Идеология русского народа
Предлагаю Вашему вниманию статью А.Д. Сабова «Неудобная нация» (журнал «Огонек» №32 от 19.08.2019, источник: https://ss69100.livejournal.com/4716342.html). «Знакомясь с помещаемым ниже анализом книги американца о советской национальной политике, не будем забывать о двух моментах:
- У американца полно своих тараканов в голове – предубеждений, использование не всегда достоверных источников, отсутствие должной логической подготовки и т.п. (Взять хотя бы первую строчку публикации: «советский плавильный котел». В СССР-то как раз и не было «плавильного котла»: все нации и народности сохраняли свою культурную, языковую и т.п. идентичность, а сплачивала людей, не разрушая эту идентичность – идеологическая надстройка.)
- Публикация появилась в журнале «Огонек». Те, кто лично пережил перестройку, поймут меня. Тем не менее, оценки американца полезны для более полного осмысления нашей истории, ибо его взгляд – взгляд со стороны… врага. Как был устроен советский плавильный котел. Гарвардский профессор, исследуя номенклатурный интернационализм, пришел к неожиданным выводам, о которых в России мало кто знает. Книга профессора Гарвардского университета Терри Мартина «Империя положительной деятельности. Нации и национализм в СССР, 1923–1939» перевернула представления о «сталинской империи», образ которой десятилетиями формировали легионы западных историков и политологов, а с конца 1980-х — и вспомогательные когорты отечественных коллег. Уже в силу этого не заметить сей труд на Западе не могли — профессиональные историки его часто цитируют. Не заметили его, однако, в России. Хорошо бы понять почему. Обилие документов, подтверждающих каждый тезис монографии, лучшее свидетельство того, как благодарно и по-научному строго гарвардский профессор распорядился знаниями, которые смог почерпнуть в госархивах Украины и России. Монография охватывает всю довоенную сталинскую эпоху и все национальности СССР, но основная ее канва — взаимоотношения двух ключевых республик Союза: УССР и РСФСР. А личный мотив («я, чьи предки покинули Россию и Украину всего лишь два поколения назад») наглядно подтверждает вывод ученого: прочность советского фундамента зависела, прежде всего, от прочности украинско-российских отношений. Важное новшество работы в том, что партийную стилистику и установки вековой давности Терри Мартин решительно переводит на язык современной политики. «Советский Союз в качестве многонационального образования лучше всего определить как империю положительной деятельности (Affirmative Action Empire)», — провозглашает он.
И поясняет, что заимствовал этот термин из реалий американской политики, — им пользуются, чтобы обозначить политику предоставления льгот различным, в том числе и этническим, группам. Так вот, с точки зрения профессора, СССР стал первой в истории страной, где были разработаны программы положительной деятельности в интересах национальных меньшинств. Речь не о равенстве шансов, а именно об Affirmative Action — в концепцию закладывали преференции, «положительное (позитивное) действие». Терри Мартин называет это исторической премьерой и подчеркивает: ни одна страна до сих пор не сравнялась с советскими начинаниями по масштабности. В 1917-м, когда большевики захватили власть, никакой последовательной национальной политики у них, замечает автор, не было. Был лишь «впечатляющий лозунг» — право наций на самоопределение. Он помог мобилизовать массы национальных окраин на поддержку революции, но для создания модели управления многонациональным государством не годился – само государство тогда было обречено на развал. То, что первыми попытаются «отъехать» Польша и Финляндия (пребывавшие в империи, по сути, на федеративных началах), было ожидаемо. Но на них процесс не остановился — пошел дальше, и всплеск националистических движений на большей части бывшей Российской империи (особенно на Украине) застал большевиков врасплох. Ответом на него стала новая национальная политика, сформулированная на XII съезде партии в апреле 1923-го. Ее суть Терри Мартин, основываясь на документах, формулирует так: «максимально поддерживать те формы национального устройства, которые не входят в противоречие с существованием унитарного централизованного государства». В рамках этой концепции новые власти заявили о готовности поддержать следующие «формы» существования наций: национальные территории, языки, элиты и культуры. Автор монографии определяет эту политику термином, который прежде в исторических дискуссиях не звучал: «территориализация этничности». Что под ним подразумевается? «На протяжении всего сталинского периода центральное место в эволюции советской национальной политики принадлежало Украине», — утверждает профессор. Понятно почему. Согласно переписи населения 1926 года, украинцы были самой большой титульной нацией в стране — 21,3 процента от общей численности ее жителей (русские таковой не считались, так как РСФСР не была национальной республикой). Украинцы же составляли почти половину нерусского населения СССР, а в РСФСР превышали любое другое национальное меньшинство минимум вдвое.
Отсюда и все преференции, которые советская национальная политика отводила УССР. К тому же кроме внутреннего имелся еще и «внешний мотив»: после того как миллионы украинцев вследствие Рижского договора 1921 года оказались в границах Польши, советская национальная политика еще добрых десять лет вдохновлялась идеей особого отношения к Украине, пример которой должен был стать притягательным и для родственных диаспор за рубежом. «В украинском политическом дискурсе 20-х годов, — пишет Терри Мартин, — Советская Украина рассматривалась в качестве нового Пьемонта, Пьемонта ХХ века». Пьемонт, напомним, — это область, вокруг которой в середине XIX века произошло объединение всей Италии. Так что аллюзия прозрачна — схожую перспективу рисовали и Советской Украине. Такая установка, однако, встревожила политиков сопредельных государств и Запада в целом. Развернулась активная борьба с «большевистской заразой» во всех ее проявлениях, возникла и контригра — ответная ставка на национализм. И она сработала: если в 1920-х этнические связи Советской Украины с многочисленным украинским населением Польши, Чехословакии, Румынии считали советским внешнеполитическим преимуществом, то в 1930-х они расценивались в СССР уже как угроза. Коррекции потребовали и «внутренние практики»: ссылаясь на тот же Пьемонтский принцип, украинское, а за ним и белорусское руководство целилось не только на свои зарубежные диаспоры, но и на диаспоры в пределах Союза. А это означало притязания на территории РСФСР. Наблюдение, которое прежде не звучало: вплоть до 1925 года между советскими республиками продолжалась, отмечает профессор из Гарварда, «жестокая борьба за территории», в которой проигравшей стороной неизменно оказывалась… РСФСР (Россия). Изучив историю перемещения внутренних советских границ, исследователь заключает: «На всей территории СССР границы проводились в пользу территорий национальных меньшинств и за счет русских регионов РСФСР. Из этого правила не было ни одного исключения». Продолжалась такая уступчивость до 1929-го, когда Сталин признал: постоянная перекройка внутренних границ способствовала не затуханию, а обострению этнических конфликтов.
Дальнейший анализ приводит профессора Мартина к парадоксальному выводу. Вскрывая просчеты большевистского проекта, который начался с прекрасных идеалов «положительной деятельности», он пишет: «Русские в Советском Союзе всегда были «неудобной» нацией — слишком большой, чтобы ее проигнорировать, но в то же время и слишком опасной, чтобы предоставить ей такой же институциональный статус, какой был у других крупных национальностей страны». Именно поэтому отцы-основатели СССР «настояли на том, чтобы русские не имели ни собственной полноправной национальной республики, ни всех прочих национальных привилегий, которые были даны остальным народам СССР» (среди них — наличие собственной компартии). По сути, появились два федеративных проекта: главный — союзный и субподрядный — российский (только формально приравненный к другим республикам). А в итоге (и это профессор определяет как главный парадокс), возложив на плечи «великодержавного» русского народа историческую вину за угнетение национальных окраин, большевистская партия именно таким образом сумела сохранить структуру прежней империи. Это была стратегия удержания власти в центре и на местах: любой ценой предотвратить центробежный национализм нерусских народов. Вот почему на XII съезде партия объявила первоочередной программой развитие национальных языков и создание национальных элит. Чтобы советская власть казалась своей, коренной, а не «пришлой», «московской» и (не дай бог!) «русской», этой политике было присвоено общее название «коренизация». В национальных республиках неологизм был перелицован по имени титульных наций — «украинизация», «белорусизация», «узбекизация», «ойротизация» (ойроты — старинное название алтайцев) и т.д. С апреля 1923-го по декабрь 1932-го центральные и местные партийные и советские органы издали сотни постановлений и тысячи циркуляров, развивающих и продвигающих эту директиву. Речь шла о формировании на территориях новой партийной и административной номенклатуры (с опорой на национальный акцент в кадровом отборе), а также о немедленном расширении сферы использования языков народов СССР.
Как отмечает профессор Мартин, коренизация пользовалась популярностью у населения нерусской периферии и опиралась на поддержку центра, но все же… провалилась почти повсеместно. Процесс притормозили для начала (в том числе и директивно тоже — по партийно-административной линии), а потом и свернули в итоге. Почему? Во-первых, утопия всегда трудноисполнима. На Украине, например, была поставлена цель — добиться стопроцентной украинизации всего управленческого аппарата за год, но сроки реализации задуманного приходилось многократно переносить, желаемого так и не достигнув. Во-вторых, форсированная коренизация породила сопротивление влиятельных групп (профессор перечисляет их в такой последовательности: городские рабочие, партаппарат, промышленные специалисты, сотрудники филиалов общесоюзных предприятий и учреждений), которых тревожила вовсе не утопия, а реальная перспектива — уволить пришлось бы до 40 процентов служащих республики. Да и память о недавних лихих годах была еще очень жива, недаром первый секретарь ЦК КП(б)У Эммануил Квиринг публично выражал озабоченность по поводу того, что «коммунистическая украинизация может перерасти в украинизацию «петлюровскую». Чтобы выправить опасный крен, Политбюро направило на Украину Лазаря Кагановича, присвоив ему титул генерального секретаря (!) ЦК КП(б)У. В рамках «коррекции курса» партия удовлетворилась украинским номенклатурным большинством в 50–60 процентов, и на этой недопетой ноте 1 января 1926 года было объявлено об успешном завершении коренизации в республике. Ее итогом, среди прочего, стала «реукраинизация русифицированных масс», хотя и неполная (историк, цитируя документы, пишет о 80 процентах населения, записанных в украинцы). Что означало превращение русских на Украине в национальное меньшинство (следом за Украиной и по ее примеру статус национального меньшинства своим русским согражданам — «обездоленным русским», как формулирует Терри Мартин, — присвоила и Белоруссия). Когда размах коренизации принял угрожающие размеры, вмешалась партия. Так на Украине появился свой генеральный секретарь — Лазарь Каганович. Это спровоцировало появление и укрепление в партийных и советских управленческих структурах Украины национал-коммунистического уклона, который, по словам гарвардского профессора, прогрессировал такими темпами и стал настолько масштабным, что, наконец, вызвал у Сталина «растущую обеспокоенность». О каком «масштабе» речь? О всесоюзном, никак не меньше. И этому в монографии гарвардского профессора посвящено немало занятных страниц, которые читаются почти как детектив. Судите сами.
Большевистские вожди, пишет Терри Мартин, «не признавали ни ассимиляцию, ни экстерриториальное существование национальности». С этими мерками они и начали строить Советское государство: каждой национальности — свою территорию. Повезло, правда, не всем: создав относительно без труда 40 крупных национальных территорий, Советская власть уперлась в проблему национальных меньшинств, которых в одной России, как песка в море. И если для советских евреев, например, удалось-таки создать Биробиджанскую автономную область, то с цыганами или, скажем, ассирийцами — не заладилось. Тут большевики явили миру радикальный подход: распространить советскую национально-территориальную систему до самых мелких территорий — национальных районов, сельсоветов, колхозов. На передовой Украине, скажем, с республикой Цыганией не вышло, зато был создан один цыганский сельсовет и аж 23 цыганских колхоза. Алгоритм заработал: Российскую Федерацию исполосовали десятки тысяч национальных (пусть и условных) границ, а за образец была взята именно украинская система территориальных национальных советов — ее в мае 1925-го III Всесоюзный съезд Советов провозгласил обязательной для всего СССР. С учетом того что в середине 1920-х в РСФСР проживало 7 873 331 украинец, «украинский Пьемонт» распространил свое влияние не за пределы СССР, как задумывалось, а на регионы СССР — туда, где еще до революции сосредоточились значительные массы украинских крестьян-переселенцев (Нижняя Волга, Казахстан, Южная Сибирь, Дальний Восток). Эффект получился внушительный: по подсчетам Терри Мартина, в РСФСР появилось не менее 4 тысяч украинских национальных советов (тогда как русское меньшинство на Украине так и не добилось права образовать хоть один городской национальный совет), которые в полном согласии с идеей «территориализации этничности» занялись украинизацией занимаемых территорий.
Не случайно, отмечает профессор, «самым существенным предметом экспорта Украины в Россию стали учителя» (этот тезис историк подтверждает статистикой: в 1929/30 учебном году украинских школ на Дальнем Востоке не было вовсе, но уже через два года там было 1076 начальных и 219 средних украинских школ; в 1932-м в РСФСР прибыли по своей инициативе свыше 5 тысяч украинских учителей). В середине 1920-х украинизация вышла за пределы Украины, охватив Кубань, Ставрополье и даже Дальний Восток. Совслужащих обязывали сдавать экзамены еще и по «украиноведению». Стоит ли на фоне развития таких процессов удивляться «растущей озабоченности» Сталина? Она обернулась, в конце концов, осуждением «ползучего национализма, лишь прикрытого маской интернационализма и именем Ленина». В декабре 1932-го Политбюро приняло два постановления с прямой критикой украинизации: они, отмечает Терри Мартин, возвестили о «кризисе империи положительной деятельности» — проект коренизации был, по сути, свернут… Свою политику по национальному вопросу большевики начали с прекрасной утопии, на которую, постепенно трезвея, потратили 15 лет. Проект «интернационала наций», в котором от одной к другой «по-братски» передавались территории, население и ресурсы, оказался экспериментом уникальным — ничего подобного нигде в мире больше не было. Прецедентом для человечества этот проект, правда, не стал: сама Советская власть собственную национальную политику переформатировала в конце 1932-го, за три месяца до того, как к власти в Германии пришел фашизм (чья расовая теория, к слову, ни одной национальности СССР не оставляла ни места, ни выбора). Можно теперь по-разному оценивать тот советский национальный проект, но нельзя не отметить: если бы он состоял из одних провалов, война с фашизмом не стала бы Отечественной, а победа — всенародной. Так что «советское детство» народов СССР было как минимум не напрасно для их общей судьбы.
И все же. Почему же так и не сложился «советский народ», хотя семь десятилетий этот термин не сходил со страниц газет и звучал в официальных докладах? Из работы Терри Мартина следует: попытки учредить единую советскую национальность были, за нее даже ратовало подавляющее большинство в партии, но на пороге 1930-х эту идею отверг сам Сталин. Его кредо: интернационал народов — да, интернационализм без наций — нет. Почему вождь, ни с людьми, ни с народами не церемонившийся, сделал такой выбор? Видимо, полагал: реальность значила больше, чем партийные директивы. А вот в годы застоя уже другие советские начальники все же решились на переиздание старой утопии: третья конституция СССР, принятая при Брежневе в 1970-е, ввела в правовое поле «новую историческую общность советских людей». Но если первоначальный проект исходил из наивных представлений о путях в «светлое будущее» многонациональной страны, то его старческая копия выглядела карикатурой: она просто выдавала желаемое за действительное. Те национальные проблемы, которые преодолевались на уровне «империи положительной деятельности», искрили на уровне национальных республик. Очень точно про это сказал Андрей Сахаров, комментируя первые межэтнические конфликты на постсоветском пространстве: мол, ошибка думать, будто СССР распался на Украину, Грузию, Молдавию и т.п.; он распался на много маленьких Советских Союзов. Сыграла печальную роль и проблема с «неудобной» для большевиков нацией — с русскими. Начав строить советскую империю на том, что русские «всем должны», они заложили мину на будущее. Даже пересмотрев в 1930-х этот подход, мину не обезвредили: как только Союз распался, оказалось, что «старший брат» всем задолжал. Терри Мартин в своей монографии опровергает эти притязания, приводя различные свидетельства и факты. И как тут не вспомнить недавно открывшиеся в архивах новые: в 1923-м, одновременно с разработкой своей национальной концепции, советское правительство учредило и дотационный фонд для развития союзных республик. Фонд этот рассекретили лишь в 1991-м после доклада премьера Ивана Силаева президенту Борису Ельцину. Когда расходы из него пересчитали по валютному курсу 1990 года (1 доллар США стоил 63 копейки), выяснилось, что ежегодно союзным республикам направлялось 76,5 млрд. долларов. Формировался этот секретный фонд исключительно за счет РСФСР: из каждых трех заработанных рублей Российская Федерация лишь два оставляла себе. И почти семь десятилетий каждый гражданин республики отдавал своим братьям по Союзу ежегодно 209 рублей — больше своей среднемесячной зарплаты… Существование дотационного фонда многое объясняет. Ну, например, становится понятно, как, в частности, Грузия могла по уровню потребления обойти российский показатель в 3,5 раза. Для остальных братских республик отрыв был меньше, но они «рекордсмена» успешно догоняли все советские годы, включая и период горбачевской перестройки.
Свое исследование Терри Мартин начал с диссертации о национальной политике СССР, которую с таким блеском защитил в университете Чикаго в 1996-м, что тут же был приглашен в Гарвард на должность профессора русской истории. Пять лет спустя диссертация переросла в фундаментальную монографию, которую мы представили выше. Она доступна и русскому читателю («РОССПЭН», 2011) — правда, в отличие от оригинала, термин «положительная деятельность» на обложке русского издания заключен почему-то в кавычки. В тексте, впрочем, таких кавычек нет. О себе автор рассказал немного, всего на абзац, но он ключевой, им и открывается книга. Автор признается: подростком десять лет подряд проводил лето с бабушкой по линии матери и навсегда впитал ее рассказы о дореволюционной жизни в Дагестане и на Украине, о Гражданской войне в России. «Ей довелось стать свидетельницей безжалостных налетов крестьянских банд Махно на богатую южноукраинскую колонию меннонитов, — вспоминает историк, — и только позже, в 1924-м, она наконец покинула Советский Союз и переехала в Канаду, где вошла в состав местной диаспоры русских меннонитов. Ее рассказы заставили меня впервые задуматься над проблемой этнической принадлежности». Этот «зов крови» и определил научные интересы. Еще будучи аспирантом, он вместе с политологом Рональдом Суни задумал «объединить все возрастающее число ученых, исследующих проблемы формирования наций и государственной политики в первые десятилетия Советской власти». Еще раз подтвердился диагноз Джона Арча Гетти: исторические исследования той эпохи, когда США и СССР воспринимали друг друга как «абсолютное зло», есть продукты пропаганды, их бессмысленно править по частностям. Историю ХХ века приходится писать заново, по сути — с чистого листа. Поколение Терри Мартина включилось в эту работу. Ключевые выводы профессора Терри Мартина. «Советская политика была направлена на систематическое развитие национальной идентичности и самосознания нерусских народов СССР. А для этого не только создавались национальные территории, которые управлялись национальными элитами, использующими свои национальные языки, но и активно пропагандировались символические признаки национальной идентичности: фольклор, музеи, национальная одежда и кухня, стиль, опера, поэты, «прогрессивные» исторические события и произведения классической литературы. Цель заключалась в том, чтобы обеспечить мирное сосуществование различных национальных культур с зарождающейся общесоюзной социалистической культурой, которой предстояло прийти на смену национальным культурам. Национальные культуры нерусских народов предстояло деполитизировать.
Вот отдельные цитаты из книги Мартина. «Советский Союз не был ни федерацией, ни, разумеется, моноэтническим государством. Его отличительной чертой была систематическая поддержка внешних форм существования наций — территории, культуры, языка и элит». «Оригинальность советской политики заключалась в том, что она поддерживала внешние формы национальных меньшинств в гораздо большей степени, чем национального большинства. Советская власть решительно отвергла модель моноэтнического государства, заменив его моделью с многочисленными национальными республиками». «Советская политика и впрямь требовала от русских жертв в области национальной политики: нерусским республикам были переданы территории, населенные русским большинством; русские были вынуждены согласиться на амбициозные программы положительной деятельности, которые проводились в интересах нерусских народов; русских призывали учить языки национальных меньшинств, и наконец, традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей». «Поддержка внешних форм национального устройства составляла саму сущность советской национальной политики. С образованием Советского Союза в 1922–1923 гг. получила признание не федерация автономных национальных территорий, а территориальная форма национального существования». «Одним только русским не было предоставлено собственной территории, и только у них не было своей коммунистической партии. Партия потребовала от русских примириться с их официально неравным национальным статусом, для того чтобы содействовать сплочению многонационального государства. Таким образом, иерархическое различие между государствообразующей нацией и колониальными народами было воспроизведено, но на сей раз воспроизведено в перевернутом виде: теперь оно существовало в качестве нового различия между ранее угнетавшимися национальностями и бывшей великодержавной нацией».
Довольно интересная статья и очень неожиданный вывод, с которым автор этого сайта согласен. Да, Советский Союз (как русская империя) был устроен совсем не так, как все остальные империи (не только островные, но, в том числе, и континентальная Китайская империя). Для всех империй, за исключением Советского Союза, была присуща одна основная черта — государствообразующая нация в них всегда и везде угнетала все входящие в империю малые национальности. В СССР же мы наблюдали прямо противоположную картину – там входящие в империю национальности угнетали государствообразующую нацию. Почему так произошло? – сложный вопрос, но кратко на него можно ответить так: «Утопия (социализм как первая фаза коммунизма), она и в Африке – Утопия». Слава Богу, сегодня положение русских в России значительно упрочнилось. Тем не менее, нельзя ни сказать и о том, что СССР был самой большой страной на Земле (как и Россия сегодня), и без такой национальной политики Советский Союз не смог бы выстоять во второй мировой войне. Так что, правы люди, когда говорят: «Все что ни делается, делается к лучшему». В любом случае, и мононациональные народы, и даже многонациональные народы (как русский народ) могут стать сплоченными и едиными только в одном случае – если у них есть общая для всех цель (своя идеология). Как видите, уважаемый читатель, даже такая утопическая идеология, как в Советские времена, смогла-таки объединить людей в один народ и победить в войне. Увы, сегодня русские люди не имеют своей общей для всех идеологии, и потому, они разобщены. Только создав такую идеологию (главное, чтобы она не была утопической, как в Советские времена), мы сможем разрешить сразу множество основных вопросов идентичности и единства многонационального русского народа. Среди которых – отсутствие эксплуатации одних социальных групп и народностей другими, доминирование русской культуры над национальными и т.д. и т.п., другими словами, создать-таки единый русский народ (советский народ, как его называли в Брежневские времена). А единство любого народа – главный залог его успешного развития, все остальное обязательно приложится.
К великому сожалению, современная властная элита России до сих пор, так и не смогла этого понять и постоянно дергает «за отдельные ниточки» (то решая глобальные геостратегические задачи, в том числе, и военным путем, то упирая на экономическое развитие страны), так и не сделав самого главного – не разработав свою национальную идеологию. А страна (тем более, империя) без идеологии – это примерно то же самое, что корабль без руля. Движок работает хорошо, навигационные приборы в порядке, а корабль крутится на месте или плывет не туда, куда нужно. И, по мнению автора, главным остовом такой идеологии должна стать «ДИКТАТУРА НАРОДА». Что же это за «фигура такая»? Давайте разбираться. Что такое «диктатура пролетариата, мы с Вами «уже проходили», ничего хорошего в такой диктатуре нет, как и в любой другой. Согласно Википедии, диктатура (лат. dictatura) — форма осуществления государственной власти, при которой вся полнота государственной власти принадлежит одной политической позиции, за которой стоит либо один человек (диктатор), либо правящая группа лиц (партия, союз, класс и т. д.). C точки зрения политологии, диктатура — форма осуществления власти, при которой правитель или правящая группа, вне зависимости от формы власти, вне зависимости от формы отношения к власти, осуществляет свое правление прямым, директивным путем. Независимость данной формы осуществления власти от формы власти и формы отношения к власти ярко показывает пример политической системы, возникшей в результате Великой французской революции: форма власти — республика, форма отношения к власти — демократия, форма осуществления власти — диктатура. Функционирование диктаторского режима нередко сопровождается радикальными или репрессивными мерами против политических оппонентов и жестким подавлением или устранением тех прав и свобод граждан, которые тем или иным образом противоречат позиции данного режима. Эффективность и оптимальность данной формы осуществления власти зависит от многих факторов, в том числе от объективной ситуации, восприятия обществом необходимости именно данной формы осуществления власти, формы отношения общества и власти, формы идеологического обоснования власти. В настоящее время диктатурой, как правило, именуют режим власти одного лица или группы лиц (в противопоставлении народу), не ограниченный нормами законодательства и не сдерживаемый какими-либо общественными или политическими институтами. Несмотря на то, что нередко в условиях такой диктатуры сохраняются отдельные демократические институты, их реальное влияние на политику сводится к минимуму.
Как видите, уважаемый читатель, авторы Википедии понимают, что любая диктатура осуществляется «в противопоставлении народу». А автор этого сайта предлагает поставить народ «в противопоставлении власти». Другими словами, народ при такой диктатуре может и должен использовать самые «радикальные или репрессивные меры против политических оппонентов (в виде центральной власти) и жестким подавлением или устранением тех прав и свобод центральной власти, которые тем или иным образом противоречат позиции народа». Вот у нас и получилась «диктатура наоборот». Вы наверняка возразите автору, что центральная власть в такой ситуации просто не сможет работать. Правильно, работать ей станет значительно трудней, чем сейчас. А наша с Вами задача как раз в том и состоит, чтобы найти приемы и способы, которые помогли бы центральной власти справляться со своими правами и обязанностями по управлению страной. Вот этими поисками мы с Вами здесь и займемся. Итак, самый первый посыл – при нормальном положении дел в стране центральная власть никак не вмешивается в работу самоуправления на местах (Советов депутатов) и, наоборот. Второй посыл – центральная власть всегда имеет право объявить чрезвычайное положение на местах и, тем самым, лишить местное самоуправление функции утверждения любых ее распоряжений (в этом случае, уже она становится диктатором), НО лишь на определенный срок (например, на месяц) с возможностью его продления. При этом центральная власть ежемесячно перечисляет из своего бюджета в бюджет местного самоуправления, где объявлено чрезвычайное положение, его месячный (или полумесячный) бюджет. Пока подобных субъектов самоуправления в стране мало, центральная власть способна справиться с ситуацией, но если их становится много, центральная власть уже не в состоянии обеспечить свой собственный бюджет. И это обстоятельство толкает ее на поиск компромисса с органами местного самоуправления (Советами депутатов). В этом случае уже нижестоящие органы власти диктуют свою волю вышестоящим органам власти (вот Вам и диктатура народа). Однако главным способом давления народа на власть (как центральную, так и местную) является возможность переизбрания любых выборных чиновников в любое удобное для народа время. А для этого необходимо организовать в стране избирательную систему, которая никак не зависит от власти. Данное обстоятельство можно обеспечить только одним способом — передачей избирательных функций государства независимому от него игроку, обладающего собственными финансами, например, Церкви. Ну и, наконец, третий посыл – все органы местного самоуправления, начиная с Совета Федерации и заканчивая Советами муниципалитетов, ежегодно увольняют из своего состава не менее 10% своих депутатов и пополняются за счет депутатов из нижестоящих Советов. А прямые выборы депутатов ежегодно осуществляются лишь на местных муниципальных выборах. Вот, собственно, и вся диктатура народа. Ну а сегодняшнюю коллективную власть в России (Советы депутатов различных уровней) можно назвать диктатурой партии «Единая Россия», что так же плохо, как и «диктатура пролетариата».