего.
Согласно Р. Мэю, «Способность трансцендировать из сиюминутной ситуации является основой человеческой свободы. Уникальное качество человеческого существа — широкий спектр возможностей в любой ситуации, которые, в свою очередь, зависят от самоосознания, от его способности в воображении перебирать различные способы реагирования в данной ситуации». Такое понимание свободы обходит проблему детерминизма в принятии решения. Как бы решение ни было принято, человек его осознает, причем, осознает не причины и цели решения, а значение самого решения. Человек способен выйти за рамки непосредственной задачи (как бы мы ни называли объективные условия: необходимость, стимул, или же психологическое поле), он в состоянии иметь какое-то отношение к самому себе, и уже в соответствии с этим принимать решение. Свободное бытие означает возможность осуществлять добрую или злую волю. Добрая воля обладает достоверностью безусловного, божественного; она ограничивается бессознательным жизненным упрямством простого определенного бытия и подлинного бытия. Согласно экзистенциализму Сартра, свобода не свойство человека, а его субстанция. Человек не может отличаться от своей свободы, свобода не может отличаться от ее проявлений в человеке. Человек, так как он свободен, может проецировать себя на свободно выбранную цель, и эта цель определит, кем он является. Вместе с целеполаганием возникают и все ценности, вещи выступают из своей недифференцированности и организуются в ситуацию, которая завершает человека и к которой принадлежит он сам. Следовательно, человек всегда достоин того, что с ним случается, у него нет оснований для оправдания.Тесно связаны понятия анархизма и свободы. Основой идеологии анархистов является утверждение, что государство — тюрьма для народа. Против этого утверждения можно поставить тот факт, что государство обеспечивает безопасность и другие общие интересы своих граждан, ограничивая их свободу. Иными словами, государство играет роль монополии на ограничение свободы человека. В контексте следует отметить труды таких фантастов как Шекли и Брэдбери, особенно повесть «Билет на планету Транай», описывающую общество с радикально иной моралью. Основатель немецкой классической философии Иммануил Кант указывал на неразрывную связь свободы и правопорядка. Он утверждал, что человек свободен, если он должен подчиняться не другому человеку, а закону, обязательному для всех: «Свобода есть независимость от произвольной воли другого [человека]. До тех пор пока она не мешает свободе других [людей] в соответствии со всеобщим законом — это природное врожденное право каждого человека, принадлежащее ему в силу его человеческой природы.
А вот что по поводу свободы писал Лев Толстой («Война и мир»): «Если бы даже, допустив остаток наименьшей свободы равным нулю, мы бы признали в каком-нибудь случае, как, например, в умирающем человеке, в зародыше, в идиоте, полное отсутствие свободы, мы бы тем самым уничтожили самое понятие о человеке, которое мы рассматриваем; ибо как только нет свободы, нет и человека». Короче говоря, ЧЕЛОВЕК ОБЯЗАН БЫТЬ СВОБОДНЫМ, но в его обязанности входит и СДЕРЖИВАНИЕ ДАННОЙ ЕМУ БОГОМ СВОБОДЫ В КРЕПКОЙ УЗДЕ (это и есть ДОПУСТИМАЯ СВОБОДА). Ну а теперь попробуем ответить на вопрос: «Что такое сплоченность?». Согласно Википедии, групповая сплоченность — в социальной психологии степень приверженности к группе ее членов. Групповая сплоченность является одним из процессов групповой динамики и рассматривается с трех различных позиций: 1. Взаимное отношение членов группы друг к другу. Групповая сплоченность в этом случае определяется суммой симпатии друг к другу всех участников группы. 2. Привлекательность группы для каждого из ее членов. Групповая сплоченность в этом случае определяется суммарной силой факторов, которые удерживают индивидуума в группе. 3. Ценностно-ориентационное единство. Групповая сплоченность в этом случае определяется степенью совпадения оценок членов группы внешних по отношению к группе предметов и явлений. С другой стороны, групповую сплоченность можно разделить на четыре основные составляющие: — социальные отношения; — деловые (целевые) отношения; — чувство единения; — эмоциональное восприятие. Считается, что связи, связывающие членов группы друг с другом и со своей группой в целом, не развиваются спонтанно. На протяжении многих лет социологи по-разному объясняли феномен групповой сплоченности. Некоторые предполагают, что сплоченность членов группы развивается из-за повышенного чувства сопричастности, командной работы, а также межличностного и группового «притяжения». Приверженность общему делу и единая система ценностей также являются причиной сплоченности группы. Американский психолог Леон Фестингер и его коллеги (1951) предложили теорию, согласно которой для сплоченности группы необходимо уважительное отношение к ее участникам внутри сообщества, а также ко всей группе в целом. Напротив, социологи Альберт и Бернис Лотт (1965) утверждали, что межличностного притяжения внутри группы достаточно для того, чтобы объяснить сплоченность группы. Другими словами, сплоченность группы существует тогда, когда ее члены имеют взаимные положительные чувства по отношению друг к другу.
Позже теоретики (1992) писали, что сплоченность группы основывается на симпатии к сообществу в целом — эта идея напоминает теорию социальной идентичности. Согласно британскому психологу Майклу Хоггу, сплоченность группы определяется социальным притяжением, которое относится к «притяжению между членами ярко выраженной социальной группы». Хогг объясняет, что социальное притяжение эволюционирует в сплоченность с помощью теории самокатегоризации, согласно которой индивидуумы, рассматривая сходства и различия других людей, мысленно определяют себя и других как часть группы, «своих» или «чужих». От такого типа категоризации в сознании индивидуума формируется стереотипное представление о социальной группе — это приводит к тому, что он мыслит и ведет себя в соответствии с групповыми нормами, то есть выражает свою аттракцию к ней. Этот процесс известен как деперсонализация самовосприятия. В теории Хогга социальное притяжение относится к подобию деперсонализированных характеристик, прототипу группы, которое отличается от межличностного притяжения внутри сообщества. Важно отметить, что групповая сплоченность больше ассоциируется с групповой аттракцией, чем с аттракцией к отдельным членам группы. Ряд исследователей полагают, что совместная работа, в основе которой лежит выполнение общих задач и достижение коллективных целей, как раз и создает сплоченность. Члены групп, ориентированных на решение конкретных задач, как правило, демонстрируют большую взаимозависимость и чувствуют себя ответственными за результаты групповой работы. Считается, что узы единства, которые возникают в результате совместной деятельности, ориентированной на достижение общих целей, свидетельствуют о сплоченности группы. В отличие от единой системы ценностей и взаимного отношения членов друг к другу, рабочие обязательства благоприятно сказываются на производительности и эффективности труда. Силы, способствующие объединению людей в социальные группы, могут быть как позитивными (политика вознаграждения), так и негативными (страх потерять членские преимущества). Основными факторами, влияющими на сплоченность группы, являются: сходство членов группы, размер группы, трудность входа в состав группы, успех группы и внешняя конкуренция и угрозы. Зачастую эти факторы работают за счет усиливающейся идентификации индивидуума с социальной группой, к которой он принадлежит, а также благодаря представлению о том, как группа может удовлетворить его личные потребности. Вот мы и подошли к главному, что объединяет такие, казалось бы, разнородные понятия, как свобода и сплоченность. В основе свободы человека обязательно лежит ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ — удовлетворение его личных потребностей (именно для этого ему и нужна свобода). Равно, как и в групповой сплоченности (в группе достичь любой цели значительно проще, чем в «гордом одиночестве»).
Как видите, уважаемый читатель, оба этих понятия объединяет человеческий эгоизм. Эгоизм (др.-греч. ἐγώ, лат. ego — «я») — поведение, определяемое стремлением человека к собственной пользе, выгоде. В настоящее время (начало XXI века) в психологии различают две степени эгоизма. Сильной формой эгоизма считается преследование и отстаивание исключительно собственной выгоды, при этом человек может помогать другому, если это приносит пользу лично ему. На преступность эгоистической любви к себе, при том, что в человеке нет ничего, чем можно было бы гордиться, указывали Кальвин и Лютер. Подобная точка зрения оказала значительное воздействие на формирование отношения в западной культуре к стремлению к собственному счастью, которое не должно быть главной целью. И. Кант считал нацеленность на собственное благополучие естественным для человеческой природы, следовательно, не имеющим отношения, в отличие от любви к другим, «этическим ценностям». Тем не менее, по мысли Канта, человек не должен отказываться от личного счастья, так как его благополучие может быть полезным для исполнения общественного долга. По Гоббсу эгоизм есть врожденное свойство индивидуума, которое может ограничить лишь суверен. Гельвеций защищал право индивидуума на личное счастье. В его понимании, если, стремясь к личному счастью, человек причиняет другим вред, то он становится источником зла. Тот же, чьи собственные интересы увязываются с интересом общественным, творит добро. Эта согласованность личного с общественным философы и называют «рациональным эгоизмом» (ну а автор этого сайта — «допустимой свободой»). Следует подчеркнуть, что и в основе «рационального эгоизма» лежат все те же самые личные потребности человека. Ведь достичь их намного проще именно в такой группе, которая разделяет взгляды данного человека (ну а если совсем точно, то в группе, взгляды которой разделяет сам человек). Короче говоря, современные философы допускают, что альтруистический образ действия может быть основан на эгоистических устремлениях, не осознаваемых человеком. Так что, и в самом эгоизме нет ничего плохого. Если, конечно, человек помнит, что «всему – свое место, всему – свое время и всему – своя мера». А стало быть, «допустимая свобода» присуща лишь «мерным людям» (людям, которые «семь раз отмеряют, прежде чем отрезать»). Очевидно, что такие люди намного менее эмоциональны (менее подвержены чисто эмоциональным поступкам), чем все остальные. А главной причиной появления «мерных людей» является присущая им способность к «синхронистическому мышлению» (одновременному и синхронному мышлению всеми составными частями сознания – Верой, разумом и подсознанием). Откуда напрашивается только один вывод – чем больше в нашем мире появится людей с «синхронистическим мышлением», тем лучше станет и сам мир.