Давайте, задавать вопросы, или пару слов о «конце истории»
Вот что по этому поводу пишет Alex Krol — «Откуда ты знаешь то, что знаешь?». «Отвечаю очень просто: я ставлю себе цели, которые невозможно достичь, потому что у меня в моменте нет ни знаний, ни компетенции, чтобы это сделать. То есть я выбираю цель не потому, что могу ее достичь, а потому что она мне нравится. И иду к ее достижению. Поскольку я ничего не знаю и не умею, я начинаю задавать вопросы. Если чего-то не умею — приобретаю навыки, постоянно учусь. Сначала идёт туго: изобретаю велосипед, как обычно. Но если не бросать, очень быстро проходишь стадию, когда смотришь на всё, как баран на новые ворота. Начинаешь что-то понимать, что-то узнавать, что-то уметь и в конечном итоге достигаешь своих целей. Допустим, я поставлю себе цель: хочу проходить сквозь стены, понять, как работает телепортация, и вообще этому научиться. Люди и физика говорят, что это невозможно. Ну и плевать мне на них — чего мне с ними детей крестить? Я ставлю цель, потому что она мне нравится. Всё, начинаю задавать вопросы, лезть глубоко, глубоко, глубоко. И когда залезаешь достаточно глубоко, особенно с помощью искусственного интеллекта, очень быстро доходишь до того, что называется фронтиром — границей знаний. Если мне не хватает компетенции или общих знаний, я, например, беру определенные разделы квантовой механики или цифровой теоретической физики — все, что интересно. Нахожу 50–100 самых свежих научных работ за последние лет десять, загружаю их в искусственный интеллект. И он немедленно становится суперэкспертом. Он не становится ученым, но с ним очень легко обсуждать, потому что, если я задаю странные или глупые вопросы, он тут же подсказывает, что сейчас в этой области происходит — самые предельные вещи, концепции и так далее. Если я их не понимаю, он их разъясняет. Я просто задаю вопросы до тех пор, пока не делаю следующий шаг. И так — во всех областях, которые мне интересны. Все, что нужно, — это просто задавать вопросы и не останавливаться. А знания, навыки, цели, результаты — это лишь следствие. Проблема в том, что, по моим ощущениям, 99% людей перестали задавать вопросы в возрасте лет десяти. Почему так сложилось — отдельная тема. Видимо, родители, окружение, учителя в школе ответили на все вопросы и воспитывали так, что задавать вопросы — значит выставлять себя дураком. Люди боятся выглядеть дураками, а я — нет. Поэтому я спокойно задаю вопросы и очень быстро прохожу туда, куда остальные не проходят. Не потому, что я какой-то талантливый или умный, просто я задаю вопросы, а люди — нет. Вот и вся разница. Поэтому я иду туда, куда они даже не думают идти. Большинству достаточно их маленького мира. Ну, окей. Каждому свое» (Alex Krol).
Давайте зададим такой вопрос: «В чем главная разница между человеческим сообществом и животной стаей?» Вот как на этот вопрос отвечает Николай ВЫХИН — «Фундаментализм и прагматизм VS оккультизм: традиции, нормы, принципы, права, интересы, выгоды». «Наиболее древнее и наименее прагматичное из выше перечисленного – традиции. Выработанный тысячелетиями уклад жизни, который сложился из спрессованного опыта проб и ошибок, памяти об опыте боли. Несколько более современное – нормы. Существует ли нормальная жизнь? Если да, то нужно подавлять проявления ненормальности. Следить за тем, чтобы нормы общения людей не нарушались, чтобы люди не переходили границ допустимого. Еще более развитое правосознание выдвигает принципы – как продукт осмысления существующих, зачастую, как инстинкты, традиций и нормы. Принципам, по замыслу, нужно следовать всегда, и никогда ими не поступаться. Традиции, нормы и принципы относятся к сфере религиозного и идеологического фундаментализма. Права, интересы и выгоды – «левее по шкале ценностей». Права человека очень близки фундаментализму традиций, норм и принципов, но в них уже появляется адресация личности, особи. Интересы – тоже взаимосвязаны со всей выше перечисленной базой, но еще более остро зациклены на индивидуальности. Интересы – почти выгоды, с той оговоркой, что интересы не всегда корыстны. Человек может интересоваться как своей выгодой, так и общественной пользой. Потому понятие выгоды оказывается самым «левым» на нашей шкале. Оно предельно прагматично (как традиция предельно фундаментальна). Речь идет о прямом и непосредственном личном выигрыше в вопросах приобретения материальных благ. В идеале цивилизации традиции, нормы, принципы, права, интересы и выгоды человека должны находиться в тесной взаимосвязи, и не вступать в конфликт, в логическое противоречие. Такого рода общество – мечта администратора! Иначе говоря, следовать своим интересам, делать то, что интересно – вместе с тем и выгодно. А поведение нетрадиционное, ненормальное, извращенное – невыгодно (прибыли не дает, а штрафами облагается). Права человека надежно защищены, но в рамках традиционного представления о нормальной человеческой жизни, и в то же время никто не мешает делать ее богаче, изобильнее законными способами… В реальности, конечно, полной согласованности фундаментальных и прагматических ценностей не найдешь нигде. Можно много писать о конфликтах между традиционализмом, принципиальностью – и прагматизмом, погоней за выгодами. Но мы этого не будем делать. Не только потому, что много написано на эту тему до нас (о конфликте общественных интересов и частной выгоды), но еще и потому, что в современном, стремительно деградирующем, мире этот старомодный конфликт… все менее актуален.
Дело в том, что оккультные формы власти, господствующие на современном Западе, одновременно уничтожают как традиционные ценности, так и механизмы отстаивания личных выгод, личной прибыли человека. Оккультизм злейший враг фундаментализма и прагматизма, злейший враг религии и советского строя (при всех конфликтах между религией и советским строем), злейший враг, как романтиков, так и людей расчетливых. Права человека (возьмем шкалу за серединку) могут существовать в двух форматах: 1) Неизменные, всеобщие, незыблемые. 2) Динамично отстаиваемые, подвижные. В первом случае их отстаивает традиция, некие вечные (или почти вечные) представления о Добре и зле, о том, что можно и что нельзя делать с человеком. Следующие поколения получают их в наследство от предыдущих: что любой человек имеет право иметь, что ни к какому человеку не может быть применено и т.п. Во втором случае люди отстаивают свои права сами, с помощью инструментария демократии, народовластия. Именно поэтому их права динамичные, подвижные. Проще говоря (в теории) если людям что-то не нравится – они голосуют, и это отменяется. Если люди считают, что власть попрала их права – они голосуют, и власть обновляется. Если у тебя в руках есть инструментарий демократии, то необязательно искать ссылки на свои права в древних священных текстах, необязательно мотивировать их исполнение неизменными представлениями о человеческом достоинстве. Тем более, что в условиях бурного прогресса что-то может и не иметь аналогов в седой древности, или же нормы древности становятся неадекватными для нового контекста отношений. Опять же, в идеальном варианте (если помечтать) – неизменные, всеобщие и незыблемые права человека должны гармонично сочетаться с динамикой подвижного отстаивания прав. Например, общество сверху донизу пронизано христианской антропологией, а тирана над ним нет. Все выборы регулярны, честные и открытые – при этом избиратели «добрые христиане», на которых можно положиться, которые не злоупотребят своей выборной силой (как непременно сделают умственные и нравственные дегенераты – дай им свободу и возможность выбирать). И опять же, можно вечно говорить о конфликте вечных прав человека с подвижно-динамическими, о том, как сытость вступает в конфликт со свободой и наоборот, но снова: сегодня это не актуально. Может быть, всеобщая сытость не предполагает свободы, а свобода – всеобщей сытости, но ведь оккультизм современного Запада СРАТЬ ХОТЕЛ и на всеобщую сытость, и на свободу – одновременно. Зачем же выяснять, что важнее, свобода или сытость – если отбирают и то и другое? Куда важнее выяснить, кто и зачем их отбирает!
Кратко говоря, оккультизм в политике – это технология захвата и удержания власти, не связанная ни с какой миссией. Это дает оккультистам пространство для очень широкого маневра и немыслимый ни одному из миссионеров арсенал инструментов. Власть оккультистами рассматривается как самоцель и самоценность, а народ – как враг, дичь и добыча. Если говорить о «миссии» черного ордена – то она одна: захват власти лично и персонально, любыми средствами, любой ценой, не считаясь ни с какими жертвами и потерями общества. То есть миссии обеспечить всем сытость у оккультистов нет, как нет и миссии обеспечить свободу. Рабам, «двуногому скоту», ни к чему жить в роскоши, и уж тем более, быть свободными. Оккультизму не нужны традиции, он отрицает все нормы и беспринципен, он не признает ничьих прав, кроме собственных, и, соответственно, лишает рабов всякого инструмента для отстаивания интересов и личных выгод. Поскольку политический оккультизм воюет против традиций, норм и принципов так же активно, как и против прав человека, интересов и материальных выгод граждан – для него идеальным вариантом выступает замена человека украинствующей свиньей, утратившей все вышеперечисленные черты вида «человек разумный». Мы можем с уверенностью сказать, что человек исчезает, как субъект, превращаясь в неодушевленный объект (тушу, в биоробота) при последовательной ампутации у него представлений о традициях, норме и нормальности, принципиальности, представлений о правах человека, представлений об интересах, и, наконец, представлений о собственной, личной выгоде. Все вышеперечисленное является слагаемыми САМООСОЗНАНИЯ личности. Прямоходящая свинья взамен «хомо сапиенс» — одинаково равнодушна как к вековым традициям, нормам, так и к тому, что лично ее предназначают на убой, взращивают на мясо. Но не только на Украине – повсюду Запад пытается строить идеальную для оккультизма систему: «демократию» без выборов и свобод. Номинально это демократия, а фактически – оккультно-криминальная мафия, удерживающая власть террором и зомбированием. Война с традиционными ценностями, насаждение дичайших извращений и вырождения сочетается у оккультистов с полной блокировкой всех инструментов отстаивания своих прав человеком. Задача оккультизма – отнять у людей не только человеческую жизнь (определяемую нормами традиции), но и само представление о таковой, мысль о том, что она возможна, и существует хотя бы как идеал. В этом случае человек не может даже зафиксировать нарушение своих прав: ему в буквальном смысле слова, мозгов не хватает. Скажем, бездомный просто лишен жилья – но осознает это со всей ясностью, и со всеми вытекающими последствиями. Психически поврежденный дегенерат украинского зомби-типа не только лишен жилья, но и самой мысли о том, что человеку необходимо жилье. А потому любое нарушение чужих или собственных прав встречает со слюнявой слабоумной «толерантностью».
Стул можно жечь, или ломать, или топить – стул ведь ничего не возразит, как и украинский дегенерат, лишенный субъектности, собственной личности, превратившийся в дистанционно управляемый неодушевленный предмет. «Демократия без выборов» (она теперь везде – не только на Украине) – страшная штука. В ней у человека вообще нет никаких инструментов защиты своих прав. Потому что в ней нет устойчивых законов (подменены переменчивой «волей избирателей») и нет реальной воли избирателей, потому что выборов тоже нет. Все, что есть – это оккультно-сатанинский орден-мафия, который объявляет, что «воля народа» отменила очередной закон, тысячелетиями считавшийся священным (как отменили каноническое Православие на Украине, или армяно-григорианскую церковь в Армении). Здесь надобно объяснить, что, с точки зрения идеального общества, права человека защищаются шаблоном и чрезвычайным стоп-краном: то есть законом и выборами. Закон придуман задолго до вашей беды, на основании ее аналогов, за много лет до того, как с вами случилась беда, он уже знает, как реагировать, как выправлять ситуацию. Вас еще не побили в подворотне, а закон уже знает, что ЕСЛИ побьют, то вам полагается компенсация, а обидчикам – тюрьма. И даже знает, сколько лет заключения им положено – хотя событие еще не свершилось. Но заранее предусмотрено. Ряд бедствий можно решать по этой отлаженной колее, по шаблону, через суд. Но, поскольку это не всегда эффективно, то в идеальном обществе предусмотрен механизм чрезвычайного реагирования: голосование. Народ вправе (якобы) поменять власть, если его не устраивает… ну, что-то там сильно не устраивает, пошел и проголосовал. Но «демократия» без выборов не имеет ни суда, ни выборов – а только симуляции, имитации, организуемые правящей масонерией в режиме «общества спектакля». Поскольку масонерия не религиозна, то не боится преступать божьи законы. А поскольку выборы она свела к дешевому балагану с заранее известным ей результатом – то и человеческие тоже. Каким бы ужасом ни оборачивалась жизнь для человека – у него нет никаких инструментов, повлиять на исправление ситуации. Он не может взывать к священным принципам – в светском государстве нет ничего священного, но и проголосовать — тоже лишен возможности.
Такой абсолютно бесправный человек сталкивается не только с бедой, но и с упорным отрицанием системой его беды. Он голодает – но это запрещено озвучивать, проблематизировать. Он бездомный – но числится с домом и счастливым. Он бесправен – но пропаганда трубит, что все его права защищены и т.п. Конечным идеалом этой системы является ликвидация собственно человека, как существа, способного осознать свое бесправие. Об этом говорят давно и упорно, и, что важнее – упорно эту ситуацию создают делами, в лабораториях и в рамках полевых исследований. «Демократия без выборов» — вчера еще это звучало, как анекдот, а сегодня уже практикуется в десятках стран, открыто и вызывающе. Лозунг «для настоящей демократии выборы не нужны» набирает популярность. К чему же тогда сводится «демократия» если выборов нет? Она сводится к слому сакральности, традиций, к «продвинутости» по части извращений и морального разложения человека, его отупения и примитивного слабоумного цинизма. Это и составляет, по мнению нынешних «хозяев мира», единственный предмет демократии. «Без Бога и без выборов» — такова их политическая программа, которую они называют «демократией». Продукт, как вы уже поняли, более чем специфический…» (Николай ВЫХИН, команда ЭиМ). Другими словами, если использовать Выхинскую терминологию, человеческие сообщества находятся на «правом фланге», с преобладанием фундаментальных ценностей, а животные – на левом, с преобладанием прагматических ценностей. Однако внутри современного человечества встречаются и такие сообщества, в которых преобладают «оккультные ценности», что характерно для стран западного мира. О чем это говорит? Только об одном – западный мир изрядно постарел, и впереди его ждет только гибель и перерождение (или, как очень ярко об этом написал Фукуяма – «конец истории»). Правда, Фукуяма писал обо всем человечестве, в целом, но оказался прав лишь наполовину. «Конец истории и последний человек» (англ. The End of History and the Last Man) — первая книга американского философа и политолога Фрэнсиса Фукуямы. Была выпущена в 1992 году издательством Free Press. Публикации книги предшествовало появление в журнале The National Interest эссе «Конец истории?» (1989), которое получило широкий резонанс в прессе и научной печати. В книге «Конец истории и последний человек» Фукуяма продолжает линию эссе и утверждает, что распространение в мире либеральной демократии западного образца свидетельствует о конечной точке социокультурной эволюции человечества и формировании окончательной формы правительства.
В представлении Фукуямы конец истории, однако, не означает конец событийной истории, но означает конец века идеологических противостояний, глобальных революций и войн, а вместе с ними — конец искусства и философии. Фукуяма прямо указывает на то, что не является автором концепции «конца истории», а лишь продолжает развитие идей, основа которых была заложена Георгом Гегелем, а затем получивших развитие в работах Карла Маркса и Александра Кожева. Книга «Конец истории и последний человек», которая в последующие годы была переведена более чем на двадцать языков, подверглась обильной критике, как в научной печати, так и в публицистике. Большинство рецензентов указывали на идейную ангажированность автора, крайнюю приверженность идеям либеральной демократии, избирательность в оценке событий и выборе фактов, а также недооценку значимости таких набиравших силу движений, открыто противостоящих распространению либеральной демократии, как исламизм. Первая часть книги открывается исследованием исторического пессимизма нашего времени, закономерного результата мировых войн, геноцида и тоталитаризма, характерных для XX века. Обрушившиеся на человечество бедствия подорвали не только присущую XIX веку веру в научный прогресс, который идет только во благо цивилизации, но и все представления о направленности и непрерывности универсальной истории. Тем не менее, Фукуяма задается вопросом, насколько оправдан наш пессимизм, и прослеживает глубокой кризис авторитаризма, характерный для последних десятилетий, и все более уверенное шествие либеральной демократии: «Человечество приближается к концу тысячелетия, и кризисы-близнецы авторитаризма и социалистического централизованного планирования оставили на ринге соревнования потенциально универсальных идеологий только одного участника: либеральную демократию, учение о личной свободе и суверенитете народа». Ее воспринимает все большее число стран, в то время как ее критики не в состоянии предложить последовательную альтернативу. Она превзошла и обескровила всех серьезных политических противников, дав гарантии, что представляет собой кульминацию в истории человечества. Рассматривая в историческом контексте авторитарные режимы XX века, Фукуяма приходит к выводу, что «…ключевой слабостью, которая, в конце концов, и обрушила эти сильные государства, была неспособность к легитимности — то есть кризис на уровне идей. Если не считать режима Сомосы в Никарагуа, не было ни одного случая, когда старый режим был бы отстранен от власти вооруженным мятежом или революцией. Перемена режима становилась возможной из-за добровольного решения, по крайней мере, части деятелей старого режима передать власть демократически избранному правительству.
Хотя это добровольное отречение от власти всегда провоцировалось каким-то непосредственным кризисом, в конечном счете, оно становилось возможным из-за набирающего силу мнения, что в современном мире единственный легитимный источник власти — демократия». Именно легитимность, то есть идеологическое обоснование права на существование, по мнению Фукуямы, дает неисчерпаемый кредит доверия демократии. Во II и III частях книги Фукуяма дает два самостоятельных, но дополняющих друг друга очерка универсальной истории, которая, по его мнению, свидетельствует о логическом финале человеческой эволюции с наступлением всеобщей победы либеральной демократии. В первом очерке, подчеркивая всеобщий характер современных естественных и технических наук, автор сосредоточивается на императивах экономического развития. Общество, которое стремится к процветанию или просто защищает свою независимость от технически более развитых государств, вынуждено вступить на тот же путь модернизации. Хотя коммунистическое планирование из центра как будто предлагает альтернативный путь западной индустриализации, эта модель оказалась абсолютно неадекватной в условиях постиндустриальной экономики. Таким образом, в противоположность Марксу, логика экономического развития ведет к крушению социализма и триумфу капитализма. Хотя эта экономическая интерпретация позволяет точно описать победу либерализма, Фукуяма предупреждает, что она недостаточна для объяснения движения к либеральной демократии. Он отмечает, что рыночно-ориентированные авторитарные страны Южная Корея, Тайвань, Испания при Франко и Чили при Пиночете добились исключительных экономических успехов, но при этом отступили от политической демократии. Здесь нужно другое объяснение, и Фукуяма находит его, интерпретируя мысль Гегеля в изложении Александра Кожева. Он предполагает, что главная движущая сила истории есть стремление к свободе: «Гегель видел причины прогресса в истории не постепенном развитии разума, но в слепой игре страстей, которые ведут людей к конфликту, революции и войне, — его знаменитая «хитрость разума». Для Гегеля воплощением человеческой свободы было конституционное государство или, как предполагает Фукуяма, то, что мы назвали либеральной демократией. По мнению Фукуямы, помимо стремления к свободе другой движущей силой истории является жажда признания. Стремление к тому, чтобы окружающие признали их человеческое достоинство, изначально помогло людям не только преодолеть в себе простое животное начало, но и позволило рисковать своей жизнью в сражениях. В свою очередь, это привело к разделению на господ и рабов. Однако такое аристократическое правление не смогло удовлетворить стремление к признанию, как рабов, так и господ.
Противоречия, которые порождает борьба за признание, могут быть устранены только с помощью государства, основанного на всеобщем и взаимном признании прав каждого гражданина. Фукуяма отождествляет жажду признания с платоновским понятием thymes (духовность) и понятием Руссо amour-propre (самолюбие), а также с такими общечеловеческими понятиями, как «самоуважение», «самооценка», «достоинство» и «самоценность». Привлекательность демократии связана не только с процветанием и личной свободой, но и с желанием быть признанным, равным друг другу. Важность этого фактора увеличивается с ходом прогресса и модернизации: «По мере того, как люди становятся богаче, образованнее, космополитичнее, они требуют признания своего статуса». В этом Фукуяма видит объяснение стремления к политической свободе, даже в условиях экономически успешных авторитарных режимов. Жажда к признанию — это «утраченное звено между либеральной экономикой и либеральной политикой». Хотя главная тема последней части — непрерывный триумф либеральной демократии и ее принципов, автор этим не ограничивается. Он не только признает тенденцию к утверждению культурной самобытности, но и приходит к выводу, что «либерализм должен добиться успеха помимо своих принципов», а политическая модернизация «требует сохранения чего-то несовременного». Более того, есть вероятность, что, несмотря «на очевидное отсутствие в настоящее время какой-либо альтернативы демократии, некоторые новые авторитарные альтернативы, ранее неизвестные истории, смогут утвердиться в будущем». Последняя пятая часть непосредственно посвящена вопросу, действительно ли либеральная демократия полностью удовлетворяет стремление человека к признанию и, таким образом, определенно представляет собой конечный пункт человеческой истории. Хотя, как считает Фукуяма, «либеральная демократия есть наилучшее решение человеческой проблемы», он также приходит к выводу, что ей присущ ряд внутренних «противоречий», из-за которых она может подвергнуться разрушению. Это и трения между свободой и равенством, которые открывают возможности атаки на демократию со стороны левых; они не обеспечивают равного признания меньшинствам и бедным, и длительный путь либеральной демократии, который разрушает религиозные и другие долиберальные воззрения, важные в общественной жизни, от которой она, в конечном счете, зависит. И, наконец, неспособность общества, основанного на свободе и равенстве, обеспечить простор для стремления к превосходству. Фукуяма считает, что это последнее противоречие — самое серьезное из всех. В связи с этим он использует ницшеанское понятие «последнего человека», или постисторического человека толпы, который ни во что не верит и ничего не признает, кроме своего комфорта, и который утратил способность испытывать благоговение.
Главное опасение у Фукуямы вызывает не этот «последний человек», а то, что либеральная демократия будет разрушена из-за неспособности общества, уменьшить стремление человека к борьбе. Если либеральная демократия одержит повсеместную победу, то тогда и человек «будет бороться против самой причины. Он будет бороться ради самой борьбы. Другими словами, люди будут бороться просто от скуки, они не представляют себе жизнь в мире без борьбы». Фукуяма приходит к выводу, что удовлетворение может принести не только либеральная демократия, и поэтому «те, кто остался неудовлетворенными, всегда смогут возобновить ход истории». Ну а на взгляд автора этого сайта, данный процесс правильней называть не «возобновлением хода истории», а гибелью прежней, отжившей свой век формации, и рождением новой. Ибо любая форма жизни — это, прежде всего, «циклическое движение по спирали», в которое входят рождение, развитие, старость, смерть и новое рождение (перерождение). А явным признаком «глубокой старости» либеральной демократии как раз и служат наблюдаемые и доминирующие в современном западном мире «оккультные ценности» (именно так и умирали все прежние империи, о которых нам известно). Короче говоря, главным в истории любых живых сообществ является не «размах их движения» (диаметр спирали), а «фаза вращения». И уж коли пришла пора умирать, спорить с этим фактом бесполезно. Именно это обстоятельство и является «концом истории» данной формации, и началом истории новой формации. Другими словами, если каждый человек на Земле – хозяин своей собственной судьбы, то ни одно человеческое общество не является хозяином своей собственной истории, ведь им управляет коллективное сознание его жителей, которое является составной частью мирового сознания. А стало быть, история любых живых сообществ, в том числе, и человеческих, изначально предопределена. Кстати, в книге «Призраки Маркса» французский философ Жак Деррида обратил внимание, что Фукуяма провозглашает уже свершившийся «конец истории», наступивший с победой идеи либеральной демократии, которая не имеет, в его представлении, равнозначных альтернатив. И вместе с тем откровенно игнорирует факты, свидетельствующие о том, что либеральная демократия в своей идеальной предельной форме нигде в мире не существует, то есть, это достижение будущего или, что куда более вероятно, недостижимый идеал. Деррида пишет: «Поскольку Фукуяма оставил без внимания то, каким образом следует мыслить событие, он беспорядочно колеблется между двумя несовместимыми способами рассуждения. Хотя Фукуяма верит в то, что либеральная демократия уже, безусловно, осуществилась (это и есть «важная истина»), это ему нисколько не мешает противопоставлять идеальность такого либерально-политического идеала огромному количеству свидетельств. Которые показывают, что ни США, ни ЕС не достигли стадии совершенного государства либеральной демократии, и даже близко к нему не приближались».
Зато эти «свидетельства» явно указывают на глубочайшую старость «либеральной демократии» и ее близкое приближение к своей естественной смерти. Многие исследователи отмечают также, что Фукуяма говорит о триумфе демократии и капитализма, забывая при этом, что они не способны предоставить равные возможности и равные права для всех граждан. В частности, на это указывал норвежский антрополог Эриксен, Томас Хюлланд, который в рецензии на книгу писал следующее: «Величайшая сила Фукуямы одновременно является и его величайшей слабостью. Он достигает зенита, когда говорит о появлении консенсуса мировой элиты по тем или иным политическим или экономическим вопросам. И больше всего вызывает раздражение, когда он снова и снова самым нелепым образом упускает из виду тот факт, что ни либеральная демократия, ни капиталистический способ производства не способны обеспечить равные права и равные возможности для большинства людей». Спустя практически два десятилетия с критикой того же порядка выступил и американский философ Том Рокмор. В своей книге «Before and After 9/11» он отмечал: «Его книга была написана до экономического кризиса, который начался в конце 2008 года. Было бы интересно посмотреть, как теперь он выступит в защиту своего тезиса, что свободный рынок — это благо для большей части человечества, если учесть, что благодаря кризису обогатилась лишь горстка привилегированных людей. Фукуяма, полагающий, что лучший способ оказаться полезным другому — это забыть о нем, и заниматься своими делами, похоже, искренне считает, что просвещенный эгоизм вкупе с легким пренебрежением к другому есть лучшее, что я могу сделать для окружающих меня людей. Притом, что нет никакого резона полагать (и сам Фукуяма даже не пытается таковой отыскать), будто экономика, сама по себе, ведет или, возможно, приведет в будущем к взаимному признанию между людьми». Короче говоря, было бы правильней назвать книгу Фукуямы: «Концом западной истории». Ибо только там (на Западе) его жители лишь «стареют» (изменяются в сторону регресса, а не прогресса), а во всем остальном не западном мире люди, буквально, поглощены решением вопроса об устройстве будущего построения их сообществ. Увы, но Западные жители не думают о своем будущем (а чего о нем думать, если они и так достигли своего «идеала жизни»), а это бывает только в одном случае – перед смертью! И поймите главное – умрет не сам КАПИТАЛИЗМ (пока существуют люди, будет существовать и капитализм), умрет его нынешняя версия.