Об особенностях психики современного человека
В прошлой главе мы с Вами рассуждали об особенностях устройства нашего мира, а в этой главе автор предлагает поговорить об особенностях устройства психики современного человека. И начнем мы этот разговор с главной особенности человеческой психики «всех времен и народов», обусловленной наличием инстинкта собирания материальных ценностей и усугубленной ныне за счет воцарения во всем мире «индивидуального капитализма» — «Чем была роскошь для наших предков и зачем она нам сейчас» (Алиса Загрядская). «Роскошь — это не просто дорогие вещи, а вызывающая, нарочитая избыточность потребления. С ней пытались бороться, но лишнее, раз за разом, оказывается желаннее, чем необходимое. Нарочито бессмысленная трата дефицитных ресурсов на протяжении истории становилась то знаком божественного присутствия, то олицетворением политического могущества, то признаком антисоциальных наклонностей. Рассказываем, зачем люди потребляют больше, чем им нужно. Роскошь — это предметы потребления, не являющиеся не только необходимыми, но выходящие далеко за рамки даже очень комфортной жизни. Роскошь может быть количественной, когда речь идет об огромном количестве имущества, и качественной — когда потребляются только лучшие или очень редкие товары. Не так давно в шведский язык вошло понятие лагоом («в самый раз; столько, сколько нужно») — характерное явление протестантской этики. Вряд ли предки современных шведов, грабившие прибрежные поселения, сколько-нибудь уважали лагом. Роскошь — это прямая противоположность умеренности. Она нецелесообразна и бесполезна. Другая важнейшая черта роскоши — ее демонстративность. История знала множество примеров, когда на широкую ногу жили те, кто не мог себе этого позволить — от разорившихся дворян до правителей, которые спускали казну, чтобы пустить пыль в глаза. При этом роскошь относительна и порой принимает парадоксальные формы — она не связана с богатством напрямую и не обязательно материальна. Роскошным может быть элегантный клошар, который вальяжно сидит на скамейке с бутылкой портвейна, провожая взглядом спешащих на работу обывателей. Роскошь во всех своих разнообразных формах — это обладание дефицитным ресурсом и готовность бестрепетно его расточать. Когда-то богатство элит было ярким, показным и беззастенчивым. В условиях, когда общественная иерархия воспринималась как неприкосновенная, нарочитая пышность царских дворов выглядела естественно. Обладателям благ даже вменялось в обязанность их демонстрировать: так в глазах наблюдателей укреплялся статус, и олицетворялось процветание страны в целом. Знать устраивала масштабные праздники, даже если приходилось тратить последнее — такое происходило во всех человеческих обществах и при условии самых ограниченных ресурсов.
Простые смертные удовлетворяли свою потребность в зрелищах, наблюдая баснословные излишества сильных мира сего. Скажем, римский император Нерон возвел себе Золотой дворец с портиком в полтора километра длиной, где интерьеры действительно были отделаны золотом. Калигула, согласно Гаю Светонию Транквиллу, строил украшенные жемчугом галеры с разноцветными парусами, с купальнями и виноградниками на борту: «пируя в них средь бела дня, он под музыку и пенье плавал вдоль побережья Кампании». А Гелиогабал, которого Антонен Арто назвал «мифоманом в подлинном смысле слова» (то есть тем, кто претворяет мифы в жизнь) как-то решил убить своих недругов, завалив их тоннами розовых лепестков (раздвижные потолки для осыпания цветами были привычной деталью римских дворцов). Роскошь сопровождала древних властителей и после смерти. Скажем, китайский император Цинь Шихуанди отправился в мир иной под конвоем знаменитой «терракотовой армии« из восьми тысяч глиняных воинов, причем стены его мавзолея были украшены созвездиями из драгоценных камней, а саркофаг из чистого золота омывали реки ртути. В Средние века роскошь была неотъемлемым элементом рыцарских турниров, праздничных шествий, приемов и церковных обрядов. По словам французского исследователя Филиппа Перро, «феодальная рыцарская роскошь (богатые доспехи и упряжь, турниры и парады) или роскошь религиозная (величие соборов, великолепие церковного облачения, торжественные коронации и прочие празднества) знаменовали собой некий признак вызывающего уважение превосходства, которым любовались, пребывая в робком ослеплении». Роскошь была сословной чертой: рыцарские обычаи велели растрачивать, не унижая себя трудом. Поэтому к богатству торговцев относились с некоторым презрением — оно не было осенено аристократическим сиянием или кардинальским достоинством. Обретенное право на высокое положение основывает иерархию, или, точнее, сакральный порядок. Доблесть, богатство, расточительство — вот непременные составляющие дворянского статуса в Европе вплоть до победы буржуазии в XIX веке. Только начиная с эпохи Возрождения роскошь начинает вытесняться в приватную жизнь. Светские интеллектуалы-гуманисты украшают свои дома произведениями искусства и редкостями, а богатые дельцы и ремесленники начинают формировать новый общественный класс в ренессансных городах. Последний всплеск беззастенчивой и бурной роскоши правящих кругов в Европе пришелся на XVII–XVIII столетия, эпоху абсолютизма. И хотя придворные часто уже не слишком напоминали представителей воинского сословия и использовали шпагу лишь как эстетическое дополнение к кружевам, пышность ассамблей и дворцов была лебединой песнью архаической схемы «награбить в походе — растратить на пиру».
На торжествах Короля-Солнца Людовика XIV рекой лились редкие вина, строились пирамиды из причудливых блюд, демонстрировались сложные театрализованные представления с участием огромного количества человек, хлестали цветные фонтаны и гремели фейерверки. Организация одного такого мероприятия требовала значительных ресурсов и человеческих усилий. Рассказывают, что Франсуа Ватель, визионер от кулинарии и подачи, бросился на шпагу, узнав, что подвоз рыбы к королевскому празднованию может задержаться (ее привезли вовремя, но повар был уже мертв). Аристократы были достойны своих королей, стараясь приблизиться к ним в великолепии. Это была эпоха париков-кораблей, огромных гардеробов и постоянно обновляющихся вызолоченных интерьеров. Воплощением праздности и мотовства, переходящего в исступленную жестокость, становится фигура либертена. Если Мария-Антуанетта по легенде наивно советовала голодной толпе за отсутствием хлеба есть пирожные, то персонажи де Сада отлично знают, что у народа пирожных нет, и очень этим довольны. — Эти остатки могли бы достаться беднякам, — сказал Олимп. — Для нас не существует бедняков, во всем мире есть только мы, — ответил Франкавилла, — мне ненавистна сама мысль, что кто-то еще может получать удовольствие от того, что служит мне. — Какое мне дело до каких-то бедняков, если у меня самого нет ни в чем недостатка, — сказал принц, — их лишения только добавляют остроты в мои удовольствия. Учитывая, что глубина имущественного разрыва привела французскую элиту к гибели, уже в XIX веке, например, Наполеон III вел себя куда скромнее, подчеркивая, что опирается на волю народа. По всей Европе монархии ограничивались конституциями, а роскошь стала куда менее броской. Теперь никто из правителей не стал бы заявлять, как маркиза де Помпадур, что «после меня хоть потоп» — во всяком случае, публично. С развитием буржуазного общества роскошь стала более разумной и доступной (что само по себе похоже на оксюморон). Значительная часть извлекаемой из производства стоимости, которая раньше с помпой тратилась на увеселения меньшинства, теперь возвращается в оборот. Это, с одной стороны, ускоряет обогащение владельцев капитала, а с другой — делает вещи, которые прежде были только у избранных, доступными большинству: например, с помощью магазина готового платья, сменных воротничков и манжет всякий может одеться в костюм. Макс Вебер связал развитие капиталистических отношений северной Европе с трудовой этикой, характерной для протестантов: уважение к труду, сдержанность, бережливость, нетерпимость к расточительству. Во времена модерна разбрасывать золото в толпу, хохоча, могут разве что бандиты, сохранившие архаический дух нерыночного экономического взаимодействия. В XIX веке в творчестве писателей и философов все чаще возникает мотив тоски по миру, необезображенному плодами научно-технической революции.
Лекарством от буржуазного общества, где все подчинено умеренности и пользе, а чувственность скована, становится Восток — вернее, его образ в глазах европейца Нового времени. Литература полнится экзотическими легендами и сюжетами из истории древних деспотических государств, признанные денди и декаденты украшают дома мозаичными столиками и японским фарфором, в моду входит гашиш. Художники романтической направленности вполне могли сочетать экзотические редкости с крайней и даже демонстративной бедностью — богема всегда балансировала на границе противоположных классов. Однако для светских хлыщей предметы роскоши часто были способом создать видимость богатства, которым они не обладали. Хорошая иллюстрация этому явлению — картина Павла Федотова «Завтрак аристократа». Разодетый в «восточные» шелка юноша воровато дожевывает кусок пустого хлеба, укрывая ломоть от внезапного гостя. Мода на восточную экзотику, зародившись среди имущих классов, быстро приобрела широкую популярность, и в начале ХХ века японские шкатулки и веера уже считались пошлостью. Один из парадоксов культуры потребления того времени состоял в том, что воинской элите, то есть офицерам, еще долго вменялась необходимость жить на широкую ногу — поддерживать идеальный внешний вид, посещать строго определенные недешевые магазины и заведения, что они на самом деле не могли себе позволить, не влезая в долги. Лев Лурье рассказывает о быте дореволюционных петербургских гвардейцев: «Офицер мог сидеть в театре не дальше седьмого ряда партера. Причем, только в двух императорских театрах — в Мариинском и в Михайловском. Если он заказывал вино, то мог выпить один бокал, а платил за целую бутылку. Он не мог торговаться с извозчиками. Там, где другой, обыкновенный человек платил 15 копеек, ему приходилось платить рубль». В изменившемся мире офицеры все еще были вынуждены выполнять прежнюю рыцарскую обязанность — много тратить. Со временем поменялись и эстетика власти, и законы статусного потребления. Исследователи политической культуры ХХ века (Эрик Фегелин, Эмилио Джентиле) называют это время рождением «политической религии», которая пришла на смену религии традиционной. Гражданские религии присваивают сакральный статус событиям, которые прежде носили светский характер, а для этого необходимо обеспечить их роскошными декорациями (например, военные парады и государственные праздники). Это отчасти объясняет пышность жизни нынешней верхушки и относительную лояльность к этому населения: наследуются отношения народа и власти, существовавшее при традиционной религии.
Наиболее беззастенчиво роскошь в ХХ веке демонстрировали эксцентричные диктаторы из обществ, которые не прошли (или не в полной мере прошли) секуляризацию. В 1970-х на корону императора Центральноафриканской империи Бокассы I ушла четверть годового экспортного дохода страны, а его ботинки вошли в книгу рекордов Гиннеса как самые дорогие в мире. Президент Уганды Амин Иди также разорял казну ради дорогих туфель и автомобилей, а в своей развратности дошел до того, что стал каннибалом. Подобный стиль показного потребления до сих пор свойственен элитам стран, которые являются неограниченными монархиями — как и в XIX веке, Восток остается последним прибежищем помпезной роскоши старого образца. Что до западного мира, то когда основанием легитимности правителя стала считаться народная, а не божественная избранность, политикам стало неприлично козырять богатством — напротив, оно теперь воспринимается как признак коррупции и осуждается. Это касается и представителей западных «монархий на минималках». Кейт Миддлтон, герцогиня Кембриджская, принцессы Евгения и Беатрис, а также другие члены британской королевской семьи любят иногда появиться в вещах из масс-маркета (которые на следующий день буквально сметают с прилавков). Таким образом «роялс» формируют имидж людей, близких к народу, даже если на самом деле между ними пролегает пропасть. Демонстрировать отсутствие дистанции между властью и подданными необходимо, чтобы народ не сократил ее самостоятельно, отказавшись от монархии. Это справедливо и для для новых экономических элит. Такие техноолигархи, как Билл Гейтс и Марк Цукерберг, ходят в простых толстовках и водолазках, создавая обманчивое ощущение «своих ребят», не озабоченных собственным обогащением. На место показного потребления роскоши приходит потребление скрытое. Хотя нувориши существовали всегда, и сегодня есть те, кто гоняет на мерседесах по встречной, разбивает айфоны на камеру и считают шикарной одежду с огромными логотипами. Но социологи отмечают, что в действительности классовая принадлежность богатых теперь подтверждается скрытым потреблением — «для своих». По самым роскошным вещам трудно понять их происхождение, если не знать особых примет: так, например, наиболее дорогие сумки выпускаются вовсе без логотипа. Предметы потребления не только демонстрируют собственную стоимость, но и сигнализируют о ценностях. Самые желанные и символически окрашенные приметы шикарной жизни — нематериальны.
Теперь шик это уже не золото и бриллианты, а компетентность и осведомленность. Приобщиться ко всему этому позволяют хорошее образование, экономия времени (быстрые перелеты, отсутствие необходимости работать по дому, делегирование бытовых задач), доступ на любые выставки и постановки по всему миру. С точки зрения американского профессора Элизабет Керрид-Хоккет такое незаметное потребление опаснее открытого, поскольку ведет к увеличению разрыва между богатыми и бедными на интеллектуальной и чувственной территории. О спросе на нематериальный шик и «роскошь для себя» попадает и призыв «инвестировать во впечатления». По мнению французского философа и социолога Жиля Липовецки, новый люкс ориентирован на «поиски новых ощущений и удовольствия — эмоционального, эстетического, чувственного». Филипп Перро отмечает: «Роскошь проявляет и выражает себя лишь при условии нехватки, чего бы то ни было. Поэтому, коль скоро в каждом обществе в каждую эпоху нехватка своя, то и роскошь тоже своя, причем одно не существует без другого». Судя по всему, в современности одним из самых ценных ресурсов стало время, которое можно потратить на «саморазвитие» и «досуг». Теория роскоши. С давних времен роскошь порицали церковные мыслители — например, святой Бернард Клервосский обрушивался на избыточное убранство храмов, а начиная с Реформации церковный минимализм стал реализовываться на практике протестантами. Джироламо Савонарола разводил во Флоренции «костры тщеславия», куда отправлялись слишком суетные вещи и произведения искусства. Но приметы роскошной жизни, меняясь, все же не торопились исчезать. Теория роскоши начала формироваться в работах французских и британских авторов XVIII-XIX веков, когда этот вопрос стал активно переосмыслялся. Против нарочитого шика выступали утописты социалистической направленности и представители классической политэкономии (Анри Сен-Симон, Жан-Батист Сэй). Роскошь казалась крайним, наиболее раздражающим проявлением социального неравенства как такового. В период французской Реставрации нашлись у нее и свои защитники (Сен-Ламбер, Анри Бодрийяр), трактующие ее как признак процветания государства. Феномен роскоши пытались трактовать разными способами. Например, Эмиль Лаверье, осуждая показное богатство, в духе механистической философии объяснял механизм его возникновения биологическим инстинктом — он же заставляет птицу украшать гнездо цветными и блестящими мелочами.
Экономисты определяли роскошь как закономерный эффект капиталистического способа производства — человек произвел больше, чем ему нужно для выживания, значит, излишек можно освоить через сверхпотребление. Вернер Зомбарт связал становление капитализма с потребностью высших классов окружать себя роскошью. Особую роль в этом процессе он отводил женщинам, которые требовали повышенного комфорта, будь то приятные телу ткани или сладости. Для поддержания образа жизни (проще говоря, для покупок) требовалась уже не просто феодальная земля, а свободные деньги. Буржуазия как обладатель чистой прибыли имела такую возможность и подражала аристократии в вопросах вкуса, а та, в свою очередь, ориентировалась на буржуазный стиль поведения. Поскольку женщина исторически отвечала за убранство дома, инициатива в покупке и изготовлении предметов быта исходила от нее. В вопросе связи женщин и роскоши с Зомбартом согласен Жиль Липовецки, который утверждает, что ситуация остается похожей и сегодня: «80% покупок во Франции совершают женщины. Эта цифра не менялась с 1920-х годов, со времен проведения первых маркетинговых исследований. В потреблении женщина на первом месте по-прежнему. Целые подразделения огромного рынка роскоши работают только на женщину — я говорю о драгоценностях, мехах». Экономический подход, фокусирующийся на практических вопросах хозяйствования, не раскрывает символических аспектов роскоши, ее влекущей силы, не говоря уже о ее темных глубинах. В работе «Теория праздного класса: экономическое исследование институций» социолог Торстейн Веблен ввел понятие «демонстративное потребление» (или же статусное потребление), заложив основания для исследований потребительского поведения. Эта теория объясняет, почему даже в небогатых обществах элиты устраивали пышные публичные празднества, а дворяне на протяжении всей истории кутили до разорения. Демонстративное потребление связано не столько с удовольствием от тех же дорогих тканей и вкусных блюд, сколько с наслаждением от самого факта траты ресурсов. Такое поведение сигнализирует о высоком положении, закрепляя его, в конечном счете, в символических иерархиях. Так что жестокие либертины де Сада были в каком-то смысле последовательны в своей радости от того, что у бедняков нет даже самого необходимого: сама идея обладания статусными вещами, будь то дорогая машина или редкие винтажные кроссовки, основана на понимании того, что в другие испытывают лишения. Французский философ и социолог Жорж Батай подчеркнул иррациональную природу и трансгрессивный потенциал роскоши.
Он полагал ее неотъемлемой составляющей человека, которая коренится там же, где истоки всякого буйства и чрезмерности. Роскошь он считал частным случаем непроизводительной траты — невосполнимого расхода, который является прямой противоположностью пользе и противоречит протестантской этике умеренности. Экономика траты по Батаю упраздняет капиталистический рациональный обмен — дар альтруистически побеждает идею равновесности, отменяет накопление. С этой точки зрения рабочий стол можно упразднить, поставив на него стакан — и уже не важно, элитный там алкоголь или пиво «Охота крепкая». Такой стол становится праздничным, а значит, роскошным. Субъект разрывает путы необходимости в согласии с присказкой «с утра выпил — весь день свободен». Освобождение от требований полезности в современном мире — это роскошь. Праздностью обладают или высшие, или маргинализированные слои общества. Остальные вынуждены дожидаться пятницы и отпуска, чтобы выкроить немного свободы. Отметим, что у всего есть своя цена, особенно у роскошной жизни. «Роскошь есть излишние расходы, которые доводят до бедности, а мотовство — расходы, которые доводят до болезни», — учил Иммануил Кант. «А иногда до смерти!», — радостно подтвердил бы «суверенный человек» Батая. Крайняя форма роскоши — уничтожение. «Бытие — это также чрезмерность бытия, оно возвысилось до невозможного», — писал философ. Слишком концентрированное бытие взрывается изнутри. Древний потлач, равно как и гусарская пирушка или кутеж «проклятых поэтов» не обходились без разрушения имущества. Либертины не ограничивались жестокостью к другим и зачастую были готовы сами пасть жертвой разврата. Истинная роскошь стремится к предельности, к жертвоприношению. К теориям роскоши и нищеты, обыденности и праздника обращаются в ХХ веке, кроме Батая, другие исследователи, например, Жан Бодрийяр. Преодоление этих оппозиций, выход из пространства пользы Фридрих Ницше связывал с дионисийским началом, Михаил Бахтин — с понятием карнавала. Во всех случаях речь идет о способах выхода за рациональный порядок целей и средств, о трансгрессии. Диоген, который выбросил свою единственную чашку, увидев, как мальчик пьет из горсти, и дерзил македонскому царю, чтобы тот не мешал ему загорать, жил в роскоши, потому что занимался тем, что выходит за пределы утилитарности — отвлеченными размышлениями. «В науке есть горькая нужда человека; в философии — роскошь, избыток духовных сил. Философия — скорее расточительность, чем экономия мышления. В философии есть что-то праздничное и для утилитаристов будней столь же праздное, как и в искусстве» (Николай Бердяев). Таким образом, исторически роскошь восходит к богатствам, которые добывались древними воинами в походах, достигает максимума в феерических тратах императоров и абсолютистских монархов, затем мелеет и теряется в демократической концепции «доступной роскоши».
Однако, как отмечает итальянская исследовательница Патриция Калефато, этот идеал тоже отошел в прошлое: «Сейчас речь идет о роскоши, которая связана с нарушением норм, которая оказывает предпочтение уникальному, а не серийному объекту». Самыми шикарными считаются вещи, которые персонализируют или изготавливают на заказ, как это было до индустриального массового производства. Наконец, статусное потребление все больше уходит в сферу культуры и образования. Учитывая, что роскошь всегда представляет собой предмет дефицита, в мире, где к знанию стремятся все, подлинным шиком может оказаться осознанная свобода от надсадного «саморазвития». Другой топовый предмет элитного потребления — духовный опыт, успешность которого трудно измерить для выстраивания социальных иерархий. Трансгрессивное переживание бесплатно. Тем не менее, его внешними признаками считают посещение медитаций, тренингов по личностному совершенствованию, владения флоат-капсулами — все это составляет фронтир идеи «роскошь для себя» (Алиса Загрядская). Ну а второй главной особенностью психики уже только современного человека является так называемый «информационный стресс». О нем очень хорошо написано у Тараса Выхристюка из Новосибирского Академгородка — «О перегрузке общения с людьми». «В продолжение статьи о перегрузке (чужими) эмоциями; здесь немного отпрыгну в сторону от «физиологического» цикла статей о развитии и деградации, хотя и останусь в дебрях психологии современного человека. Будут обидные выводы и советы; у меня тут так всегда, увы. В основном меня читают жители мегаполисов; и у данной категории граждан одна из основных проблем — это отсутствие времени. Его ни на что не хватает; как бы это банально не прозвучало, но его часто не хватает на самое главное, ибо человек разменивается по мелочам. Осознать и тем более что-то с этим поделать довольно сложно, потому что «у всех же так», а то и «всегда так было», хотя это — всего лишь описанное в предыдущих частях цикла статей шаблонное поведение. Тут обычно следуют советы бывалых; я, конечно, попробую тоже чего-то посоветовать, но у меня другая цель — разобраться, почему так получается. Небольшое лирическое отступление: 99% статей, постов и сторис в этих ваших интернетах — это описанное в предыдущей статье навязывание вам чужих эмоций. Вам показывают то, что вас должно удивить, обрадовать, напугать и прочая; иногда мы даже понимаем это, но «ведь у всех так». Шаблонное мышление не дает нам вырваться из спирали перегрузки эмоциями, и мы снова и снова мотаем ленту, пропитанную показными эмоциями пополам с неприкрытой тупостью. А когда информация нам не нравится, мы просто переходим туда, где нам нравится. Так что, если ориентироваться на хотелки обывателей, то надо писать про котиков, Путина и прочий эмоционально заряженный инфо-мусор; но это, на мой взгляд, сродни преступлению.
В условиях информационного вакуума такое поведение более чем оправданно, но у нас давно все наоборот, и надо вычищать авгиевы конюшни сознания обывателя. Без информационной гигиены тут не обойтись. Поэтому поменьше соплей, побольше логики. Начну с неожиданной темы. Есть устойчивое выражение «у меня на это нет времени»; которое на самом деле не про время, а про приоритеты. Время — это физическая величина, его не может не быть; в случае, когда «у вас нет времени», не надо кивать на время, проблема не в нем, а в ваших приоритетах. Если у вас есть более важные задачи, то вы их пропускаете вперед, вот и получается, что на что-то неважное «нет времени»; но давайте уже не будем валить все на физику. И если у вас на что-то «нет времени», значит, вам это не важно; или менее важно, чем А, Б и Ц. Я обещал, что будет обидно?.. Чувствую себя прям-таки Конфуцием, исправляющим имена. Но у меня половина журнальчика — про то, как не надо подменять понятия. Буквально воочию вижу, что у людей нет времени на то, се, пятое и десятое, при том, что они как-то умудряются и в соц. сеточках позависать, и в игрушки пошпилить — а при этом «времени нет». Конечно, нет, если вы утолкали важные (по вашим же словам) дела в нижний приоритет, сразу после «попить чаю» и «потратить энергию в мобильной игре». Понятно, откуда это берется; смотрим предыдущую статью о перегрузке эмоциями; люди подобными эмоционально-информационными «конфетами» «заедают» стресс, полученный от негативных эмоций. Но ведь это — простой метод решения проблем, который не работает; попытки свалить все на некое время, которого нет, не помогает, если вы упускаете что-то действительно важное. И осознание этого лишь умножает этот самый стресс; собстно, я об это и говорю весь цикл статей — кажущаяся простота «заедания стресса» обычно приводит к обратному результату, т.е. не к Щастью, а к стрессу или депрессии. Теперь переходим к сути статьи. Одна из основных причин стресса жителя мегаполиса — это перегрузка общением с людьми. Конечно, у всех по-разному, но я вижу вокруг себя, как это работает; преподаватели не видят учеников, врачи не видят пациентов, потому что они осуществляют услугу, а не пытаются чему-то научить или от чего-то вылечить. Может показаться, что аналогия притянута за уши; но, увы, сплошь и рядом мы на рабочем месте ведем себя именно так; главное, чтобы нам ничего не было. И точно так же мы ведем себя и в транспорте, и на отдыхе, а зачастую и в семье — отвалите от меня все, дайте посмотреть кину или нагнуть раков в катке. Вспоминаем перегрузку эмоциями; общение с людьми, даже бессознательное, как в транспорте, все равно вызывает у нас какие-то эмоции; и когда их становится многовато, вне зависимости от знака, наступает перегрузка и стресс или выгорание.
У жителей мегаполисов вырабатывается толерантность к общению, когда на него просто не обращается внимания; мы не видим людей в транспорте и на работе, не замечаем толпу вокруг себя где-нибудь в торговом центре. Мне кажется, или про это я уже писал? Психика перегруженных общением обывателей, по сути, начинает игнорировать (а точнее, сводить к шаблонам) общение с окружающими; это — естественная реакция на эту самую перегрузку. В некоторых случаях поделать с этим ничего нельзя, и приходится только «заедать» стресс позитивом; это плохой путь, и хорошо бы все-таки что-то сделать с причинами этой перегрузки; например, поменять работу. Но сейчас речь не столько про перегруженных на работе, сколько про «добровольный» перегруз общением; да, такое тоже бывает, причем имхо куда как чаще. Под «добровольной» перегрузкой я подразумеваю, вестимо, не-обязательное общение, которого можно было бы избежать, на которое мы идем бессознательно. В условиях мегаполиса избежать общения сложно, но возможно; но если и не пытаться этого сделать, тогда «лишние» контакты гарантированы. Под «общением» в данной статье я понимаю вообще любые контакты с людьми, даже когда вы не говорите и не перемигиваетесь; прошел мимо, уступил дорогу — уже какой-то контакт произошел. Это может показаться странным — какое же это общение? — но я же говорю про перегрузку. Сколько подобных контактов происходит у обывателя за день? Вспоминаем толерантность к общению — да, обычно мы их просто не замечаем; но к чему это приводит?.. Помните, с чего начиналась статья — с того самого «нет времени», под которым на деле скрывается «мне это неважно». А теперь смотрим на абзац выше — под напором (лишних) контактов с людьми формируется ощущение неважности этих контактов, которое — внезапненько так — переносится на все подряд контакты, даже те, которые на самом деле важны и нужны. Психика так работает, она приглушает важность любых контактов; и с определенного момента вам не хочется видеть не только рыла в транспорте, но и домочадцев и друзей. Конечно, все зависит от крепости этой самой психики — кто-то умудряется не выгорать даже при работе в СМИ, в постоянном контакте с людьми; а кого-то и рутинная пробка может доводить до белого каления. Но в целом это работает примерно одинаково для всех — количество контактов с людьми с определенного момента переходит в качество «всех вас ненавижу». В этом имхо кроется одна из причин гаджетомании; киндеры лезут в смартфоны не только за дозой зндорфинов, но и… ради бегства от общения. Они помогают буквально почувствовать себя в другом мире, что позволяет избегать контактов с людьми, даже находясь в самой их толпе. Как и любой простой метод, он не работает и приводит скорее к обратным результатам, о чем было в предыдущей статье. При осознанном поведении ничего плохого в гаджетах, разумеется, нет — по сути это карманный компуктер, от которого сплошная польза; но обычно он приводит к иллюзии контроля над собственной жизнью, в частности — контроля тех самых контактов.
С кем хочу, с тем общаюсь. Не мне вам объяснять, в чем тут иллюзия и почему она опасна. В конце приведу пару советов; это не обязательная часть статьи и в принципе ее можно было бы и не писать; умному достаточно. Но мы живем в мире, который я описал выше — вам всегда продают эмоции, и человек уже не может без какого-то посыла, который поставит какую-то эмоциональную точку в статье. Мои статьи — про осознание, про вскрытие механизмов, как это работает; определенные эмоции они могут вызывать, но это не главное. Простой (из рабочих) метод решения перегрузки общением — правильно расставлять приоритеты в общении. Четко осознавать (понимаю, это сложно), какое общение для вас важно, а какое — нет. Коллеги по работе — это важно или нет? Болтовня в родительском чатике — важно или нет? и т.д. С соответствующей расстановкой приоритетов. Ибо если у вас все имеет равный приоритет, рано или поздно вам осточертеет сразу все, включая родню и друзей. А хороший метод решения проблемы перегрузки общением — не поверите, не допускать перегрузки общением. Как уже язык намозолил в этом цикле статей, не надо максимизировать удовольствия, надо минимизировать страдания; и в этом плане радикальный (и для многих — единственный рабочий) метод — минимизировать общение с людьми вообще. Если есть возможность не контактировать с людьми — лучше не контактировать. Для жителей мегаполисов говорю какую-то ересь, но это действительно рабочий метод. Если есть возможность пойти потусить в ТРЦ или прогуляться в лесу — прогуляйтесь в лесу; если можно доехать на машине или пройти пешком — идите пешком. Зовут в чаты, паблики и группы — ну, вы меня поняли. Разумеется, никто не отменял предыдущего абзаца — если для вас эти чаты нужны и важны, то игнорировать их нельзя; ради этого все, собстно, и затевается» (Выхристюк). Как Вы наверняка уже поняли, обе представленные выше особенности психики являются отрицательными для человека и нуждаются в их резком ослаблении. Как избавиться от «информационного стресса», хорошо и понятно написано у Выхристюка, а вот как победить в себе тягу к роскоши, увы, не пишет никто. А между тем, такие способы есть, и все они базируются на получении человеком новых условных рефлексов. Вот и для преодоления тяги к роскоши подходит воспитание в человеке условного рефлекса «простой жизни». Соберитесь с друзьями «отдохнуть дикарями» где-нибудь подальше от городской суеты, и никак не меньше, чем на пару недель. И продуктов с собой возьмите по минимуму (просто, чтобы «не окочуриться с голоду»). А перед походом узнайте как можно больше о природе места, куда Вы решили поехать, и подготовьте снасти (вроде удочек, водных «самострелов» и «наземных» рогаток, но не сетей и не ружей) для добывания у природы добычи для своего пропитания. И отправляйтесь на запланированное место. Уверяю Вас, Вы не только прекрасно отдохнете и запомните на всю оставшуюся жизнь этот отдых, но и избавитесь от множества присущих Вам «вредных привычек». В том числе, и от тяги к роскоши.