Пару слов о Катехоне
«ВМЕСТЕ ЖИЛИ, ВМЕСТЕ И УМЕРЛИ»: ДАРВИНИЗМ И МАРКСИЗМ» (Роман Печорин). «Марксизм и дарвинизм неразрывно связаны в единую картину мира. У дарвинистов жизнь развивается от простого к сложного, от амебы к человеку. У марксистов производительные силы развиваются от дикости и рабовладения до сверкающих высот коммунизма. Они развиваются в силу своей производственной логики, и толкают вверх производственные отношения, которые, к тому же, умудряются еще и отставать. На самом деле ни того, ни другого не может быть по универсальному закону накопления энтропии. Ни жизнь не может, без разумного вмешательства извне, сама из себя развиваться от простого сложного (дай ей волю — будет только от сложного к простому), и производительные силы тоже (и неудивительно, они же часть жизни, специфическая, но часть). Придуманная эволюционистами слепая эволюция может двигаться только в сторону деградации, что легко проверить на опыте. Вне Катехона и жизнь упрощается до одноклеточных форм, и по-другому эволюционные механизмы не работают, и производительные силы — тоже. Вне Катехона каждый из людей делает больше дыр, чем латает (это аллегория) — и потому количество дыр в жизни растет у материалистов быстрее, чем количество заплаток. Давайте не будем голословными, и дадим слово самому К. Марксу, чтобы доказать: мы ничего не выдумываем, и ничего за него, вместо него не сочиняем: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, НЕОБХОДИМЫЕ, ОТ ИХ ВОЛИ НЕ ЗАВИСЯЩИЕ ОТНОШЕНИЯ (выделено нами – ЭиМ) – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил». Далее Маркс пишет: «Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая НАДСТРОЙКА и которому соответствуют определенные формы общественного сознания… Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще». Чтобы никто двояко не толковал, и твердо усвоил, что имеет в виду Маркс, Маркс добавляет: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались.
Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями». Приведем еще некоторые цитаты К. Маркса о производительных силах, как положено добросовестным исследователям, с целью доказать, что мы ничего не перекручиваем и не передергиваем, не придираемся к словам, и не выдергиваем идею Маркса из контекста (как, к сожалению, часто делают недобросовестные его «хейтеры»). Итак, слово Марксу: «Каждое последующее поколение находит производительные силы, добытые прежними поколениями, и эти производительные силы служат ему сырым материалом для нового производства; благодаря этому «простому факту» возникает связь человеческой истории, образуется история человечества». «Труд организуется и разделяется различно, смотря по орудиям труда, которыми он располагает». «Каковы бы ни были общественные формы производства, рабочие и средства производства всегда остаются его факторами. Но, находясь в состоянии отделения одних от других, и те и другие являются его факторами лишь в возможности. Для того, чтобы вообще производить, они должны соединиться». Тут мы спрашиваем: Карл Генрихович, а что случится, если последующее поколение найдет все-все-все производительные силы от предыдущего, а религии, духовных основ, скреп и традиционных ценностей предыдущего не найдет? Ну, вот было у нас десять чесально-мотальных станков. И все они перешли к «последующему поколению». И все – для чистоты эксперимента – в исправном состоянии. Ни один из этих станков не потерян, ни один не утратил способностей чесать и мотать. А вера, вдохновлявшая создателей и работников этих станков – потерялась при передаче. Ну, вот так получилось! Те, которые раньше на станках херачили – были христиане, люди христианской культуры и соответствующих норм поведения. Но они померли. А «последующее поколение» — поголовно атеисты. Не обязательно именно они, может, и сатанисты, но мы же почтительно следуем за марксистской мечтой.
А вы, как вечно живой, Карл Генрихович, не померли вместе с предыдущим поколением. Вы выходите к последующему, и говорите свои бессмертные слова: — Общественные формы производства, рабочие и средства производства, для того, чтобы вообще производить, должны соединиться. Мы ведь ничего не переврали?! И новое поколение вам отвечает: — А кому мы должны? Когда успели задолжать? Зачем нам соединяться, когда воровать и растаскивать нам по отдельности каждому проще? Вот вы говорите, Карл Генрихович: «труд организуется… по орудиям труда, которыми он располагает». Нет, не так! Amicus Plato, sed magis amica veritas! Вот возьмите топор – это ведь орудие труда, не так ли? Но попавший в руки человека топор не организует его труда сообразно с орудием! Топор может попасть в руки лесоруба, и это одна форма деятельности, в руки мясника – и это уже другая (но тоже пока экономическая). Топор может попасть в руки разбойника, и это уже даже не экономическая деятельность, топор может попасть к тунеядцу, у которого будет ржаветь, а это вообще не деятельность, или к сумасшедшему, который станет топором бриться, а это черт знает, что такое… И это мы еще говорим о топоре, который простейшее орудие труда, простейший пример производительного капитала. Есть ведь много орудий труда, которые значительно сложнее топора. Химический завод может производить бытовую химию или отравляющие газы, и только от веры его хозяев, от их «надстройки» в голове зависит – чего он станет производить. Или автомобиль?! Да мало ли чему может служить автомобиль, долго перечислять! Как у Дарвина амеба вслепую, непостижимым науке и здравому смыслу, и житейскому опыту способом ковыляет до человека, так и у Маркса Полиграф Шариков, получивший в руки топор, «развивается в чрезвычайно высокую психическую личность». Без символа веры, без устоев и традиционных ценностей – а просто потому, что станет махать топором направо и налево… Для чистоты эксперимента предположим, что топор в руках Шарикова не простой. Он волшебный. Он, если им махать, развивается, совершенствуется. У него появляются электрический привод, автоматическая заточка, лазерный прицел для точности рубки, и т.п. Единственное, чего у топора не появляется – веры, религии. И у Шарикова тоже. И что получится? Если Шариков выберет волшебным топором разбойничать, то – согласно предложенной логике – с каждым взмахом разбойничать он будет все успешнее и эффективнее. Ну, а как иначе: начинал-то просто с топором, а потом у него топор с лазерным прицелом стал! Никто и никогда ни разу не зафиксировал в опыте, чтобы простой организм под влиянием случайных окружающих факторов стал сложнее: чтобы слепой червь стал зрячим, бескрылое существо – крылатым и т.п. Говорят: этого нужно ждать миллионы лет…
Но почему тогда не требуется ждать столько для обратного действия эволюции? Деградация организма дана нам в бесчисленном множестве опытов. Следовательно, слепая и стихийная эволюция работает только туда, только в одну сторону! Никто вслепую, случайно – не станет сложнее, а наоборот – сколько угодно. Попал человек под трамвай – и ногу потерял, это запросто. А вот наоборот, чтобы трамвай так случайно наехал, чтобы у безногого нога обратно бы выдавилась – найдите хоть один пример! Дарвиновская эволюция работает – но только на упрощение живых форм. Точно так же (и неудивительно!) работает и эволюция производительных сил, если мы их возьмем отдельно от веры, от целеполагания вооруженных ими людей, от «юридической и политической настройки». Производительные силы сами по себе не будут стоять на месте. В силу своей внутренней, материальной логики, они двинутся. Но в какую сторону? Туда, куда их влечет закон накопления энтропии. То есть в сторону деградации. Если брать в общественном масштабе – то от солнечного социализма в мрачное рабовладение и первобытную дикость. Потому что при разрушении традиционных ценностей в душе, морали и религиозности, набожности человека – никто не станет развивать производительных сил. Все их будут только дерибанить: один утащит кусок на металлолом, другой упрет маховик к себе в сад, третий коленвал стырит – забор подпирать. Это можно представить, как случайность, гримасу истории, поворот не туда. Но если понимать вселенское значение закона накопления энтропии в нерегулируемых единым разумом системах (где все ломается, а чинить некому) – то никакая это не гримаса и не случайность. Наоборот: есть закон природы, и он действует, и действует неумолимо. То есть крах СССР, который суть есть переход от социализма к рабовладению, все более и более дикому по своим формам – можно было заранее предсказать, понимая законы устройства мира. СССР понаделал столько атеистов, что деградация производительных сил всех форм (которые суть есть надстройка, вторичная реальность) стала неизбежной. Все развитые производительные силы (мы говорим не только об инструментах, но и профессиональных кадрах, о людях с качественным образованием) – создавались на другом базисе. Они порождены христианской цивилизацией для ее целей, в рамках ее социальной концепции. А для атеиста она чужда и нелепа! Это понимал еще И.С. Тургенев, когда вложил в уста нигилиста: — … вот сказал ты: Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать… А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет… Да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; – ну, а дальше?
Для Маркса «материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства» — всегда осуществляется вверх, отчего и может тянуть за собой отстающие юридические и художественные нормы. Но это удивительная слепота, потому что как минимум «50 на 50»! Ну, ведь всякому же понятно, что «материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства» может быть и дегенеративным, «разучивающим» и «разучившимся», потерявшим, забывшим и разрушившим прежние отношения! Фантастическое человечество у Маркса только накапливает знания, умения, возможности – и не теряет их ни разу. Что единожды освоено, то, мол, уже никуда не денется! Это очевидным, решительным образом не так. У нас под ногами – масса артефактов канувших в лету цивилизаций прошлого, самого имени которых мы не знаем. Рассуждать о том, что человечество может только развивать науку и технику – верх наивности. Оно – неоднократно доказано – может и наоборот. Не только с лошадей на трактора – но и обратно, с тракторов на лошадей. «Великую цивилизацию не разрушить извне, пока она не сгнила изнутри» — отмечал Уилл Дюрант. Таким образом, научно-технический прогресс устойчиво возможен только там, где нравственное, религиозное воспитание человека опережает его научно-техническую конкретику, фундаментальные ценности внушаются раньше, чем прикладные возможности. Если это не так, то научно-техническое развитие превращается в самоубийцу, и его успехи приближают, ускоряют его конец, крах, превращение в пыль под ногами, в добычу для археологов. В аморальном обществе каждое новое открытие ученых – это еще один гвоздь в крышку гроба этого общества. Потому что – возвращаемся к началу статьи: Закон энтропии неумолим. Без Катехона – каждый человек делает больше дырок, чем латает. Нарастающее количество дыр (пробелов) становится критическим, после чего все чудеса науки и техники оказываются смертоносными» (Роман Печорин, команда ЭиМ). А что такое Катехон? Согласно Википедии, Катехон (от греч. ὁ κατέχων — «удерживающий») или катехоническая концепция — богословское и религиозно-политическое понятие, основанное на христианской эсхатологии — исторический субъект, как правило, то или иное государство, имеющий миссию препятствовать окончательному торжеству зла в истории, приходу антихриста и отдалить конец света. Однако не совсем понятно, откуда у этого «исторического субъекта» появилось желание «удерживать», и почему у другого субъекта такого желания не возникло? «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2Фес. 2:7). Блаженный Августин говорил об этом отрывке: «Признаюсь откровенно, не имею представления, что он имел в виду». Полное толкование этих слов вызывает трудности.
По одной из версий, апостол стремился разубедить фессалоникийцев, которые ошибочно полагали, что возвращение Христа уже произошло, и напоминал им о событиях, которые должны предшествовать этому, однако еще не случились. «…день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели» (2Фес. 2:3). Но пока эта эсхатологическая фигура «удерживается» от окончательного раскрытия, «ибо тайна беззакония уже в действии». Оборот означает присутствие в мире, в сокровенном, но действенном виде того, что должно стать очевидным свойством явившегося «человека греха (беззакония)». Существуют версии, что говорится об императоре Нероне или пророчествуется о папе Римском. Но появление этого лица обладает эсхатологическим смыслом, поэтому, по другим версиям, речь не об этих фигурах. В богословии обсуждаются вопросы, кто это, что удерживает его и что является препятствием тому, чтобы эсхатологическая «тайна» разразилась над миром в наше время. «Удерживающим», который не дает ей раскрыться, разные авторы считали Бога, дьявола, Святого Духа, Римскую империю, Израиль, принцип порядка в обществе и самого апостола Павла. Слова апостола Павла сходны с теми, что высказаны в 1Ин. 2:18; 4:3. Пришествие Антихриста близко, и его «дух» уже ощутим по тому, что люди отвергают Христа. В православной традиции толкование вышеприведенного стиха имело различные варианты. Иерей Даниил Сысоев приводит три основных варианта: Первое толкование, принадлежащее Иоанну Златоусту и разделяемое Феофилактом Болгарским: «удерживающий» — Римская империя, препятствующая разгулу зла и анархии силой государственного закона. Второе толкование, также известное Иоанну Златоусту, и принимаемое Феодоритом Кирским и патриархом Фотием: «удерживающий» — благодать Святого Духа, которая будет отнята у людей за всеобщее озлобление и оскудение любви. Третье толкование, принадлежащее преподобному Ефрему Сирину и Иоанну Дамаскину, связывает эти слова с Божиим определением о проповеди Евангелия по всему миру, необходимо предшествующей концу мира. Автор же этого сайта разделяет мнение Фотия – «удерживающим» служит «Святой Дух» или Мировое Сознание. А «исторические субъекты» занимаются «удерживанием» лишь опосредовано, через связь их коллективного сознания с Мировым сознанием. Русская православная традиция, рассматривая русский народ как «богоносный», а Москву — как «третий Рим», исходит из идеи, что истинный христианский дух сохранило только русское православие. Это концепция противопоставляет Россию всему остальному миру, который понимается как отступивший от Бога и предавшийся разложению. В этом контексте в среде русских священников и старцев распространились мессианские пророчества, что судьба России — чудесным образом избежать царства антихриста и спасти от него весь остальной мир. Прежний лозунг «СССР — гарант мира и флагман прогрессивного развития» сменился на формулу «Россия — последний оплот христианства, препятствующий приходу антихриста».
Ну а чтобы Вам, уважаемый читатель», стало более понятна авторская концепция по данному вопросу, автор позволит себе привести житейский пример из своей жизни. Многие современные люди НЕ ВЕРЯТ, ни в существование Мирового сознания, ни в существование у людей способности к «синхронистическому мышлению», да и вообще не видят смысла, «познакомиться с этими сущностями поближе». И совершенно напрасно! Мировое сознание – это «СТРАШНАЯ СИЛА», а любой человек, освоивший «синхронистическое мышление» — «СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК». Почему? А потому, что такой человек (при общении с другими людьми) не только слышит их голос, но и чувствует их потаенные мысли. И ко всему прочему, у него обязательно появляется « ИНТУИЦИЯ УДИВИТЕЛЬНОЙ СИЛЫ». Откуда автор знает это? Из своей «бандитской, то ли юности, то ли зрелости». Автор уже писал здесь, что «использовал» свою «местную бригаду» лишь в качестве «разведчиков» и «агентов влияния». Ведь его «местные братаны» любили поделиться «последними сплетнями», причем, не только с ним, но и со всеми прочими знакомыми. Однако подобная информация не в состоянии принести хоть какую-то пользу ни одному «человеку без интуиции», так как она всегда мало информативна и неточна. И только наличие интуиции (прочной и осознанной связи индивидуального сознания человека с мировым сознанием) позволяло автору, собирать общую картину окружающего его мира из мозаики различных слухов. Ну а дальше все предельно просто – если какой-то человек знает о мире больше, чем окружающие его люди, то он становится сильней их, причем, всегда и везде. К слову сказать, свое влияние на русских людей (и далеко не малое влияние) оставила и Советская государственная пропаганда. Конфронтационная идеология Советской пропаганды, предлагавшая трактовку внешней политики, имеет близость к современной религиозной политической эсхатологии. Бывшими советскими людьми, воспитанными в атмосфере подозрительности или ненависти к Западу, привычно воспроизводится образ «естественного врага» Родины и нации. Эта ситуация является причиной того, что многие российские коммунисты и посткоммунисты становятся фактическими союзниками православных монархистов. И те, и другие понимают СССР как «удерживающего» — силу, мешавшую США и их союзникам везде в мире навести свой порядок. На конференции «Эсхатологическое учение Церкви», проходившей в Даниловом монастыре 14-17 ноября 2005 года, сторонник русского национализма Егор Холмогоров утверждал, что современное богословие пренебрегает «политической эсхатологией», а это ведет к потере историей всякого смысла. «Удерживающий» отождествлялся им, то со «всем тем, что проникнуто Божиим благословением», то с сильным государством. «Тайна беззакония» понималась им как «аномия», отсутствие порядка. Антихриста он видел «еврейским Машиахом», спасти от которого человечество способна лишь «Святая Русь» в лице ее православной элиты.
А вот что по этому поводу думает Аркадий Малер – «Катехон и Аномия: два образа имперского будущего». «Основное противоречие в современном российском политическом пространстве сводится в конечном счете к двум видениям геополитического будущего России — либо как великой страны, по меньшей мере в ее нынешних границах, либо как распавшейся территории, разделенной на несколько различных образований. Это конфликт между двумя глобальными проектами — имперским, оптимистическим, и сепаратистским, пессимистическим. Вполне логичным выглядит проекция этой идеологической конфронтации на политический конфликт нашего времени — когда имперско-оптимистическая позиция все более свойственна власти, а сепаратистско-пессимистическая выражает интересы оппозиции. С одной стороны, законное желание власти просто сохранить территориальное единство страны неизбежно приводит ее на имперские позиции, а сами империалисты понимают, что другой реальной силы сохранить это единство, кроме существующей власти, в стране нет. С другой стороны, «профессиональная оппозиция» видит, что только сепаратистские тенденции, с самых разных сторон, остаются ее единственной надеждой, а сами сепаратисты априори находятся в оппозиции. Таким образом, в 2000-е годы в России сложилось два широких фронта политического противостояния. Имперско-лоялистский и революционно-сепаратистский, который, по аналогии с украинским движением, стали называть «оранжевым». Ибо единственное, что идеологически объединяет этот крайне разношерстный и внутренне противоречивый лагерь, что является общим знаменателем для всех «оранжистских» начинаний — это идея «другой», «делимой России», противостоящая доминирующей идее «единой России» (не случайно именно так называется ведущая парламентская «партия власти»). Неуклонность имперского вектора ставит перед нами новый, еще не заданный до сих пор вопрос: «Насколько серьезно можно говорить о единстве имперско-лоялистского лагеря?» До сих пор его идеология определялась апофатически: «имперцы» — это не либералы, не коммунисты, не нацисты, не исламисты, не революционеры, то есть не оранжевые. Единственная общая позитивная ценность имперского лагеря очевидна — это империя, большое государство, не знающее своих пределов. Поэтому империалист может сочетать в своем мировоззрении элементы других идеологий, но быть одновременно последовательным либералом, демократом, коммунистом, националистом он не может: идея империи, в конечном счете, превалирует над всеми иными идеями.
И как националист не задается вопросом о том, в чем смысл существования его нации, так и ментальный империалист не спрашивает себя, в чем смысл его империи — она сама является своим собственным смыслом. Более того, сама постановка вопроса о смысле империи кажется такому империалисту кощунственной, ибо понятие империи несет у него самоценное, прямо скажем, религиозное значение — и не как важный элемент религиозного культа, а как его объект, как объект поклонения. Поэтому империалисты очень не любят закономерные вопросы своих противников — либералов, левых или националистов: «А зачем нам эта империя?» В имперском лагере аксиоматичность имперского сознания считается ключевым признаком «своих», «наших». Между тем это нежелание точно ответить на вопрос о смысле империи (как и в случае националистов — нежелание ответить на вопрос о смысле нации) порождает в этом лагере внутренние проблемы и противоречия, которые могут приобрести фатальное значение. Все внутренние различия внутри внешне единой имперской идеологии начинаются с вопроса о том, в чем смысл существования империи. Этот вопрос никогда не ставился в умозрительном плане, он всегда возникал post factum как рефлексия уже состоявшегося события — беспрецедентного расширения территории Московского княжества. У этого расширения были тысячи причин, но его концептуальное обоснование должно было быть только одним, основанным только на одной, христианской, православной богословской политической традиции. Эта традиция сводилась к идеи «Катехона». Удерживающий, Катехон — это антитеза Аномии, ее антипод и основной исторический враг. В православном политическом сознании российская государственность наделена особым, мессианским историческим значением Катехона и любое сопротивление этой государственности (не конкретному режиму, а самой государственности) является проявлением сил Аномии. С этим согласны практически все русские империалисты, но далеко не все из них руководствуются ею как в теории, так и на практике, считая необходимым апеллировать к каким-то иным теориям. Эта апелляция может иметь смысл как дополнение и развитие идеи Катехона, но в большинстве случаев она просто подменяет ее, и тогда мы имеем дело с неправославным пониманием империи, выводящим ее за пределы логики христианского универсализма, то есть наднационального оправдания российской государственности. Любая империя без Катехона неизбежно становится очередной Империей Аномии, и она не становится менее «аномичной», чем неправославные «империи» Запада или Востока только оттого, что в ней говорят по-русски. Это принципиальное, внутреннее различие имперских проектов становится очевидным сегодня, когда само имперское движение политически востребовано и от него ждут недвусмысленной программы позитивных ценностей и действий.
«Консервативно-революционное сознание» не допускает мысли о том, что выход из кризиса может проходить без революции, переворота, разрыва и трагедии как необходимого элемента «очищения» и «искупления». Поэтому «консервативные революционеры» отказываются видеть позитивное в актуальном политическом режиме, иначе они перестанут быть «революционерами» и станут просто «консерваторами», что для них немыслимо. И даже если они, наступив на горло собственной песне, прикинутся национал-лоялистами (что и произошло со многими «левыми консерваторами» и «азийцами» в 2000-е годы), они все равно не смогут существовать в режиме нормы. Основная причина этой дезадаптации состоит не столько в их революционном темпераменте (который вполне можно направить в контрреволюционное русло), сколько в их революционном сознании, нежизнеспособном в ситуации нормальной эволюции общества. Именно поэтому, когда власть в начале 2000-х годов осторожно обратилась к наработкам «патриотической оппозиции», она быстро отшатнулась от них, столкнувшись с миром неприкрытой агрессии и неадекватного восприятия политической реальности: да, эта власть недостаточно интеллектуальна, чтобы осознать всю прелесть «метафизических глубин» революционного консерватизма, но зачем ей революция? Отношение к господствующей Церкви — показательный пункт расхождения правых и левых консерваторов. Если правые (христианские) консерваторы в своем большинстве фактически являются православными клерикалами и видят в Православной Церкви основу русской цивилизации, левые консерваторы либо индифферентны к церковной политике, либо настроены к Церкви критически, если не враждебно. Как ни крути, но в революционно-консервативной среде существует довольно смутное представление о церковной догматике и преобладают неоязыческие и маркионитские мифы, в лучшем случае мы встречаем различного рода раскольников и старообрядцев, вообще не считающих РПЦ МП истинной Церковью. Это принципиальное расхождение «правых» и «левых» в отношении Церкви имеет не только идеологическое, но и чисто психологическое основание — реальное возрождение Русской церкви в постсоветский период фактически опровергает крайне пессимистическое видение этого периода, как будто бы «оправдывает» постсоветский режим, которому с точки зрения «левых» «нет никакого оправдания». Таким образом, перед нами предстают две параллельные и строго разно векторные линии русского политического консерватизма, между которыми никогда не было серьезной конфронтации, но всегда была реальная конкуренция за идеологическое господство. И до тех пор, пока атмосфера перманентного кризиса не стала сходить на нет в 2000-е годы, правая линия казалась не совсем адекватной вызовам времени. Сегодня же, когда даже среди самих «левых консерваторов» идея революции кажется весьма сомнительной, на передний план выступает линия правого, христианского, контрреформистского консерватизма, все эти годы упорно работающего на политическое оздоровление страны.
Очевидно, что речь идет не просто о конфликте двух версий современного русского империализма, но о различении двух глобальных, сверхисторических тенденций всей русской истории — «правой» и «левой», церковной и еретической, византийской и евразийской, «белой» и «красной», эволюционной и революционной. И сегодня мы переживаем то время, когда первая тенденция имеет все основания доминировать, может стать полноценным движением, обрести не только полноценную политическую субъектность, но и стать единственным ориентиром всего политического режима. «Левые консерваторы» осознают эту неожиданную для них опасность и предпринимают все возможные контрмеры по ее предотвращению. Однако за чисто внешними политическими тенденциями прихода и ухода тех или иных движений лежат более серьезные, не сразу очевидные, глубинные социальные процессы, связанные с выздоровлением русского общества. Левые консерваторы никогда не признаются себе, что они против этого выздоровления. Вместе с тем необходимо честно признать, что корни этого выздоровления лежат в невидимой и неслышной глубине того яркого и шумного политического хаоса, который мы наблюдали все 90-е годы. И все это время, год за годом, тихо и спокойно, Церковь возвращала свое законное место в русском обществе, и ее исторический успех заставляет по-иному взглянуть на последние шестнадцать лет истории России. Это очевидное обстоятельство заставляет левых консерваторов еще больше ненавидеть Церковь — ее возрождение идет вопреки их представлению о том, как должна была развиваться русская история последних лет. Церковное возрождение обессмысливает их революционный пафос. Вместе с самой Церковью возрождалось догматическое образование в России. Духовные академии вновь стали центрами интеллектуальной жизни православных прихожан: беспрецедентную работу ведет Свято-Тихоновский богословский институт в Москве, в светских вузах возникают кафедры теологии, а уж о возрождении семинарий и православных школ можно и не вспоминать, они стали обыденным явлением. В ситуации нормализации политической жизни страны стратегия правых консерваторов на долгосрочное, эволюционное развитие государства становится все более востребованной, равно как становится все более адекватной идея не революционного захвата власти, а легального политического лобби, осуществляющего постоянное влияние на власть. Проект политического клуба становится более эффективным, чем проект политической партии хотя бы потому, что не партии влияют на клубы, а клубы на партии. Сегодня есть все основания полагать, что опасность новой русской смуты, угроза торжества настоящей Аномии пройдена. Аномия приходит не извне, а изнутри, затемняя сознание и парализуя волю, и только честное, жесткое и открытое размежевание со всяким расколом, варварством и извращением положит конец беззаконию не только внутри, но и вокруг» (Аркадий Малер).
Короче говоря, и здесь мы вернулись к вопросу о соотношении ПОРЯДКА и СВОБОДЫ. Малер, как и автор этого сайта, считает истинной аксиому «доминирования ПОРЯДКА НАД СВОБОДОЙ». Он согласен с тем, что в нынешней России наблюдается именно такое доминирование, и что это идет ей только на пользу, в том числе, приводит к доминированию России в современном мире. Именно это обстоятельство и является ОСТОВОМ Катехона нынешней России. Этого «остова» была лишена Россия времен Горбачева и Ельцина. И именно этот «остов» является ЗАЛОГОМ нашей будущей победы над западным миром. Ну а если совсем кратко, то это будет звучать так: «Либо у общества есть Катехон, и тогда это общество успешно, либо его нет, и тогда даже прежде успешное общество становится неуспешным и безутешным».