Об особенностях человеческой психики
«Никто не любит платить: с этого и началось…» (Вазген Авагян). «В фильмах о революции есть такой забавный штамп: люди на рынке настолько не доверяют друг другу, что держатся за деньги и товар, отпуская руки одновременно. А то вдруг с мешком убежит, а денег не отдаст? Или наоборот? Но мы можем представить себе другую, благостную картину, эдакий предбанник коммунизма (в хорошем смысле слова). Люди живут настолько стабильно, привычно, обыденно, что присутствие продавца стало почти не нужным. Некто подходит к прилавку фермера и кладет монетку. Берет продукт, уходит. Через некоторое время, когда ему удобно, фермер приходит, видит, что продукт забрали, и забирает монетку. Такое теоретически возможно, в старых американских фильмах молочники так бутылочки с молоком оставляли у дверей, чтобы не беспокоить по утрам хозяев: вдруг еще спят? Но такая дистанционная торговля, основанная на огромном доверии друг к другу, в широкий обиход, согласитесь, не вошла. Потому что, все-таки, как ни крути – а платить никто не любит. Самое дешевое – бесплатное, дешевле него только то, за что доплату дают… И вот однажды в нашем воображаемом мирке (похожем на маленький американский городок 70-х в глубинке) случилась неприятность. Некто продукт фермера взял, а монетку не положил. Посчитал, что она ему в кармане нужнее: собирался пойти к игровым автоматам, выиграть там много монеток, и одну вернуть. После. Может быть. Вы уже догадываетесь, что ничего он не выиграл, и ничего фермеру не возместил. Но фермера это сперва не очень обеспокоило: доверие! Ну, человек же вернется завтра, и заплатит две монетки! И фермер не стал кипеж поднимать. Вошел в положение. Закрыл глаза. Поскольку наш мирок – условная игровая модель, то, опуская многие сложности жизни, скажем линейно и плоско: неплательщику понравилось. Он стал везде так делать, и сперва все тихо прокатывало. В итоге у него вдруг стал самый высокий уровень жизни, которому все завидуют (потому что он все берет и ни за что не платит), и он привык так жить. Он-то привык (к хорошему быстро привыкают). Но те, кого он обирал – не то, чтобы не хотели, а не могли к такому привыкнуть. Что было дальше – можете догадаться. Вначале пошли устные претензии. Разговоры, что «попозже все верну». Но доверие таяло, и в ход пошли письменные рекламации (смотрите, например, на госдолг США). Парень, который привык все брать бесплатно, стал выдавать долговые расписки, но платить по ним не собирался. Может, действительно привык, что ему все даром. А может – и нечем ему за такую гору благ рассчитаться, работать-то он давно бросил…
Дальше начинаются уже хорошо знакомые современной геополитике «разборки на дубинках». Договориться стороны обмена уже не могут. Тот, кто привык не платить (или платить фальшивой бумажкой) – требует, чтобы обмен и дальше был неэквивалентным. И терроризирует производителей. Те, в свою очередь, истощаясь, понимают, что все одно помирать, и берутся за дубины. Знакомая картина «бунта глобального юга»? Кризис экономики – это нарушение обмена веществ. Иногда он принимает вид кризиса неплатежей, включающий цепочки неоплаченных работ. А иногда и нет: если платежи идут фальшивыми деньгами, такими, как доллары США, то кризиса неплатежей как бы и нет, а вот нарушение обмена веществ в экономике наблюдается куда более глубокое, и с более тяжкими последствиями. Нормальный обмен веществ в экономике – это т.н. «неубывающая ценность в сегменте». Что имеется в виду? Некий сыровар имеет на руках определенную ценность, сыр. Вот он этот сыр продал. Сыра у него больше нет, но зато есть деньги, представляющие, хотя бы примерно (пусть и с погрешностью) ту же самую ценность, что и отправившийся на сторону сыр. Теперь этот сыровар купил себе сырье. У него нет теперь ни сыра, ни денег, но ценность сохраняется в виде сырья. Из сырья сделан сыр: сырье исчезло, товар появился. Всякий понимает, как сильно отличается головка сыра от денежной купюры (впрочем, и купюра от монеты), и как сильно отличается сырье сыровара от конечного продукта. Но с точки зрения экономики он постоянно обладает некоей ценностью, которая, меняя обличья, сохраняется в том сегменте, который занят сыроваром. Эта ценность в сегменте может возрастать за счет достижений прогресса, улучшения логистики и организации труда и других факторов, что всех только радует. Расти она может, и даже должна. Убывать не должна. Не нужно быть экономистом, чтобы понять, простым здравым смыслом: если ценность в сегменте будет убывать, то она в итоге сведет весь сегмент к нулю, и он прекратит свое существование, как экономическая ячейка. Так вот, экономический кризис связан с тем, что в определенных сегментах начинается отток реальной ценности, составляющей их экономическое тело. Погибая, эти клеточки экономики запускают цепную реакцию, как экономической, так и внеэкономической гибели других клеточек. Ячейка экономики – это люди, производственные мощности, квалификации. Утрачивая востребованность, квалификации забываются, уходят, стираются. Производственные мощности, простаивая, разрушаются и растаскиваются, хранятся недолжным образом. Люди – страдают, бедствуют или разбегаются, кто куда.
Отсюда и внеэкономические проблемы экономических кризисов: помимо сокращения производства, он наращивает армию криминала, нищих, разного рода асоциальные элементы, которые мешают жить даже тем, с кем непосредственно не случилось экономической трагедии. Все это очень печально для семьи, частной собственности и государства – но куда деваться, если ценность в определенных сегментах начала убывать, и процесс носит длительный, непрерывный характер? Сыровар из нашего примера не смог продать сыр, сыр пролежал и испортился, нет ни денег, ни сыра. Сырья тоже нет – ведь сыровар его не покупал: не на что, и незачем (коли сбыта нет). Это бьет по производителю сырья. Но первый удар был нанесен, скорее всего, по потребителю сыра: с чего он вдруг перестал покупать? А может быть, и нет: свобода торговли раскрыла рынок импорту, покупатель свое взял, а сыровар пошел на дно. Утянул за собой поставщика сырья. Тот еще кого-нибудь. В итоге, голодные и злые, когда уже нечего терять, собрались в банду и напали в подворотне на бывшего покупателя, кайфующего на иностранных сырах… Начиная с древнейших времен всякий мудрый правитель, понимая, что рискует собственной головой (а не только чужими) – чтобы избежать подвластного ему хозяйства, стремился не уменьшать ценности ни в одном сегменте обмена веществ. Говоря проще, традиционное государство было заинтересовано в том, чтобы никто никого не обворовывал, и если делались исключения – то для узкого круга фаворитов, в исключительных случаях. И вопрос не только в том, что доведенный до отчаяния ограбленный поднимет восстание, но и в том, что, не поднимая никакого восстания, а просто само-ликвидировавшись, он вышибет ножку у табурета, на котором стоит правительство. А у этой табуретки ножек, хоть и много, но не бесчисленно! Одну ножку выбили, вторую – а там уже и все правительство рухнуло, доигравшись… И поэтому, хотя никто не любит платить (и все хотели бы отоварится на халяву, задаром) – власть обычно следит со строгостью, чтобы товары и услуги оплачивались, а не вышибались, не вымогались, не выморачивались у их производителей… Казалось бы, логичность такого подхода очевидна. Тогда что же ей противостоит? Фокус-покус в том, что логика традиционной человеческой культуры строится на аксиоме, догмате вечности (на практике – долговременности, «игры в долгую»). Между тем, в экономике полно игроков, для одних из которых продленная ориентация (устойчивое и восходящее развитие) не является ценностью, а для других – возможностью.
Например, для мелкого рыночного хищника важнее всего выжить здесь и сейчас, провернуться и выкрутится. Если он здесь и сейчас, сегодня этого не сделает – то завтра его уже не будет. Долговременная репутация, конечно, хорошо, но если стоишь на грани банкротства, то думать о ее сохранении не приходится. У того, кто выкрутился, еще есть шанс восстановить репутацию надежного и ответственного хозяйственника. А у обанкроченного – никаких шансов. Суета и беготня банкротящихся, ищущих любой шанс выкрутится из западни – раскачивает корабль рыночной экономики, сбивает с курса и нарушает его остойчивость. Но хотя люди, не имеющие ВОЗМОЖНОСТИ думать о будущем, составляют в рыночных экономиках огромную массу, все решают крупные игроки, немногочисленные, те, у кого ВОЗМОЖНОСТЬ как раз имеется, а чего нет – так это ЖЕЛАНИЯ играть в долгую и обеспечивать устойчивость цивилизации. Собственно говоря, эти крупные игроки, делающие ставку на ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС, создают ту огромную массу людей, для которых не оставлено ВОЗМОЖНОСТИ думать о будущем. Вместо обмена веществ получается каннибализм. Но не тот, страшный, о котором много пишут мои коллеги по ЭиМ, я имею в виду совсем другое значение этого слова, техническое. Совсем не такое страшное – однако, тоже деструктивное. «Каннибализмом» инженеры называют ситуацию, при которой из трех старых поломанных тракторов собирают один работающий. То есть изымают из одного трактора деталь – и переставляют ее на другой трактор. Для тех, кто этим занимается, это необходимо: ведь три сломанных трактора лишь металлолом, а один работающий – это хозяйственная единица. Поэтому лучше заставить одного ездить, чем трех стоять. А в более широком смысле слова, в экономике – из, допустим, трех сегментов изымается содержавшаяся в них остаточная ценность, чтобы сконцентрировать ее в одном сегменте. Тогда сегментов останется меньше, но зато оставшиеся продолжат функцию. Упрекать людей за это невозможно, ибо они выкручиваются, как получается, и делают дело – но общая тенденция такого «каннибализма», очевидным образом, деструктивная. Если мы вернемся к метафоре тракторов, которые поглощают детали своих менее удачливых копий, то, да, трактора работают – но их все меньше и меньше…
На практике это выражается тем, что человек, который вчера имел солидные средства к существованию, переходит сперва в режим «жесткой экономии», а потом и вовсе выключается из экономической жизни. Нетрудно заметить (и все уже заметили), что «жесткая экономия» для либералов-рыночников представляется нормой жизни, не ограниченной по времени, как бы идеалом хозяйствования. Но нормальный человек понимает, что ставить целью жизни постоянно во всем ужиматься и себе отказывать – как-то нелепо, даже если об экономике ничего не знаешь. «Жесткая экономия» может применяться, но только как сильнодействующее кратковременное лекарство, имея временные рамки, и цель: экономят не просто так, а для чего-либо. Экономить просто так – значит, превратится в гоголевского помещика Плюшкина, когда психология скряги перерастает уже в чистых форм безумие… Тем паскуднее это выглядит, что либералы САМИ СЕБЯ ограничивать ни в чем не привыкли и не собираются. А «жесткую экономию» направляют на других, чтобы себе побольше благ оставить, в ситуации стабильно убывающего плодородия экономической почвы. Но даже если бы они и сами жили, как помещик Плюшкин, морили бы не только зависимых людей, но и самих себя – для экономического прогресса это не дало бы никакой перспективы. Потому что сама по себе стратегия, нацеленная не на общий рост, а на внутренний передел пирога, ущербна и тупикова. Разгадку системного кризиса цивилизации уже давно дал один из идеологов глобализма, важный член бильдербергского «мирового правительства» Ж. Аттали. Мало сегодня можно найти людей, которые не знали бы концепцию Аттали, сколь мрачную, столь же и господствующую в глобалистских структурах: согласно Аттали, глобализация порождает новую кочевую элиту, которая должна быть оторванной от своих национальных корней. Аттали вообще снимает с власти задачу устранения нищеты низов, даже в отдаленном будущем, даже в теории. За это (преодоление нищеты) у Аттали нет даже тоста. В его картине мира нищета стабильно сочетается богатством, только уже в глобальном масштабе. Снять протесты поможет биороботизация. В этой концепции человек — придаток к кредитно-регистрационной карточке, кочевник в глобальном разделении специальностей, профессий — без семьи, без Родины. Наряду с гиперномадами (менеджерами крупных компаний) у Аттали запланированы инфраномады (трудовые мигранты). Свою мрачную антиутопию Аттали завершает картинами усиления конфликтов за ресурсы, и сломом государственных суверенитетов. Грозят бильдерберги явлением наднациональных «объектов надзора», которые начнут выполнять государственные функции вне правительств. Вишенкой на торте является мнение Аттали, что человек старше 65 лет «обходится обществу дорого» и забота об увеличении продолжительности жизни бесперспективна.
Понятно, что охотник, который загоняет дичь – нисколько не думает о нормальном обмене веществ в ее организме. Наоборот, нормальный обмен веществ, делая добычу здоровым организмом, помогает ей уйти от охотника или успешно сопротивляться ему. Именно потому хищников и называют «санитарами леса» — ведь в первую очередь их жертвами становятся слабые и больные, наименее приспособленные особи. Но в дикой природе у хищника нет возможности по собственной воле нарушать обмен веществ у жертвы. А у Аттали и его бильдербергов – есть… Концептуально возрождение «кочевников», которых глобалисты прямо и грубо называют именно «кочевниками» после практически полной победы оседлой культуры – связано с утратой смысла жизни. Если мелкий рыночный игрок просто НЕ МОЖЕТ думать о будущем, то владельцы мирового рынка – НЕ ХОТЯТ, НЕ ВИДЯТ СМЫСЛА. Устойчивости цивилизации, существующей, в идеале, бесконечно, они противопоставляют логику «смертных», заключающуюся в «снятии пенок» и не предполагающую никакого восходящего вектора. В их голове жизнь началась бессмысленно, бессмысленно же и закончится. Причем не только у отдельного человека, но и у всего человечества. Если религиозные формы цивилизации видели перспективу в той или другой форме теозиса, то зловещий глобализм видит смысл только кратковременный и утилитарный: взять максимум, здесь и сейчас, себе. Логика этих «хозяев жизни» уже не секретна и раскрывается во множестве комментариев, выводящих их практику токсичных временщиков из их картины мира, Вселенной. Приведем лишь один такой комментарий, анонимный, но достаточно системный: «Существуют ошибочные суждения. 1. «У эволюции есть цель, и эта цель – «человек». На самом деле у эволюции нет цели. Не было бы человека — ну и ладно. Более того — эволюция — не линия (как кажется после изучения школьного учебника) — а этакий «помпон» с условным центром и бесконечным количеством ниточек. И эволюция человека — только одна из ниточек. Без которой «помпон» никуда не исчезнет. 2. «Эволюция — перебор вариантов». Эволюция не идет случайным перебором. Эволюция идет естественным отбором. А значит, заведомо нежизнеспособные варианты уничтожаются. И остается лишь то, что имеет дальнейшую перспективу». Приняв такие тезисы, как истину, становится понятно, что тянуть в бесконечность будущего строго определенную форму цивилизации, кодифицированную версию классической культуры и сакральную форму человека – НЕЗАЧЕМ. И это – видимо, метафизические основания экономического кризиса, фундамент власти и могущества тех, кто (убежденный в своей правоте) отказался поддерживать нормальный обмен веществ между контрагентами экономики. Со всеми вытекающими последствиями…» (Вазген Авагян, команда ЭиМ).
Как ни крути, но любой товар, лежащий на полке магазина, не представляет для человека никакой ценности. Он может охарактеризовать ее, как «красивую», «хорошую» или «полезную», и не более того. Однако, став ее обладателем (без разницы, использует он ее в своей жизни или нет), эта же самая вещь сразу же обретает для человека какую-то ценность. И порой, достаточно большую ценность, несмотря на то, что он мог бы запросто обойтись и без нее. А в качестве примера данного обстоятельства, можно привести различного рода драгоценные украшения. Другими словами, каждый человек на Земле живет по принципу: «все, что не мое, для меня не ценно». Данный тезис является врожденным свойством человеческой психики, и это свойство «работает» всегда и у всех, не взирая ни на возраст человека, ни на его социальное положение в обществе. И такое свойство человеческой психики нарушает «неубывающую ценность в сегменте», то резко увеличивая ее, то, наоборот, резко понижая, а между тем она должна быть постоянной. Увы, но люди мало обращают свое внимание на свойства собственной психики, считая ее «всегда непогрешимой». Но это не так, и приведенный чуть выше пример ярко показывает это. А как можно стать обладателем товара? Можно купить его, украсть или отнять, в любом случае, Вы становитесь обладателем товара, и он обретает для Вас какую-то ценность. Начнем с первого процесса – с купли-продажи. В чем разница между ценой товара и его стоимостью? Цена определяет желание продавца продать свой товар, а его стоимость – желание и возможности покупателя по его приобретению. Короче говоря, это – две вечно противоборствующие сущности, ведь покупатель хочет купить товар, как можно дешевле, а продавец хочет продать его, как можно дороже. Тем не менее, ПОБЕДА ВСЕГДА ОСТАЕТСЯ за покупателем (за стоимостью, а не за ценой), что выражается известной фразой: «покупатель всегда прав». То же самое можно сказать и о двух других процессах приобретения товара — о краже и грабеже: «человек, который обретает товар, всегда прав». Вот и выходит, что обладатель любого товара всегда проигрывает, когда перестает быть его обладателем — для него резко понижается его «ценность в сегменте». А новый обладатель товара, наоборот, всегда побеждает — «ценность в сегменте» для него резко повышается. Как видите, каким бы способом, человек ни стал обладателем товара, он всегда в выигрыше, а человек, переставший быть обладателем товара – всегда в проигрыше. И такое положение дел легко объясняется одними лишь особенностями человеческой психики, от которых людям никогда не избавиться, и которые они очень редко принимают в расчет. И рассмотренная чуть выше особенность человеческой психики далеко не одна. Вот что по этому поводу пишет Ал. Берберов — «…Духовному разложению не способствует». Наверное…».
«Когда факты бьют по голове, даже самым твердолобым приходится задумываться. Огромная и великая держава, Россия-СССР развалилась без войны и внешнего вторжения, скверно и паскудно, потому что ее народ не сумел ее защитить. А в большинстве своем и не захотел, погрузившись в похабный эгоизм, став, по предсказанию Достоевского в «гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь» (из «Бесов», как раз то, что бес обещает революционерам по итогам революции в 1872 году). Люди были обмануты? Люди хотели своему народу «другой жизни», а не просто смерти-угасания своего народа? Не стройте иллюзий! Параллельно развалу гражданского долга происходило разложение семьи, массовый отказ от деторождения, так что, по словам другого классика «нечем уже стало и людской завод продолжать» (М.Е. Салтыков-Щедрин). Что такого случилось с людьми, что они не захотели защищать своей страны (что для нормального человека равно защите собственной жизни) и, словно бы подтверждая свое намерение вымирать – разучились размножаться? Первое, что сразу поняли люди – да и мудрено не понять такого! – перед нами последствия духовного разложения, принявшего массовый характер. Уловки типа «мы не хотим заводить детей, потому что лишены средств к существованию, стабильности и достаточности заработков» — не прокатили, потому что люди сами же, без боя и сдали свои средства к существованию, свою стабильность и устойчивую гарантию заработков. Не надо наводить тень на плетень: духовное разложение невозможно вывести из геополитической трагедии или экономического кризиса, наоборот, и то, и другое очевидно вытекает из духовного разложения. «Спасители Отечества» в один голос заговорили: «Мы потеряли нравственность, и нам нужно ее вернуть». Иначе страну расчленят, а народ вымрет (и будет убит). Полный консенсус, достигнутый по этому вопросу, уперся, однако же, в вопрос – а что такое «нравственность» и откуда она берется? Хорошая и нужная вещь не появится у тебя только потому, что она хорошая и нужна тебе. Нужно понимать причины и источники ее обретения, иначе можно мечтать о ней до скончания века – и бесплодно. Со времен Фейербаха атеисты строили карго-культ общественной нравственности. Карго-культ (от англ. cargo cult, «культ грузов») — это религия «поклонения грузам», ее еще называют религией самолетопоклонников. В современной трактовке понятие карго-культа — это чрезмерная увлеченность видимостью действия вместо самого действия. Происхождение термина таково: Во время Второй мировой войны на островах Меланезии находились военные базы антигитлеровской коалиции. Военные делились с местными племенами припасами, медикаментами и даже некоторыми «чудесами техники» — наушниками и рациями. Затем война закончилась, базы свернулись, и армия покинула острова.
Аборигены были очень растеряны, ведь дары небес — припасы, доставленные на самолетах, — внезапно исчезли без видимых причин. Из-за культурных особенностей местные решили, что если скопировать поведение американских военных, то боги сжалятся и снова подарят племенам те блага, которые дарили раньше. Коренные жители островов стали активно копировать то, что видели раньше. Они мастерили ружья из дерева, наносили на грудь элементы военной формы, строили самолеты из соломы. Также туземцы делали наушники из кокосов, брали самодельные указки и имитировали приземление самолета на импровизированном аэродроме. Собственно, еще до Фейербаха (сбившего с пути истинного молодых Маркса и Энгельса) стали появляться теории, выводящие внутреннюю нравственность человека из ее очевидной внешней полезности. И для общества в целом, и для самого человека (в режиме показухи). Фейербах собрал эти разрозненные теории и свел их в единую. Нам очевидно (теперь уже так особенно, в наши-то дни!), что он переставил местами причину и следствие. И назвал следствие причиной самого себя. Если следствие внутренней нравственности человека является его общественная полезность, то его общественная полезность и есть причина его нравственности. Фигурально выражаясь, если из мяса легко получить фарш, то из фарша легко получить обратно мясо. Но, как нам уже теперь доподлинно известно, «фарш невозможно провернуть назад»… Отметим, что еще в раннем Средневековье появляется концепция «двойной истины»: тамошние натурфилософы сталкивались с противоречием между данными их непосредственного опыта и Святым Писанием. Обнулить Скрижали эти философы не могли (тогда еще за это и на костер можно было загреметь), а собственный опыт – не хотели. И, чтобы овцы были сыты, а волки целы, они придумали «двойственную истину». У религии своя, а у науки своя, и вывешивать их нужно как два разных флага, параллельно. Нетрудно увидеть, что за «двойственностью истины» стоит рассечение истины и морали. Ум расщеплялся на автономно действующие субличности (что в медицине называется шизофренией). Одна отвечала за правду, а другая за нравственность. В итоге вышло, что умное – безнравственно, а нравственное – глупо. И чем дальше, тем больше. Выбрав нравственный поступок, человек ощущал себя глупцом, а выбрав умный – подлецом. Отношение к морали все больше и больше ставило ее в удел наивных и слабоумных. Особенно ярко это выглядывает из позднего советского кинематографа: нравственный человек в нем (штамп и клише) – все время «не умеет жить». Авторы сознательно заостряют внимание на том, что он недотепа, чудак, ротозей, лопух. В то же время кого не возьмешь там, «умеющего жить» — так непременно подлец!
Исход такого раздвоения предсказал еще М. Горький: «Всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому, видишь, не выгодно иметь-то ее» (пьеса «На дне», 1902 г.). Чем больше люди уверяют себя, что нужно быть совестливыми – тем больше, стало быть, их стремление застолбить монополию безнравственности за собой. Тут просто: «у кого что болит, тот о том и говорит». Когда общество на грани полного распада и краха (как СССР к концу 80-х) – оно говорит повсюду только о морали часами, и маниакально. Тут можно сказать знаменитыми словами М. Булгакова: «…Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье – совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически…» Советское общество именно так и металось, все более и более заполошно – пока не подошло к летальному исходу: когда спускали советский флаг над Кремлем – к этому равнодушно отнеслись ВСЕ. Наполненный теорией Фейербаха человек, куда отчетливее верующего понимает общественную полезность морали. Простой, часто и безграмотный деревенский крестьянин-христианин может вообще не задумываться о функциях морали в обществе, и даже не знать, что она вообще существует. Он в ней живет, а изнутри не очень виден фасад! Как отмечал Л.Н. Толстой, нравственное действие мужика зачастую инстинктивно. Например, его патриотизм, как отмечал Толстой, связан не с формулами казенной пропаганды, а с чувством земли, слиянием с землей, ужасом, что землю хотят отнять – все равно, что тебя порезать. Поэтому общественные функции морали интеллигент понимает гораздо лучше малограмотного прихожанина. Потому каждого встречного и поперечного интеллигент чуть не со слезами уговаривает защищать Отечество – «ведь иначе мы все погибнем», с чем не поспоришь. Он заклинает честно и добросовестно работать, ведь без труда «у нас ничего не будет», что то же несомненно. Кроме того, интеллигент многословно уговаривает создавать семьи, рожать детей – «ведь без этого все мы вымрем». И опять сто из ста, в точку, не возразишь! Вся беда в том, что эти заклинания фейербаховы – «экспортный продукт». Он не для себя («я-то ведь умный!»), а для простаков, которые должны защитить себя и интеллигента, трудится ради себя и интеллигента, рожать детей, чтобы не было убыли народу – пока интеллигент пристраивается поудобнее, без пеленок и распашонок…
Увы, но понимание всей важности общественной морали человека моральным вовсе не делает: оно делает его только навязчивым лицемером, невыносимым ханжой и двуличным гешефтмахером. Или – участником карго-культа. Когда конструкция «не убий, не укради, не лжесвидетельствуй» сложена из тростника, говна и палок, внешними контурами соответствуя, но летать явно неспособная. «Мы все в законе записали, и все согласились, что закон правильный, все проголосовали, но только почему-то никто закон не исполняет»… Разумеется, мораль можно ЗАПИСАТЬ отдельно. И это даже не слишком много бумаги займет (чем и воспользовались плагиаторы Евангелия – создатели «Морального кодекса строителей коммунизма»). Основные нормы морали перечислить проще, чем написать роман, труд на уровне рассказа! Причем продукт будет бесспорным – как «Моральный кодекс строителей коммунизма», в котором ни к одному пункту в здравом уме не докопаешься! Все так, все верно – и что дальше?! В романе А. Леонидова «Апологет» встречаются в Париже два ученых, советский и французский, так сказать, «два мира, две системы». Суть их общения такова: — Мы так надеялись, что вы нам путь покажете! – сознается советский. — А мы так надеялись, что вы нам путь покажете! – отвечает его коллега из «свободного мира»… Наше общество исходит из фундаментальной догмы: ум не обязан отвечать ни за сохранение страны, ни за выживание человечества, достижения ума не обязаны сверять себя с практикой. И мне кажется, что эта догма, «эмансипирующая» интеллект от геополитического и демографического результата – неправильная. Но для тех, для кого она догма – это неважно. С догмами ведь не спорят, правда? Мы с нашими не спорим, а они – со своими…» (Ал. Берберов, команда ЭиМ). Вот Вам еще одна «страшная особенность» человеческой психики – моральные требования каждый человек на Земле относит, прежде всего, к окружающим его людям, а не к себе лично. А для себя он бережет «выгодную лично ему справедливость». И эта особенность будет пострашнее первой, однако она — такая же «не убиваемая», как и первая. Именно поэтому, автор этого сайта и говорит, что для всякого человека знание психологии важней, чем знание философии, ибо «врага нужно знать в лицо» (а философия – это друг, а не враг вроде «уловок» человеческого сознания). И размышляя о чем-то, каждый человек просто обязан учитывать «вражеские уловки» своего собственного сознания. Первая из описанных здесь особенностей человеческой психики определяет отношение людей к собственности, а вторая – разницу в их отношении к себе и другим.
В представленных выше статьях упоминаются и другие особенности человеческого сознания. Например, такие: «К хорошему быстро привыкают» (а к «плохому» люди привыкать не хотят). «Логика традиционной человеческой культуры строится на аксиоме — догмате вечности» (каждый человек смертен, а общество бессмертно). «Со времен Фейербаха атеисты строили карго-культ общественной нравственности» (каждый человек старается выглядеть в глазах других — лучше, чем он есть на самом деле). «Умное – безнравственно, а нравственное – глупо» (а потому, умные люди, чаще всего, недостаточно нравственны, отсюда и народная нелюбовь к интеллигенции). «У кого что болит, тот о том и говорит» (примат «Я» над «МЫ»). «Ум не обязан отвечать ни за сохранение страны, ни за выживание человечества» (данная обязанность человека заложена в его подсознании, и большинство людей ее не осознают). Самое же удивительное заключается в том, что если хорошенько присмотреться, то можно найти упоминания об особенностях человеческого сознания практически в любой статье и любых авторов. Прочитайте, например, Ленина, у которого это обстоятельство наблюдается в каждой его статье (из их великого множества), так что по ним, впору изучать человеческую психологию. Почему так происходит? А потому, что когда сознание человека крепко занято какой-то важной работой, оно вместо того, чтобы время от времени отдохнуть, нагружает себя еще сильней, размышляя еще и о принципах своей работы. И это является самой главной особенностью человеческого сознания, назовем ее стремлением к «познанию познания». У животных эта особенность начисто отсутствует, а потому, можно смело заявить, что стремление к «познанию познания» является основным отличительным признаком человеческого сознания от животного. Ну а если вспомнить, что «человек создан по образу и подобию Божьему», то следует предположить, что это «стремление» характерно и для Мирового сознания. И оно как-то связано с присущим мировому сознанию (как и человеку) «синхронистическим мышлением» (одновременному и синхронному мышлению всеми составными частями сознания – Верой, разумом и подсознанием). Ну а выводы делайте сами, уважаемый читатель.