О планиде русского народа
Но прежде, прочитаем статью Николая Выхина — «Теории стоимости» и практика западного терроризма». «Умный труд» содержит в себе огромный потенциал. И по части роста производительности, и по части снижения тягот труда для трудящихся. Путь от палки-копалки до экскаваторов ярко иллюстрирует это. И дело ведь не только в том, что экскаватор копает ямы неизмеримо эффективнее палки-копалки! Хороший экскаватор предусматривает и мягкое кресло, и теплую, защищенную от непогоды кабину, и кондиционер, и… Ну, дайте простор фантазии – «сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух»… Но надо понимать, что «умный труд» — явление искусственное, он требует для себя оранжереи, как капризное культурное растение. Это так же верно, как и то, что «просвещенья дух», кроме «чудных», готовит нам немало кошмарных, и даже чудовищных открытий. Таких, про которые, взглянув, скажешь: «закройте их обратно, пожалуйста». «Трудовую теорию стоимости» придумали апологеты капитализма, А. Смит и Д. Рикардо, но социалисты полюбили ее всей душой. Ф. Энгельс писал: «Труд — источник всякого богатства. Он действительно является таковым наряду с природой, доставляющей ему материал, который он превращает в богатство. Но он еще и нечто бесконечно большее, чем это. Он — первое основное условие всей человеческой жизни, и притом в такой степени, что мы в известном смысле должны сказать: труд создал самого человека». По факту, трудовая теория стоимости не работала ни у капиталистов, ни у социалистов. И дело даже не в вопросе, который оставил открытым Энгельс: Если «…наряду с природой, доставляющей труду материал», то каковы пропорции? Сколько в стоимости процентов — дар природы, а сколько процентов от труда? Да Бог бы с этим вопросом, он – схоластический, рядом с другим, куда более острым! Смит, Рикардо, Маркс, Энгельс – выдают желаемое за действительное, причем по формуле сredo quia absurdum («Верую, ибо абсурдно»). Потому что никто из них, в здравом уме и твердой памяти, не смог бы застать в окружавшем их мире труд в качестве источника всякого богатства. Ни сам по себе, ни с природой, «доставляющей материал», пополам! Тут что с природой, что без природы – получается фигня. Как они должны были бы сказать, если бы не следовали сredo quia absurdum? То есть – не отрываясь от действительности? Они должны были бы сказать, что это теоретическая модель организации производства, наиболее соответствующая интересам цивилизации. И что она, ныне сформулированная, может быть когда-нибудь, в будущем, из умозрительной, стать действующей. Ну, разумеется, не сама по себе, а только если для нее построить сложной конструкции оранжерею, в которой она могла бы произрастать, не погибая в заморозки и не забитая сорняками… Но ни Смит, ни Рикардо, ни Маркс, ни Энгельс писали не так!
Перефразируя М.А. Булгакова: «Трудно сказать, что именно подвело политэкономов – изобразительная ли сила их таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому они собирались писать, – но трудовая теория стоимости в их изображении получилась ну совершенно как живая»… Разумеется, первым, главным источником стоимости в дикой природе и в докоммунистическом обществе является не труд, а насилие. Начать с того, что оно старше труда. Никакого труда (в современном понимании этого слова) еще не было, а насилие уже вовсю бытовало! Насилие владеет всеми ценностями, оно все их отбирает под свой контроль, и насилие распределяет их по своему произволу. Насилие владеет сырьем, без которого труд не может начаться, и оно же забирает себе конечные продукты труда (а кто ему запретит?!). Что же касается созидательного, конструктивного труда, то он иногда, в качестве скромного младшего партнера участвует в формировании стоимости, а иногда и вовсе нет. В реальном мире XIX века (как и сейчас) труд не был (и не является) источником ВСЯКОГО богатства. Можно, с опаской, сказать, что он является источником некоторых богатств, но не везде и не всегда. Если, к примеру, считать огурцы богатством (что несомненно) – то мой тесть, гений огородничества, вырастивший огурцы на своем дачном участке, а потом съевший их за компанию со своей семьей – действительно произвел стоимость трудом. Мы берем стоимость огурцов на рынке, вычитаем из нее затраты тестя (на семена, инвентарь, и т. п. ) – и с точностью до копейки узнаем, какую же стоимость произвел тесть, умудряющийся выращивать ведро огурцов на пятачке земли размером с донышко от этого же ведра. Несмотря на весь восторг, который вызывает у меня гениальный тесть, я ученый, и обречен думать дальше восторгов. Начнем с того, что у тестя есть земля – но ведь он не родился с ней в кулачке! Эта земля под огурцы может быть, а может не быть, и решаю это не я и не тесть, а власть над территорией. А эта власть никаких огурцов не выращивает, ей их выращивают, когда тесть, а когда и никто. Она может дать участок, может отобрать, может обложить такими налогами, что сам бросишь. Много чего может сделать власть с огородником, никаким трудом не занимаясь, и – по Смиту-Марксу, никакой стоимости якобы не производя… Давайте скажем трезво: в реальном мире труд формирует только ту часть стоимости благ, которую ему оставляет насилие. То есть горизонтальный обмен идет только теми вещами, которые сверху, вертикально, не вычерпали. А Силе же не прикажешь, она сама решает: иной раз оставит побольше, а иной раз и ничего. Если вы возразите, что труд, обидевшись на насильников, вообще перестанет делать продукты – то ответим честно: а куда этот ваш труд денется?! Жить-то ведь хочется, и приходится принимать те условия выживания, которые предлагает насилие. И еще благодарить за то, что хоть такие предложило, а то ведь могло и того… бритвой по горлу…
Байками о том, что «рабский труд неэффективен» — тоже не позорьтесь, вы не дети. Если уметь его организовать – он будет эффективнее любого свободного труда (хотя выражение «свободный труд» звучит как оксюморон, «свободным временем называют обычно время, свободное от труда). Но в стабильной латифундии рабов надо кормить (что с натяжкой можно считать их «зарплатой»), а вот при грабеже колоний и этого делать не обязательно. Викинг или печенег, солдат армии Кромвеля или гитлеровец добывают себе богатства, не расходуясь даже на кормление обобранных. Такой грабеж идет рука об руку с убийством – но составляет основу «первоначального накопления капитала», едва ли ни основой богатства прежней Европы. Тот капитализм, с которым имели дело Маркс и Энгельс – можно назвать «уснувшим вулканом», потому что насилие в нем как бы отходит на второй план, оставлено только для чрезвычайных ситуаций, в значительной мере законсервировано победителями социальной схватки. В этой форме уснувшего вулкана (который, как доказала история фашизма, в любой момент может проснуться) – «дворянство мантии» наследует «дворянству шпаги», очень большую роль начинают играть суды, адвокаты, сутяжничество. Определяющим источником стоимости в таком обществе становится т. н. «рента мертвой руки». Может показаться (в определенные эпохи), что у сутяжников и крючкотворов классического капитализма всем правит бумага, хотя мы ведь не шизофреники, и понимаем, что САМА ПО СЕБЕ бумага ничем повелевать не может. Это касается как законов (брошюр с их текстами), так и бумаг на правообладание чем-нибудь, так и бумажных дензнаков. Рента мертвой руки – это создание богатства не прямым непосредственным насилием (как у викингов), а символическим. Полосатая палочка регулировщика когда-то, понятно, была дубинкой, все мы это знаем. Но с годами она стала легкой, коротенькой, внутри нее лампочка, чтобы в темноте лучше ее видеть, корпус из тонкого пластика. Никого побить (тем более убить) такой дубинкой невозможно. Палочка регулировщика – символическая дубинка, напоминающая жертве насилия, что в мире есть настоящие палки. И если не будешь слушаться символической, безобидной палочки – то по тебе прогуляются настоящие… Тот капитализм, с которым имели дело Маркс и Энгельс (а отчасти даже и А. Смит) – это общество, в котором основной источник стоимости – выраженное в бумагах символическое насилие. Террор с кровью, конечно, применяется (если, к примеру, Парижская Коммуна случилась), но в обыденной жизни главным становится угроза террора, намек на террор, не переходящий в прямой и непосредственный террор.
Условно говоря, дубина грабителя сменилась палочкой регулировщика. Так всем меньше проблем — и угнетенным, и, главное, угнетателям. Чем морду бить – достал бумажку, показал, и костяшки пальцев целы, и жертве нос не свернут… Поэтому мы и выделяем кроме насилия и труда третий источник стоимости – ренту мертвой руки. Власть бумажки, обладая которой имеешь право брать блага, а, не обладая – не имеешь. Когда Энгельс пишет, что природа, «доставляя труду материал, который он превращает в богатство», является одним из источников богатства, это можно понимать двояко. Тем более, что сам Энгельс нас расшифровками не балует! Можно понять в том смысле, что человек нашел камень, обтесал и сделал орудие. Орудие = «камень + обработка». Поэтому обработанный камень дороже, чем необработанный. Но кому принадлежал камень ДО обработки? Ну, если брать первобытное общество – то природе, или никому. Тот, кто его подобрал, и стал первым его владельцем. Потом туда труд добавил, и капитализацию владения увеличил. Но есть и второе толкование: природа в нем уже никакая не природа, а лишь псевдоним узурпатора ресурсов, который объявил себя владельцем всех необработанных камней. Если такого засранца не убьют камнем по голове, то без него никакого процесса труда даже начаться не может. Не даст он тебе камень – и нечего тебе обрабатывать. И не произведет твой труд вообще никакой стоимости! Нетрудно догадаться, что мертвая рука уменьшает (как минимум) живой трудовой доход. Вырастил ты три огурца. Пришел бандит и угрожая револьвером, отобрал один (вообще-то мог и все три, но добрый попался!). Твое богатство сократилось на треть. Потом пришел старичок, божий одуванчик, который драться не умеет, и револьвера нет у него, но у него бумаги, что земля, якобы его, а не твоя. И эта «мертвая рука» забрала второй огурец. И у тебя осталась уже только треть от произведенной трудом стоимости. Если еще кто-то явится, с револьвером или с бумагой – получится, что твой труд вообще не произвел никакой стоимости, никакого богатства. Потому что количество огурцов, оставшихся на руках того, кто их трудом создавал (наряду с природой, доставлявшей его труду материал) равно нулю… Здесь могут сказать (вангую!) что труд все равно произвел всю стоимость, а мародеры просто отобрали ее у труда. На это возразим, что приведенный нами пример с тремя огурцами – условный, а в жизни все сложнее. Потому что в жизни отбирают не сам огурец, а устанавливают стоимость огурца. «Невидимая рука рынка» невидима только для дурачков, а умным людям понятно, что сильные сделают условия, максимально себе выгодные. И, как следствие – максимально невыгодные для слабых (к чему, может быть, никто сознательно и не стремился). Хотя «рента мертвой руки» внешне очень отличается от кровавого террора (и имеет то преимущество, что под ее господством очень большое значение приобретает законность, бумажное делопроизводство, террористам нафиг не нужное) – следует понимать о ней кое-что. Она лишь усохшая, ороговевшая, окостеневшая, мумифицированная версия все того же террора, при котором всякая стоимость, всякое богатство определяются насилием.
Марксизму на первых порах повезло, потому что он столкнулся не с самими террористами, а только с мумиями террористов в обществе «мертвой руки». Мумии в драке неповоротливы и неловки. Мир, в который вливался марксизм – это мир крючкотворства, сутяжничества, прокурорских надзоров и адвокатских апелляций, мир, которым в значительной степени правили архивы. Царизм, допускавший не только существование, но и всенародную известность такого явления, как Лев Толстой, царизм, который своей официальной идеологией провозглашал Православие – не мог эффективно бороться с пропагандой социалистических идей. Увязшие в сутяжничестве «евродемократии», пытавшиеся весь террор загнать в трубы прокурорской канализации, чтобы трупами на улицах не смердело – тоже не самый сильный противник. Когда капитализм перестанет играть в поддавки, и, разозлившись по-настоящему, выставит на ринг настоящего бойца, фашизм – у марксистов не останется ни одного шанса. Потому что объяснять законы справедливости судейским мумиям — это одно. А викингу-берсерку – совсем другое: он тебя зарежет, как только ты рот раскроешь, а какая сила у несказанного Слова?! Трудовая теория стоимости всегда была популярна у людей просвещенных, у цивилизаторов, прогрессистов, поборников развития науки и разума. Не потому, что она верна, а потому что она нужна для цивилизации, и оранжерею для ее «догоняющей верности» необходимо построить. Важно отметить, что труд, как генератор стоимости, существует не параллельно другим ее генераторам – насилию и паразитизму, а в режиме «сообщающихся сосудов». Как торжество насильников, так и торжество пост-насильственных паразитов «ренты мертвой руки» не только физически подавляет, убивает трудящихся, но и развиваться производственным перспективам не дает. Если у тебя все равно все отберут – то зачем стремиться к повышению производительности труда, повышать культуру труда, заниматься промышленным воспитанием нации? Ну, вырастишь ты 9 огурцов вместо 3, отберут у тебя не 2, а 8 огурцов, мороки больше, итог все тот же, впроголодь… Потому трудовая теория и стала популярна как у прогрессоров капитализма (Смита, Рикардо) так и у социалистов. Это их общее достояние, как и, не к ночи будь помянут, дарвинизм. Прогрессоры капитализма никаких мечтаний о Справедливости не имеют, в гробу видали эту Справедливость, но им нужно другое: чтобы система восходила по расширяющейся спирали вверх, а не нисходила по сужающейся спирали вниз.
Ведь всякому понятно, что насильники и паразиты заведут систему в точку ноля, это понятно и самим насильникам (им, может, даже раньше других – Ельцин знал про себя, что он говно раньше, чем об этом узнали россияне). Проблема не в том, что мародерам это непонятно, а в том, что их это нисколько не волнует. Найдите мне такого мародера, который бы верил, что мародерством своим он несет великое благо грядущим поколениям! Это будет редкий экземпляр, согласитесь! Люди, которые не хотят коллапса человеческой цивилизации – цепляются за трудовую теорию стоимости. Это началось еще с Аристотеля: «справедливое равенство установлено так, чтобы доход земледельца относился к доходу башмачника, как работа башмачника к работе земледельца». Но Аристотель писал трезвее Смита и Маркса: о некоем «справедливом равенстве», которое установит неизвестно когда, неизвестно кто, и вот тогда там так будет. Сами земледелец и башмачник, при Аристотеле по большей части вряд ли что смогут рассчитать, Аристотель – только теоретик, кто и как будет измерять «труд, воплощенный в товаре» — неизвестно. Словно в философском анекдоте про мышей, которым мудрая сова посоветовала стать ежиками… Но! Надо как-то исхитриться сделать так, чтобы конструктивный, созидательный, общественно-полезный труд вознаграждался. Хоть как-нибудь, а если получится «достойно» — то еще лучше! Нужно как-то извернуться, и сделать так, чтобы созидательный труд не считался, как сейчас, уделом неудачников, лузеров, тех, кто «не сумел найти свое место в жизни» и «вписаться в рынок», а потому и вынужден заниматься «жалким промыслом» в виде созидания. В современном мире трудящиеся – это планктон в пищевой цепи, самое низшее ее звено. И хотя говорят, что вся стоимость создана их руками – они-то эту стоимость получают по остаточному принципу, меньше всех, и только то, что другие, «социально состоявшиеся», взять побрезговали. Явная неспособность труда прокормить даже самое себя заставляет усомниться в трудовой теории стоимости: формальную свободу никто не отменял, уйти от работодателя трудящийся может в любой момент, и если бы трудящийся сам мог производить стоимость (например, у себя в гараже) – то зачем ему этот паразит ярмом на шее?! Потому в экономической науке рассматриваются и другие теории стоимости, которые в центр внимания ставят золото (меркантилизм), натурализм (физиократия), факторы производства (теория Сэя), затраты (теория издержек производства), а так же теория предельной полезности, основанная на субъективных оценках экономических агентов. Развиваются также подходы, основанные на теории игр, в частности, равновесии Нэша. Что-то из этих теорий вызывает отторжение, негодование, а что-то симпатию, но в приложении реальности не работает ничего.
Дело в том, что все существующие теории стоимости предполагают общение людей «через решетку». Суть в том, что в голове у теоретиков (радеющих если не за справедливость, то хотя бы за существование цивилизации усложняющихся форм) существует некая «решетка», которая мешает одному человеку свободно пройти к другому, побить его, или запугать побоями. Поэтому всякий обмен «через решетку» требует подманить контрагента, может быть, даже и обмануть его, но исключая прямое и грубое насилие. Этот волшебный мир, в котором люди обмениваются благами через решетку, предотвращающую их нападение друг на друга – существует только в счастливых снах теоретиков… Вопрос не в том, что решетку совсем уж невозможно установить! Есть у нас и металл, и сварщики, надо будет – поставим мы эту решетку, ограждая человека от человека. Этот вопрос – не самый сложный. Сложнее два других: 1) Решетку должен кто-то защищать – иначе ее подпилят, раздвинут прутья, взломают и т. п. Любой бесхозный объект беспомощен против слесаря-мастера. Сейфы – и то взламывают, а вы говорите – решетка! Понятно, что этот защитник решетки должен быть сильнее обоих контрагентов сделки – иначе им на него похеру будет. А если он такой сильный, если он сильнее Пети, у которого пуговки, и Васи, у которого хлебушек – то не даст ли он им по шее обоим, не заберет ли пуговки и хлебушек к себе в собственность?! 2) Разделенные решетками железной нравственной диктатуры (препятствующей хотя бы прямому насилию одной стороны хозяйственного обмена над другой) – люди почувствуют себя в тюрьме. Я вам зуб даю, и вангую – первыми возбухнут социалисты, а первыми из них – марксисты! Потому что у них возникнет вопрос: а где, мля, свобода личности?! Чтобы Вася и Петя, при обмене пуговок на хлебушек и обратно не убили бы друг друга экономически (да и физически тоже – обнищание рождает ненависть, ненависть рождает насилие) – нам нужен Хранитель, обладающий двумя качествами: 1) Он должен быть сильнее Васи и Пети. 2) Он должен быть их нравственнее. Хранители в истории – на вес золота! Один силен, да аморален, не годится. Другой почти святой – но слабенький. Тоже не нужен. Любая теория стоимости, кроме теории грубого голого насилия – обязана сперва поставить вопрос о Хранителе, о том, кто поставит, и кто будет удерживать «решетку» между людьми, мешая им разобраться друг с другом, простейшим, кратчайшим и зоологически-естественным образом. Иначе все разногласия между трудовой теорией стоимости и теорией предельной, или беспредельной полезности – пустая схоластика, «сферический конь в вакууме». Как гимнастика ума они, может быть, даже и полезны, но к реальности, к живой жизни совершенно неприменимы.
«Трудовая теория стоимости» не существует сама по себе, вне контекста цивилизации, подобно тому, как велосипедная педаль не существует в природе отдельно от велосипедного производства. Есть в мире многое, что вырастает само по себе, и материалисты пытались нас уверить, что отношения экономического обмена сами из себя вырастают, из собственной органики, из некоей врожденной потребности к развитию производительных сил. Но это то же самое, что ждать, пока на дынной грядке вырастет педаль для велосипеда! Пока Гитлеру или Америке доступен прямой грабеж, с террором и шантажом, никакая стоимость ни на что — не будет продиктована полезностью, трудовым вкладом, ресурсной обеспеченностью или чем-то иным, на что напирают теоретики. Главным организатором обмена сукна на вино и обратно – выступает револьвер у виска, а не то, что навыдумывал Д. Рикардо в классическом своем примере о сукне и вине. Можно говорить лишь о том, что если общество преодолеет правовой нигилизм (англосаксы преодолеют правовой нигилизм – ха-ха!), если ответственный Хранитель запретит Васе бить Петю, всячески Петю терроризировать, причем эффективно (то есть Вася не изобьет самого Хранителя) – то «таки да». При формировании стоимости того или иного продукта придется учитывать интересы производителя, соотносить их с интересами потребителя, вычислять все то, что нагромоздили политэкономы. Но почему? Да потому что между людьми решетка, и если ты не смог заинтересовать контрагента своим предложением – он просто отойдет от решетки, и ты ничего ему сделать не сможешь! Но пока господствует капитализм (и в его наиболее зоологическом, англоязычном изводе) – говорить о таком просто смешно. Пока же такой капитализм господствует, не нужно быть бабкой Вангой, чтобы предсказать «практику стоимости» под его чугунным задом: 1) Он объявит сам себя вершиной законности, объявит, что строго и во всем следует закону – а кто усомнится, тому по шее даст. Самому-то себя объявить нетрудно, поймите! 2) А когда, в рамках торжествующего номинализма, номинальный закон станет неприкасаемым в прямом смысле слова – в том смысле, что к нему никто не прикасается – методом террористического насилия будут навязаны обменные цепочки. Наивные могут думать, что, не включая в себя справедливости, эти обменные цепочки вынуждены будут включать в себя хотя бы простое физическое выживание звеньев обмена. На самом деле, как показывает реальность, террористические цепочки не включают в себя даже этого, вымирание (от истощения) множества обменных звеньев для них – обыденность. С костями ручных ткачей, которыми уже в XIX веке были усыпаны все холмы британской Индии – любой теоретик может говорить о любой теории стоимости, костям без разницы, что слушать» (Николай Выхин, команда ЭиМ).
Тут же возникает вопрос: «А кто может выступить в роли «хранителя субъектов обмена» (в терминологии Выхина)?» Только ГОСУДАРСТВО и никто более! Государство, которое сильней своего народа, и в которое этот народ ВЕРИТ. Именно по этой причине, «Марксистский капитализм» (опять-таки, в терминологии Выхина) может эффективно работать только в том случае, если он государственный. А чтобы народ смог поверить в своего «хранителя», этому капитализму надо стать еще и социальным. Вот и выходит, что «Трудовая теория стоимости» способна работать только внутри «ГОСУДАРСТВЕННОГО и СОЦИАЛЬНОГО КАПИТАЛИЗМА». В любых других видах капитализма работает уже не «Трудовая теория стоимости», а насилие, в том или ином его обличье. И в этом вопросе Выхин абсолютно прав, но он неправ в том, что расширяет свои мысли на все возможные виды капитализма. Ну а мы с Вами, уважаемый читатель, абсолютно точно знаем («жизнь научила»), что «любое правило имеет свои исключения». И при любом обобщении нужно обязательно помнить об этом обстоятельстве, иначе наше обобщение может оказаться неверным. Короче говоря, придуманный нами «государственный социальный капитализм» как раз и является той самой «искусственной оранжереей», в тепле которой можно построить коммунизм. Для этого достаточно прибавить к нашему капитализму еще и БРАТСКИЕ (коммунистические) ОТНОШЕНИЯ между людьми. Увы, но именно эта «небольшая добавка» и будет являться САМЫМ ТРУДНЫМ делом во время строительства подобной «оранжереи». Ибо одна треть любого человеческого сообщества («автономы» и «свободные эксплуататоры») НАВЕЧНО ОБРЕЧЕНЫ вести друг с другом классовую борьбу. И без знаний особенностей человеческой психики нам такую «оранжерею» никогда НЕ ПОСТРОИТЬ! А если даже и построим, то она не будет работать. И единственным обстоятельством, которое может заставить ее работать, является такое: «Должности всех «выборных сюзеренов» ОБЯЗАНЫ ЗАНИМАТЬ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО «АВТОНОМЫ». Вы наверняка возразите, мол, налицо нарушение прав человека! Но это не «нарушение», а обязательное условие компетентности каждого «выборного сюзерена» (одно из условий избирательного ценза). В любом случае, никак иначе нам такую «оранжерею» не выстроить. Именно по этой причине, люди до сих пор и не построили для себя «светлого будущего». Ибо они никогда прежде не учитывали САМОЕ ГЛАВНОЕ в человеке – особенности его психики. И как ни крути, но если люди очень хотят достичь какой-то цели, то им приходится отказываться от чего-то другого, менее ценного для них. И они в это время не кричат на себя, что, тем самым, нарушают свои собственные права. А если бы и кричали, что толку? Они сами осуществили свой выбор, без какого-либо принуждения со стороны. В любом случае, любая жизнь может, и зачастую выливается в «нарушения правил», которые она же и выработала.
И понять это, объединив все в единый образ, легче всего именно русским людям — такими нас сделало Мироздание. «Ты когда-нибудь смотрел на русскую природу и чувствовал, что время вдруг замедляется? Что зеленые луга, лениво качающиеся на ветру, теплое солнце, отражающееся в реке, и звенящая тишина лесов словно затягивают тебя внутрь себя? Это не просто красота – это пространство, в котором исчезает суета. Там, среди бескрайних полей и утреннего тумана над речкой, ты вдруг осознаешь, что тебе ничего не нужно. Что ты уже дома, что ты – часть этой земли, что ты и есть ее дыхание. Русские поля – это стихия, которую нельзя удержать. Они не кричат о своей красоте, но завораживают своей простотой. Они расстилаются перед тобой, уходя в бесконечность, в которой теряется взгляд, и ты сам становишься этой бесконечностью. Здесь ветер несет запахи свежескошенной травы, а солнце золотит волны колосьев, как если бы время застыло в одном идеальном мгновении. Река в русской природе – это всегда немного волшебство. Она неспешно течет, отражая облака и бесконечное небо, и, кажется, будто в ее глубинах скрываются ответы на все вопросы. Ты смотришь на нее – а она смотрит на тебя. Ты можешь часами наблюдать за ее течением, пока не поймёшь: она – это ты. Твои мысли, твои сомнения, твои перемены. Как бы ты ни пытался остановить ее, она течет дальше. И ты тоже. Березовые рощи – это русская медитация. Ты заходишь в лес – и там всегда тишина. Но если прислушаться, тишина оказывается наполненной. Здесь шепчутся деревья, перекликаются птицы, и даже свет солнца играет сквозь листву, как будто сама земля рассказывает тебе что-то важное, но без слов. В этих рощах есть что-то родное. Что-то такое, что успокаивает, что заставляет остановиться и просто быть. Здесь тебе не нужно притворяться. Березы принимают тебя таким, какой ты есть. А если прислушаться к этой тишине? Не той, что наступает после шума, а той, что всегда здесь. Она в легком шелесте листвы, в ленивом плеске воды, в мягком дыхании земли. Это тишина, которая не пуста. Это тишина, которая слышит. В этой тишине ты, наконец, встречаешь самого себя. Без суеты, без тревог, без лишних мыслей. Просто ты – такой же настоящий, как этот лес, это поле, эта река. Ты можешь смотреть на русскую природу снаружи, а можешь увидеть ее внутри себя. Это не просто леса и реки – это отражение твоего собственного мира. Твоих поисков, твоего покоя, твоей вечности. Когда ты всматриваешься в нее, ты встречаешь самого себя. И, может быть, это и есть настоящая красота – когда внешнее и внутреннее становятся одним. В следующий раз, когда увидишь, как солнце играет в листьях, или услышишь, как ветер бежит по полям, просто остановись. Замри на мгновение. Посмотри. Ты ведь знаешь, что это не просто природа. Это ты» (Ироничный Будда). Именно по этой причине, русским людям и придется заниматься строительством «светлого будущего», причем, не только для себя, но и для всех остальных жителей нашей планеты. Как говорится, «такова наша планида».
А «Что такое планида и как с ней бороться?». «Это предначертанное течение жизни, от которого нельзя увернуться. Парадокс любой планиды состоит в том, что в прошлом она не меняется, а в будущем, как бы ни старался, всегда подстраивается под тебя. Можно улететь на Багамы или скрыться в Марианской впадине, можно не пить, не есть, и умереть молодым и здоровым — все равно скажут: «Такая у него была планида! И никуда от этого не деться!». Планида — согласно словарю Даля, это народное название планеты, употребляемое в значении гороскопическом вместо слова «судьба». Ну, я понимаю предков — те всю свою жизнь сверяли если не со звездами, то со святцами. Бог у них катался по небу на колеснице, в болотах жили кикиморы, а судьба мужика — быть подневольным у барина. Но мы то, современные люди, умудренные образованием и просвещением, живущие в век атомной энергии и сайта Экслер.ру — мы ведь тоже верим в нее? Доказать существование планиды — все равно, что доказывать существование Бога. Доказательств нет, как нет и противоречий. В любом случае и то, и другое удобно. Когда разум человеческий пытается доискаться причин, он доходит до определенного предела, за которым — только Бог и планида. Планида была такой, что мелкие ракообразные ломанулись из мирового океана на сушу и начали активно спариваться, в результате чего появились все мы. Планида в свое время привела всех нас к войнам, революциям, капитализму и пиццериям. Не будь ее, Аляска была бы русской, Колумб пошел бы ко дну посреди Тихого океана, Вовочку Ульянова опустили бы в казематах, а Сталин стал бы священником. С другой стороны, именно благодаря ей мы получили все вышеперечисленное без сослагательного наклонения. Планида — удобное оправдание для слабых, которым не суждено стать сильными. Им не добиться высот, не стать знаменитыми, не прыгнуть с трамплина и не съесть рыбу фугу. Потому что планида их — сидеть в уголке и не отсвечивать, выполняя важную организационную функцию заполнения межтелесного пространства между теми, у кого планида больше и красивее. Планида — идеальный нравственный костыль для сильных, которые лечат свои душевные раны оправданием «Планида у них была такая — остаться в дураках». Планида дает им силу, заряжает их энергией, устраивает обстоятельства, добавляет ума и проницательности. Их планида — быть лучше других, и они не виноваты в том, что она так красива и бесхитростна. Планиды окружают нас, вносят организованность и упорядоченность. Всякий объект действительности просуществует в ней столько, сколько отмеряно ему планидой, будь то планида целого народа или компьютерной мышки. Планиды дробятся, множатся, они вступают в конфликты между собой, сливаясь в едином потоке и создавая новую планиду, которая отвечает за все поражения и победы.
И что остается? Остается забить на все планиды и не морочить себе голову. Потому что чем меньше думаешь о предназначении, тем больше совершаешь. Конечно, жить без цели, без технического задания и четко поставленных сроков трудно. Не задумываться о последствиях и взаимосвязях, не терзаться мыслью о соседстве судеб и влиянии чиха на сбор риса в Китае. Трудно просыпаться и не думать, как пройдет день, какие проблемы и решения он принесет, что необходимо сделать и для чего. Трудно. Но можно. Хотя, это тоже планида – жить, не беспокоясь о планиде» (Pinkelefant). Вот и выходит, хотим мы того или нет, но именно нам с Вами, уважаемый читатель, придется поработать, и головой, и руками, и всеми прочими частями тела, чтобы претворить в жизнь «светлое коммунистическое будущее» на всей нашей планете. И увернуться от такой работы ни у кого не получится. Ну а прямо сегодня путь в этом направлении пробивают наши доблестные воины на Украине. Следует отметить особо, что продержаться на передовой достаточно долго, сохранив при этом и свою жизнь, и свою психику, может только тот командир, который по жизни является «автономом». Ведь каждому из командиров приходится отвечать не только за свою жизнь, но и за жизнь своих подчиненных. А справиться с этим по силам лишь «автономам». И если Вы, уважаемый читатель, как следует, подумаете, то обязательно поймете, что никакого «нарушения прав человека» в этом случае не наблюдается! Это – просто «правда жизни», и этим все сказано. И не забывайте главного – воспитать в себе «автонома» может любой, было бы желание.