О ГОРДЫХ «лишних» людях — 2
Продолжение статьи Ищенко – «Лишние люди». «Но на том уровне, на котором работает высокомерие «лишних людей», революции не делаются — «слишком узок их круг». Какие-нибудь декабристы могут попытаться организовать государственный переворот. Впрочем, организационных способностей этих амбициозных личностей, собравшихся переделать все государство и управлять им в эпоху перемен, не хватило даже на военный путч (между тем прошлые дворцовые перевороты осуществлялись в разы, а чаще даже на порядки меньшим количеством гвардейцев, чем было под рукой у декабристов). На целую революцию, меняющую государственный и общественный строй — весь порядок вещей в стране, такие «таланты» явно не тянут. Кстати, многие из них, получив в ссылке или на Кавказе задачу по своим талантам, прекрасно служили империи. Надо было только понять, что управление государством, изменение общественных отношений не их уровень, и дело пошло на лад, они перестали ощущать себя лишними людьми, а оказались очень даже востребованными обществом и властью. Но и украинствующие плебеи со своими идеалами завистливого нищеброда не могут самостоятельно даже слиться в революционную массу. Им нужен вожак, способный их собрать под определенную задачу, убедить их, что достижение определенной реалистичной цели решит их проблему (они интегрируются в ЕС и станут панами, не перестав быть «бедными крестьянами» — сбудется шизофреническая мечта люмпена). Объединение «лишних людей» с «маленькими людьми» как раз и создает ту горючую смесь, запускает ту цепную реакцию, которая, если ее вовремя не остановить, способна разнести в щепки всю цивилизацию, а уж отдельные государства сметает с политической и исторической карты в мгновение ока. Но ведь ясно, что Пестели и Трубецкие никогда не объединятся со своими холопами, даже с теми, которых выводят на Сенатскую площадь. Как же происходит эта смычка «лишних людей» с «маленькими людьми»? Это длительный процесс расширения круга «лишних людей» за счет инкорпорирования в него более широких кругов общества. Объединение начинается в среде самих «лишних людей». Среди них проявляются «народники» — люди базаровского типа. Это либо «маленькие люди», возвысившиеся при помощи доступного образования до «лишних людей», не утратившие клокочущую в них зависть к панам, но усвоившие знания, необходимые для целеполагания, для организации толпы в революционную массу. Либо это «лишние люди», опустившиеся до «маленьких людей» (как дочь петербургского губернатора, правнучка графа Алексея Кирилловича Разумовского Софья Львовна Перовская или потомственный Рюрикович князь Петр Алексеевич Кропоткин), воспитавшие в себе ненависть к обществу и государству.
В большинстве своем, как Ленин, Троцкий, Мартов, Сталин, Засулич, Плеханов, это выходцы из социально, классово, сословно, национально ущемленных или имущественно обделенных слоев, имевших возможность пробиться (благодаря полученному/недополученному образованию/ самообразованию и/или службе их родственников) в средние и даже высшие слои имперского чиновничества, духовенства, промышленников, но посчитавшие ежедневную трудовую рутину оскорбительной для себя и попытавшиеся (единицы не без успеха, остальные с трагическим для себя и других результатом) получить все и сразу. Ненависть к не оценившему их обществу и смутные идеи его «переустройства на справедливых началах» сблизили их с украинствующей массой того времени, которая называлась беднейшим (то есть безземельным, а значит, уже люмпенизированным) крестьянством и с низкоквалифицированным (только что навербованным из того же беднейшего крестьянства, а значит, все еще люмпенизированным) пролетариатом. За счет расширения своей социальной базы «лишние люди» заняли все пространство, от разочарованных интеллектуалов-аристократов маниловского типа до страдающей от своей социальной неполноценности люмпен-интеллигенции с образованием реального училища. Российская империя из-за войны не успела совершить короткий переход от преимущественно сельскохозяйственной к преимущественно промышленной экономике, в течение которого в обществе образуется значительная прослойка люмпенов, которые уже не крестьяне, но еще не рабочие, которые потеряли свою жизненную устойчивость и не обрели новую. На это состояние общества наложилось идейное засилье люмпен-интеллигенции. В результате курса правительства на всеобщее начальное, а затем и среднее образование появилось много образованщины в первом поколении, людей, получивших знания, гордых этим, вырванных из своей традиционной среды, но не научившихся эти знания системно использовать и не ощущающих еще свое родство с традиционной имперской образованной управленческой средой. Война, гибель кадровой армии, в том числе кадрового офицерства, свела эти две люмпенизированные силы в одном окопе, создав идеальную почву для пропаганды профессиональных революционеров. Среди массы концепций «светлого будущего» большевистская победила только потому, что большевики были меньше всех связаны условностями. Их оппоненты хотели строить новое общество, кто по Руссо, кто по Марксу, кто по Вандербильту, и только большевики хотели «довести революцию до конца» (эвфемизм, скрывавший стремление к власти любой ценой). Поэтому большевики позволили себе дальше всех уйти от Маркса (даже дальше тех, кто хотел переустраивать Россию по Вандербильту — на основе ничем не ограниченного свободного предпринимательства) и точнее всех своим лозунгом «грабь награбленное» попали в мироощущение украинствующей «революционной» массы.
Я бы не писал обо всем этом, если бы это не было актуально и сегодня. Классические формы промышленной организации общества уходят в прошлое. По факту мы живем уже в посткапитализме, мало общего имеющего с тем капитализмом, который описывал Маркс. Если на Маркса не ориентироваться, то можно считать, что это видоизмененный капитализм. Но суть не в том, как назвать, а в том, что огромное количество людей оказалось вырванным из привычного для них состояния экономики и общества. Поэтому мы сталкиваемся с тем же парадоксом, с которым столкнулась Российская империя в последние годы своего существования: жизнь все лучше (по качеству, количеству и доступности продуктов, товаров, услуг, жилья, автомобилей, отдыха в любой точке мира она навсегда ушла от того, что могли предложить строители коммунизма), а недовольных все больше. Я лично беседовал с недовольными, имеющими небольшой, но процветающий бизнес, квартиры в Москве и дома под Москвой (и немаленькие, надо сказать, дома), устроившими детей, располагающими двумя-тремя автомобилями на семью и недовольных не пойми чем. Сформулировать, чем недовольны, они сами не могли, кроме ссылки на миф о том, что в СССР всем бесплатно квартиры выдавали (какую хочешь в любом городе). Подчеркну, у них есть прекрасные дома и квартиры — устроены все члены семьи. В СССР они не имели бы и четверти того, что имеют в плане жилья и общего уровня потребления, я уж не говорю об их бизнесе — работали бы на государство за 100–200–300 рублей, как зайчики. Но недовольны. Раньше они смотрели Навального, и были недовольны тем, что «их налоги» «неправильно тратят». Теперь они слушают «новых левых» и мечтают, что им «восстановят СССР» в виде «строя цивилизованных кооператоров», где все будут равны, но будут миллионерами, у каждого будет то, что есть у них, но также и то, чего у них пока нету, и даже то, о существовании чего они пока не знают, и еще то, что им не надо, но все равно хочется. На самом деле даже тот реальный СССР, который существовал, уже невозможно восстановить. Экономика стала слишком зависеть от интеллекта, в том числе от познаний в науках, презрительно именуемых «физиками» неточными, но оказывающими на развитие общества, куда большее влияние, чем «точные». Интеллект же невозможно контролировать в рамках государственного планирования, а коммунистическая идея, которую с грехом пополам СССР все же пытался воплотить в жизнь, заключалась именно в тотальном государственном контроле над экономикой и эффективном планировании.
Лучшее, на что могут рассчитывать ностальгирующие по давно ушедшей эпохе, — «левый поворот» обамовско-клинтоновско-харрисовского образца (кстати, у нас в стране до сих пор есть влиятельные силы, пытающиеся подспудно продвигать именно эту повестку) с геями, лесбиянками и абсолютной толерантностью к мигрантам (вплоть до запрета размещать христианские символы на видных местах и даже носить их отрыто). Однако и это почти невозможно. Ответом на левый радикализм всегда был радикализм правый, а на фоне тоталитарно навязываемого общества всеобщей толерантной инклюзивности даже русский фашизм или православный халифат большинству покажется очистительной альтернативой (по крайней мере, свое доморощенное и не такое лживое и вредное, как «инклюзивное всеобщее равенство» осла с козлом, ужа с ежом и волка с ягненком, а также всех их вместе и еще 1000+ гендеров, рас и местоимений). Тем не менее, у нас уже есть две составляющие, необходимые для псевдореволюции, которую ныне принято называть «майданом»: 1. Ощущение частью общества своей маргинализированности, выражающейся в неуверенности в завтрашнем дне и в сегодняшней неприкаянности: общество все более атомизируется, и человек зачастую не может понять, для чего и для кого он вообще работает. Именно поэтому вполне пристойная зарплата, обеспечивающая более чем достойный уровень жизни, его не устраивает: напряжение от необходимости работать на износ с неясной целью (от голода и так не умер бы) превышает удовлетворение от получаемых материальных благ, подталкивает к стремлению иметь возможность купить все и не работать, а значит, и к зависти к тем, кто такую возможность реализовал (хотя бы в воображении завидующего). 2. Наличие профессиональных революционеров, первичных «лишних людей», получающих свой гешефт в настоящем за счет пропаганды возвращения в «советское прошлое» в качестве перехода к «светлому будущему». Осталось организовать резкое расширение прослойки «лишних людей», которая обеспечит прямую связь «профессиональных» революционеров с массами, незаметно для себя погружающимися во вполне майданное украинство. «Профессиональные революционеры» не скрывают, что они рассчитывают получить новых «лишних людей» по окончании СВО за счет массы демобилизованных военных. Они уже сейчас ведут в армии свою пропаганду. Рассказы о «генералах, которые только при капитализме воруют, а вот при Сталине такого не было», — лишь верхушка айсберга.
Именно леваки упорнее и дольше всех разгоняли тезис о необходимости тотальной мобилизации населения и экономики даже через год после того, как всем (даже американцам) стало ясно, что мы однозначно побеждаем имеющимися силами. Стране было бы хуже, но они получили бы огромное количество оторванных от домов мужчин, ждущих их женщин и детей, а также людей, принудительно изъятых из привычных условий жизни и отправленных на «мобилизацию промышленности». То, что при такой никому не нужной «мобилизации» бардака и злоупотреблений была бы масса, а бороться с ними было бы на порядок сложнее, тоже играло бы на руку левым. И сейчас они требуют бесконечной войны, вопрошая: «Неужели же мы заключим со США мир? Это же будет «договорняк», даже если нам отдадут всю Украину и Европу в придачу. Америке же верить нельзя!» Потому что чем дольше идут боевые действия, тем большее количество людей на большее количество времени вырывается из привычных условий жизни и становится гораздо податливее для «революционной» пропаганды. Те же «революционеры», которые сейчас требуют бесконечной войны, завтра обратятся к военным и скажут: «Эта власть собирается держать вас в окопах всю жизнь. Кто хочет вернуться домой, тот должен что-то делать». И добавят: «При Сталине такого бы не было». Они видят, что власть работает с участниками СВО, организует для них социальные лифты, пытается обеспечить поддержку каждому, чтобы никто не испытал чувство брошенности и ненужности, и это их беспокоит. Потому что, если у власти получится, «революционерам» не к кому будет прийти со словами «пока ты воевал, они все курочку в супе ели, а теперь тебя не уважают». Потому что именно люди, вернувшиеся с СВО, со своим безоговорочным авторитетом у большинства населения, если привить им чувство недовольства, ощущение брошенности, ненужности могут стать тем окислителем, который воспламенит аморфную недовольную судьбой и всем вокруг массу, после чего профессиональным революционерам останется только размахивать знаменем и указывать объекты для очередного штурма. Еще раз подчеркну, что власть видит эту опасность и ведет работу по ее предотвращению. Но она в рамках действующего законодательства не может заткнуть рот левакам, которые, прикрываясь патриотическими лозунгами, пытаются толкнуть Россию в яму очередных революционных потрясений ради того, чтобы самим прорваться к власти и попытаться очередными расстрелами реализовать свои эфемерные идеи «светлого будущего», заключающиеся в том, что сто лет назад расстреливали не совсем правильно, не всегда тех и вообще в целом расстреливали мало, они же теперь будут расстреливать правильно тех, кого необходимо, и в достаточных количествах.
У людей, в процессе перехода от одной экономической системы к другой потерявших уверенность в завтрашнем дне и обеспечиваемую ею психическую стабильность, всегда есть запрос на быстрое радикально решение проблемы, не дающей им нормально жить. Сформулировать эту проблему они не могут, поэтому попадают в капкан леваков, доходчиво объясняющих им, что во всем виноват капитализм. Многие из этих леваков совсем недавно, с эпохи перестройки где-то до 2008–2010 года, объясняли людям, что во всем виноват социализм. Просто у того поколения термин «социализм» так же ассоциировался с начальством, как у этого ассоциируется капитализм. Поэтому, когда в 1990–1991 году я спрашивал у состоявших (в отличие от меня) в КПСС «прорабов перестройки»: «Зачем вы разрушаете СССР? Ведь он уже не коммунистический, и его проще реформировать как целостный народно-хозяйственный комплекс, каковым он является», — они мне кричали: «Тебя наняли коммунисты, чтобы не пустить нас в светлое капиталистическое будущее». Сейчас, когда я спрашиваю, зачем под левацкими лозунгами разрушать Россию, которая не только в экономическом, но и в социальном плане является более эффективным государством, чем был СССР, они же мне кричат: «Тебя наняли капиталисты», — хоть это не я, а они работали с Гайдаром, одобряли ельцинские реформы и с придыханием говорили: «Царь Борис! Подумаешь, пьет, на Руси не пить все равно что во Франции женщин не любить! Зато, какова воля к власти, понимаешь!» Сейчас, как тогда, леваки боятся сказать, что они борются с начальством (можно ведь и на Новую землю губернатором белых медведей поехать), поэтому они сражаются с отсутствующим «капитализмом», как в свое время сражались с уже умершим «социализмом». В сохранении стабильности государства заинтересована не только власть, но в первую очередь общество, которое при помощи демократических механизмов эту власть наняло на работу. И ответственность за целостность и перспективы развития государства у власти и общества солидарны. Причем надо понимать, что если общество без власти, хоть плохо и недолго, но какое-то время агонизировать еще может, то власти без опоры на общество вообще не существует. Власть не с Марса прилетает, она с нами в одной стране живет и реализуется с опорой на миллионы граждан (чиновников, силовиков, бюджетников). Если они все власть своей не считают, она исчезает, не то, что без сопротивления, без малейшего шума – была, и нету. Поэтому на общество всегда направлено основное воздействие вражеской пропаганды, любым способом разорвать тандем общества и власти — его задача. Такое воздействие может маскироваться и под либералов, и под правых радикалов, но в последние десятилетия предпочитает неолевых — крайне опасный соросовско-троцкистский гибрид, который, в отличие от своих предшественников (даже большевиков), все же надеявшихся что-то построить на месте разрушенного, вообще по поводу строительства не рефлексирует. Разрушение — вот его единственная задача.
Власть не должна и не может постоянно указывать обществу на очередного внутреннего врага, вольно или невольно, за деньги или по глупости разгоняющего пропаганду врага внешнего. Общество, хвастающееся всеобщим средним и почти всеобщим высшим образованием, должно, прежде чем пытаться в социальных сетях учить историков истории, физиков — физике, генералов — воевать, а власть — управлять государством, хотя бы раз на себя оборотиться и подумать, а достаточно ли оно само зрело, выполняет ли оно свою главную функцию — обеспечение стабильности им же для себя же созданного государства. И если да, то хотя бы просто не читать, не распространять, не поддерживать враждебную собственному государству пропаганду «профессиональных революционеров», которые, почувствовав «лишними людьми» себя, пытаются сделать таковыми все общество, начав с его лучшей, авторитетной и рефлексирующей части. Это как с онкологией: если вовремя не ликвидировать зародыш злокачественной опухоли, через некоторое время лечение становится бессмысленным — поздно становится лечить, даже операция не помогает. И живые завидуют мертвым» (Ростислав Ищенко). И всему виной все та же самая ГОРДЫНЯ («отделение части от ЦЕЛОГО»). Однако неверен и обратный посыл – считать себя неразделимым с ЦЕЛЫМ, ведь «все люди разные» — в этом беда любого человеческого общества, но в этом и главная надежда на «светлое будущее». Главное, найти «подходящее для каждого человека место в обществе» и можно смело считать, что «светлое будущее» уже наступило. Как же это сделать? На этот вопрос пытается ответить В. Авагян: «ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ ТРУДА И ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ». «Простому человеку понятия «производительность труда» и «продуктивность труда» могут показаться синонимами. Кое-где в литературе они так и проходят (например, у Маркса, если дословно его переводить). Между тем специалисту очевидна необходимость различать производительность и продуктивность. Да, у них есть сходство, есть много общего, однако же тождества нет. Производительность – понятие сугубо материалистическое, оно для материалистов, потому и используется наиболее активно материалистами. Ведь речь идёт о материальной производительности, измеряемой в штуках продукции или в деньгах. Те, кто измеряет производительность в штуках – спорят с теми, кто измеряет ее в деньгах, и наоборот. Но в главном они едины: это материальное измерение. Если человек копает ямы в три раза быстрее другого человека, то у него производительность в три раза выше, с точки зрения штучной продукции. Если человек, копая ямы, получает за это в три раза больше денег, чем коллега, то его производительность в три раза выше, чем у другого. Во втором случае уже не важно, сколько ям кто из них выкопал. С точки зрения финансовой одна дорогостоящая яма производительнее трех дешевых, и т.п.
Мы поняли внутренний конфликт разных школ измерения производительности труда. Но обратите внимание и на внешний их конфликт с объективной реальностью: вопрос о том, нужны ли данные ямы в общем контексте цивилизационного проекта или нет – вообще не поставлен. Ямы копают. За ямы платят. Казалось бы, чего еще нужно?! А нужно-то главное: понять кому именно потребны эти ямы, с какой стати их вообще начали копать? Парадокс (кажущийся) в том, что может быть высокая продуктивность труда при низкой его производительности. И наоборот: низкая продуктивность при высокой производительности. Причем как поштучно высокой, так и по деньгам высокой! А продуктивность низкая! Или нулевая! Или даже отрицательная! А производительность высокая, и растет! Как такое может быть?! В рыночной экономике принято измерять производительность труда деньгами. Если человек за единицу труда произвел 3 рубля стоимости, а другой только 1 рубль, то у первого производительность труда в три раза выше. При этом – обратите внимание – мы даже и не заглянули, что именно они оба делали! Нам хватило сверки с бухгалтерией. Это на 3 рубля в час продукции производит, а тот на рубль. Вот все и ясно. Нам, вроде как, и не важно – какую продукцию они производят… Типа, мы же экономисты, у нас нет разницы между лопатой и помидором: и то, и другое – продукт, товар, для нас, экономистов выраженный не весом, и не цветом, а только в рублях… Смех смехом, а потом не до смеха! Так возникает «экономика всех смертных грехов», т.е. современная западная экономика. Она ради денег активно (и все более активно) эксплуатирует человеческие пороки, извращения, уродства, страхи и т.п. Нетрудно понять, что при финансовом измерении самой высокой «производительность труда» окажется у наркоторговцев и работорговцев «живым товаром», у мошенников, строящих финансовые пирамиды, у пиратов, воров, торговцев контрафактом и т.п. «Биг фарма» активно продает лекарства от ею же придуманных и запущенных в мир болезней, процветают проституция, сводничество, рынок алкогольной и табачной продукции, рынок коррупционного посредничества – и сказать, что они не востребованы людьми, все равно сказать, что наркотик не востребован наркоманом! Очень даже востребованы. И очень даже оплачиваются (как и производство все более и более смертоносного оружия, зомбирующих психику средств и т.п.). Начни мы мерить деньгами производительность труда – и она нас заведет, мягко говоря, не туда. Если вместо того, чтобы искоренять дегенеративные практики, мы начнем поощрять спрос дегенератов, растущий (в том числе и в денежной форме) по мере углубления дегенератизма – то, что же это, господа-товарищи, у нас в итоге-то выйдет?!
Экономика «всех смертных грехов» уже дала ядовитые побеги в подгонке потребителей под продукт. Если здоровая, нормальная экономика, слуга и дочь цивилизации, призвана была удовлетворять естественные, здоровые потребности человека, а не выдумывать их, то экономика «новейшего времени» проводит чудовищный эксперимент, подгоняя не продукт под покупателя, а покупателя под продукт. Чем это угрожает всей цивилизации (трансформация психики под потребности сбыта всякого дерьма) – не стоит долго рассусоливать: и так ясно. Понимая это, материалисты левого толка настаивать, что деньги – плохая шкала измерения производительности труда (в чем совершенно правы). И требуют измерять производительность труда в единицах готовой продукции, в натуральном продукте. То есть: — Если один человек продал торт в три раза дороже предыдущего, то рост производительности труда в три раза в данном случае отмечен ложно. — Если же человек произвел три торта за время, за которое он раньше производит один торт, то рост производительность труда в три раза – верно подмечен. Казалось бы, логично. Но в конечном итоге левый материализм (как и правый, рыночный) возвращает нас на те самые грабли, прыгая на которых убился СССР. Производительность, измеряемая в штуках, не задается вопросом – для чего эти штуки нужны, что они дополняют в общей картине цивилизации. И можно увлечься (опыт уже был) ростом каких-то гаек в десять, в сто раз – не обращая внимания, что гайки эти в общем контексте бытия уже не нужны, и речь идет о переводе сырья на вторсырье… Материализм не может измерить продуктивности труда (производительность – может, но она сугубо техническая, промежуточная величина). Он не может измерить продуктивность труда по той же самой причине, по которой он не смог создать (или хотя бы сохранить) цивилизацию нигде в ее очагах. Если производительности труда достаточно материализма, то продуктивности труда нужен идеализм, философия идеализма в основе. Конкретный труд продуктивен только в том случае, если он дополняет, достраивает идеальную картину, идеального быта, сперва созданного в области идей, как умозрительный образ идеальной жизни. Для того, чтобы стена стала по настоящему нужной – она должна стать элементом дома, конструкции, соединившись с потолком, крышей, другими стенами, иными удобствами домашнего обихода. И в этом смысле одна стена, вставшая на свое место – важнее, ценнее десяти стен, сваленных в кучу (превращающуюся в кучу мусора). Продуктивность оценивает труд не в деньгах и не в штуках, она оценивает его контекстным соответствием Общему Замыслу, тому, что античные философы называли «Единое».
Самые гениальные романы в истории литературы писались, чаще всего, не быстро, а долго. И авторы получали за них не много, а мало денег, зачастую – вообще ничего не получали. Производительность такого труда, как по финансовой шкале, так и по физически-поштучной – близка к минимальным показателям. Продуктивность же его – колоссальна. Но, чтобы оценить, насколько труд человека вписывается в Образ – нужно иметь образа. Иначе человек так и будет прыгать от одной искаженной линейки к другой. То он перепортит кучу сырья, нагромоздив гору ненужного хлама. То, отчаявшись – перейдет на позицию «что не продается, то не нужно», и станет мерить производительность деньгами, и докажет «научно», что у торговцев наркотиками самая высокая производительность труда, они обществу в 100 раз полезнее доярок и пастухов! Материализм мечется между «экономикой всех смертных грехов» (Запад) и «экономикой абсурда» (советский эксперимент). Не деньгами мерить – штуками – и горы бессмысленной фабрикации. Не штуками мерить, деньгами – и ад каменных джунглей… Оценочная шкала системообразующего Культа, сформировавшего и поддерживающего цивилизацию – не может быть выражена или принята в рамках материализма. Ведь что такое Культ? Это духовные нормы, предписывающие определенный образ жизни, подчиняющий все материальные вопросы определенным духовным стандартам. Например, материальная функция одежды – согревать. И, следовательно, в условиях жары она не нужна. Вообще! Рынок купальников, таким образом, возник из религиозной задачи «прикрыть срам», потому что согревающей функции купальник не имеет! Пример, может быть, курьезный, но часто именно через «клубничку» удается донести до людей важную и сложную идею. Идею о том, что цивилизация – это единый и неделимый образ жизни, продиктованный идеалами общества, который нужно создавать, и нельзя разрушать. И тогда ценность любого труда измеряется уже не деньгами, и не штуками продукции, а соответствием сакральному образу жизни, мерой служения этому образу. Иначе мы, засчитавшись, как воронами, произведенными кирпичами, упустим из виду, куда они идут: на строительство домов ли, или концлагерей с их газовыми камерами и крематориями? А что? Кирпич – он везде кирпич. Равно как и деньги не пахнут. Наркодиллер продал «дурь», пошел к молочнику и заплатил за молоко. И деньги за наркотики стали деньгами за молоко, оплачивающими труд молочника. А потом обратно – если молочник подсажен на… ну вы поняли! Продуктивность труда не изменяется локально от слова «вообще». Вне видения, понимания общего замысла цивилизации, того идеального образа, который принят нужным – вообще невозможно никак оценить отдельно взятый труд. Вне причинно-следственнной цепи действие бессмысленно, в штуках натурального продукта его мерь, или в долларах, или в рублях!
Внутри цивилизации начало производство имеет причину, а его финал – становится началом нового. Продуктивность отвечает на вопросы – зачем, с цивилизационной точки зрения, продукт производить, и для чего его потом использовать, куда вписать в общем замысле. Производительность на эти «идеалистические» вопросы не отвечает, она с материалистической простотой спрашивает: — Вам измерить в граммах?! Или в рублях?! Но это и есть тот анекдотический случай, когда «шашечки» важнее, чем «ехать»…» (Вазген Авагян, команда ЭиМ). Каков вывод напрашивается из всего выше представленного? Только один – построить светлое будущее» без наличия ОБЩЕЙ ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА ЛЮДЕЙ того или иного общества ИДЕИ (то есть, без общей идеологии) – НЕВОЗМОЖНО. «Вне видения, понимания общего замысла цивилизации, того идеального образа, который принят нужным – вообще невозможно никак оценить отдельно взятый труд», тут Авагян, безусловно, прав. А, стало быть, надо сначала ПРИДУМАТЬ такую «нужную для конкретного общества идеологию», и только потом пробовать «ПРЕТВОРИТЬ ЕЕ В ЖИЗНЬ». В этом (в мыслях об общей для большинства идеологии) и состоит главная задача ГОРДЫХ «лишних» людей. А для этого им необходимо научиться сравнивать все вокруг себя не с собственными нуждами, а с нуждами большинства людей общества, в котором живет и сам «лишний человек», и большинство людей вокруг него. А не подстраивать это большинство («маленьких людей») под свои личные задумки. А что нужно для реализации этого? Прежде всего, способность к «прослушке» и осознанию коллективного сознания. Вот именно эту способность людям и надо тренировать, только в этом случае они никогда не станут «лишними». А не будет «лишних людей», не появится и «революционная ситуация» (а тут Ищенко прав). И в этом случае, общество сможет перейти к «светлому будущему» не через революцию, а эволюционным путем (небольшой «дворцовый переворот», а без него все равно не обойтись — не в счет). Короче говоря, после прочтения статьи Ищенко, складывается впечатление, что «лишние» и «маленькие» люди являются обузой для общества. Но, на самом деле, это не так – «Люди всякие важны, люди всякие нужны». «Маленькие люди» нужны для формирования общественного мнения, а «лишние» — для обдумывания «нужной обществу идеологии» с обязательным учетом этого «общественного мнения». Так что, историю делают не правители, а именно «маленькие» и «лишние» люди. И история человеческих обществ складывается положительно, когда у руля власти стоят как раз ГОРДЫЕ «лишние люди», которые научились слышать и осознавать коллективное сознание общества, которым они управляют. И лучше всего на эту роль подходят «автономы».