О Вере в будущее
Мы с Вами, уважаемый читатель, уделили достаточно много внимания для того, чтобы понять, что такое Цивилизационный кризис, который охватил современный мир. И на взгляд автора, справились с этим вполне успешно, НО мы не ответили на более важный вопрос: «Куда приведет мир этот самый Цивилизационный кризис?» И на этот вопрос отвечает Ростислав Ищенко в своей статье — «Двум системам на планете тесно. Должен остаться кто-то один». «Противостояние между модернизирующимся Востоком и Западом, который стремится законсервировать свою модель экономического господства, пережило Вторую мировую войну, холодную войну, американскую гегемонию и продолжается в виде очередной мировой гибридной войны. Битва идет на уничтожение одной из сторон. Историки и публицисты любят цитировать маршала Фоша, охарактеризовавшего Версальский договор 1919 года: «Это не мир, а перемирие на 20 лет». Кто-то поражается провидческим способностям старого вояки, кто-то упирает на то, что легко быть провидцем, когда условия мира столь унизительные и грабительские — Германии, мол, ничего не оставалось, кроме как начать новую войну. Насчет того, был ли маршал пророком, мы поговорим чуть позже, а пока давайте задумаемся об унизительном и грабительском характере Версальского мира как возможной причине германского реваншизма. Часто и возникновение фашизма/нацизма этим объясняют. Хотя фашизм Муссолини, который также послужил источником вдохновения для германских нацистов, зародился в стране-победительнице — Италии, а в выигравших от войны Польше и Румынии установились такие же фашистские (в Румынии ближе к нацистской) диктатуры, как в проигравшей Венгрии. При этом проигравшая Австрия была примерно такой же демократией, как и выигравшая Чехия. В целом же фашистские/нацистские идеи были популярны в 20-е — 40-е годы прошлого века в Европе и США, как в диктатурах, так и в демократиях. Более того, фашистские идеи укоренились только в Европе и производных от нее цивилизациях. Япония в Первой мировой выиграла, но постепенно пришла к военной диктатуре. При этом даже в СССР японский режим не называли фашистским. СССР воевал с «фашистской Германией», но с «милитаристской Японией». То есть, в Токио установился авторитарный милитаристский режим, подобный режиму Ататюрка в далекой от Японии, проигравшей в Первой мировой войне, но тоже азиатской Турции. Подобный режим пытался установить и Чан Кайши в Китае, но так и не успел поставить под контроль всю страну. Обратите внимание: фашистские/нацистские режимы европейских стран решали проблему консервации существующего внутреннего и международного порядка (они боролись за «справедливый передел» колоний, но не за ликвидацию колониальной системы в принципе).
В добившихся самостоятельности полуколониях установились Азиатские авторитарные милитаристские режимы, и они стали решать задачу внутренней модернизации с целью включения своих стран в глобальную политику на равных правах со старыми игроками. При этом они не концентрировались на сохранении колониальной системы. Им было важно равенство со старыми игроками, а будет оно достигнуто в рамках старой системы или какой-то новой — дело десятое. В этом контексте глобальное столкновение было неизбежным. И вовсе не потому, что Германия считала себя обделенной колониями или униженной Версальским миром. У Польши колоний не было вообще, а амбиции были покруче немецких. Но, как и Германия Гитлера, Польша планировала решить свои проблемы за счет СССР и других стран. Концепции Пилсудского и Гитлера были очень похожи как во внутренней, так и во внешней политике. Оба диктатора хотели достичь национальной консолидации путем силового подавления любых оппозиционных сил, а затем перейти к внешней экспансии. У Варшавы и Берлина были территориальные претензии друг к другу, но в обеих столицах были уверены, что удастся договориться. Решение не только своих внутриполитических проблем, но и внутриевропейских противоречий они видели в экспансии на Восток. Оба считали, что будут в этом поддержаны Великобританией, и до падения кабинета Чемберлена договоренность с Лондоном была реальной для Берлина даже после начала Второй мировой войны. Только Черчилль в объединении Европейского континента для похода на Восток проницательно увидел угрозу Британской глобальной империи и начал борьбу с уже поглотившим Польшу Гитлером. В результате гитлеровская идея разрешить внутризападные противоречия за счет ограбления Востока была дезавуирована Черчиллем, который решил, что объединенная Европа опаснее для Британии, чем идущая по пути модернизации Азия, и надо вначале устранить гитлеровскую угрозу в Европе, а уж затем заниматься азиатским направлением. Кстати, он оказался прав, немцы чуть было не нанесли Британии смертельный удар, но после поражения Германии Британскую империю разрушили не СССР, не Китай, не Турция, а Соединенные Штаты Америки. Впрочем, Черчилль видел в американцах родственный народ и государство. Он был готов уступить им первенство в планировавшемся походе на Восток. Однако все изменилось, когда СССР разработал ракетные и ядерные технологии. Тем не менее, поход на Восток, пусть и в виде холодной войны, все равно состоялся. В 90-е годы прошлого века Запад даже смог одержать пусть и временную, но полную победу — США стали глобальным гегемоном. Конкуренция планов Гитлера и Черчилля привела к тому, что вместо похода на Восток объединенного Запада в сватку друг с другом вступили два восточно-западных блока. Китай, США, Великобритания и СССР воевали против Японии, Италии и Германии.
При этом Япония, СССР и Китай не имели ни цели, ни желания атаковать Запад. СССР и Китай были заняты решением внутренних проблем, Япония же решала свои проблемы за счет Китая. По сути, Восток, а СССР, заявивший себя главной мировой модернизационной силой и главным же противником западной гегемонии, безусловно, идейно принадлежал к Востоку, был втянут во внутризападный конфликт вопреки своим национальным интересам. Но когда война началась и блоки оформились, стала понятна как необходимость в такой конфигурации воевать до конца, так и тот факт, что победа любого из блоков вызовет внутреннее противостояние его собственных Запада и Востока. Задолго до плана «Немыслимое» и Фултонской речи, практически с самого начала антигитлеровского сотрудничества Великобритании и СССР, Сталин и Черчилль рассматривали друг друга как будущих конкурентов и ни на копейку не доверяли друг другу. Не верили друг другу и немцы с японцами. Естественное развитие событий показало, что восточные страны не могли избежать участия во внутризападной войне, которая была на самом деле борьбой за консолидацию Запада в его стремлении к экспансии на Восток. В случае успеха этого похода восточная тенденция к модернизации была бы нарушена, а западные колониальные империи смогли бы существовать еще сто лет. Именно поэтому США, перехватившие у Великобритании после Второй мировой войны лидерство на Западе, за счет внедрения более дешевой и эффективной неоколониальной системы, тут же во главу угла поставили борьбу с сохранившей популярность на Востоке идеей модернизации и восстановления глобального равенства Запада и Востока. При этом обе системы сделали шаг вперед и перестали рассматривать друг друга в географическом или сугубо идеологическом контексте, но вышли на уровень культурно-политических (ценностных) понятий. Такой подход позволил включать в западную систему чисто восточные страны (Япония, Республика Корея) и, наоборот, в восточную систему — чисто западные (Финляндия, Чехия, Венгрия). Этот подход, в конечном итоге, и привел Фукуяму к логическому выводу о «конце истории». Раз весь мир заявил о принятии западных ценностей, а в начале 90-х это было так (Кубу и КНДР можно было в расчет не принимать), значит, глобализация свершилась и американское лидерство пришло навечно. Ошибка Фукуямы была обусловлена тем, что заявления о принятии ценностей были чисто политическими, экономический же базис восточной государственности (в том числе, и даже в первую очередь, России и Китая) все еще требовал догоняющей модернизации и торгово-экономического равенства. Российские и китайские экономические элиты только тогда перешли к политической борьбе против американской системы, когда им стало ясно, что принципы мировой политики не изменились.
Они осознали, что политическая гегемония строится на основе экономического превосходства. США просто физически не могут допустить их равной конкуренции с собой в экономике и торговле, поскольку тогда они де-факто откажутся и от политической гегемонии, которая де-юре и так никем не утверждена. Противостояние между модернизирующимся Востоком и Западом, который стремится законсервировать свою модель экономического господства, пережило Вторую мировую войну, холодную войну, американскую гегемонию и продолжается в виде очередной мировой гибридной войны. Гибридность ее вызвана тем, что с каждой из сторон выступает ядерная сверхдержава, а сражаются стороны не за право сгореть в ядерном пламени, а за победу, за утверждение собственной экономической системы, которую обеспечивает система культурно-политическая, именуемая Западом системой ценностей. Поэтому, сколько бы мы ни говорили о мире, сколько бы соглашений ни подписывали, все это будет лишь временным перемирием, которое продлится пять, десять или двадцать лет. А дальше системные противоречия вновь приобретут непреодолимый характер. Поскольку конкурентная борьба не предполагает компромисс в качестве окончательного решения (только в качестве промежуточного, когда возникает нужда в передышке), системы ценностей также абсолютно бескомпромиссны. Они изначально выстроены таким образом, чтобы мир на их основе не был возможен, ибо одна всегда отрицает то, что для другой священно. Поэтому борьба ведется до окончательной победы, до полной капитуляции или полной деструкции оппонирующей системы. Все остальное — это временные решения, «перемирие на двадцать лет». Но сейчас это перемирие будет действовать гораздо меньший срок, поскольку время ускорилось и продолжает ускоряться. Прекрасный новый мир возможен только на условиях победителя. Это поняли наши враги, надо это понять и нам, иначе победы не достичь. Компромисс возможен и внутри западной, и внутри восточной системы. Именно поэтому мы легко договариваемся с Китаем, а США — со своими европейскими союзниками. Причем в обоих случаях договариваться тем проще, чем ощутимее опасность, исходящая от конкурирующей системы. Но компромисс между системами невозможен. Они слишком долго сражаются и слишком сильно разошлись. И вопрос решается не о том, «кто у чьих ботфорт в конце концов согнет свои колени», а о том, кто из чьих черепов башню сложит. Что же касается проницательности старого маршала Фоша, то думаю, что он в своей оценке руководствовался простым расчетом: 1. Война не разрешила глобальные противоречия, а значит, победа временна и победителям вновь придется отстаивать свои интересы с оружием в руках. 2. В то же время «цивилизованный мир» был в шоке от войны и связанных с ней потерь. Ни победители, ни побежденные не были готовы немедленно воевать вновь. 3. Чтобы война стала возможна, необходимо, чтобы выросло новое поколение, не ушибленное ужасами предыдущей войны. На это надо было примерно двадцать лет, за это время младенец вырастает и становится солдатом. Отсюда и «перемирие на двадцать лет».
Сейчас все не так. Поколения, пережившие шок Второй мировой войны ушли почти полностью. Страх войны давно покинул общество. Силовое решение вновь в почете. Поэтому сейчас никаких двадцати лет не будет. Разгромленный враг будет готов к реваншу немедленно, как только ему удастся набрать и вооружить новую армию. Это не так сложно, как кажется. В этом конфликте задействованы слишком большие силы, а ставки в нем настолько высоки, что формирование и вооружение армии для нового противостояния не должно стать неразрешимой задачей для одного из противоборствующих блоков. В будущем истощение, конечно, наступит, и враг сломается. Но если в этот момент не добить его без всякой жалости, он отлежится, восстановит силы и рано или поздно вновь принесет в наш дом войну. И если в следующий раз не выдержим мы, он нас не пожалеет. Двум системам на планете тесно. Должен остаться кто-то один» (Ростислав Ищенко). Так, кто же останется – мы или они? А на этот вопрос ответил Николай Выхин: «Либерализм – религия смерти». «В бесконечных дискуссиях наших дней сталкиваются субъективные мнения, отчего порой кажется, что ничего объективного и вовсе не существует, а все зависит исключительно от «точки» зрения. Те, кому по тем или иным причинам хорошо – говорят: нам хорошо, это и есть хорошо. Те, кому плохо, говорят – нам плохо, это и есть плохо. А если их поменять местами? Обе стороны запоют на противоположный лад. Причем микросоциология постоянно проводит такие жестокие эксперименты. В своих мемуарах «Карьера менеджера» знаменитый американский управленец времен «развитого капитализма» Ли Якокка писал так: «Говорят, что люди голосуют своими бумажниками, и политические взгляды моего отца действительно менялись в зависимости от уровня его доходов. Когда он бедствовал, мы были на стороне демократической партии… Однако в периоды процветания — до кризиса и после того как он был уже полностью преодолен — мы были республиканцами. В конце концов, мы за свои деньги работали изо всех сил и заслужили право распоряжаться ими в своих интересах». Если исходить из логики Ли Якоки (а он далеко не худший в мире капиталистов деятель) – то объективного Добра и зла просто не существует. Есть интересы в конкретной ситуации, которые меняются на противоположные в иной ситуации.
Отсюда следующий шаг, который дегенеративный либерализм делает (уже без Якоки, тот — деловой человек): уравниваются категории «полезное» и «приятное». Если человеку что-то по кайфу, приятно, нравится – то это и полезно, и добро. Только наркоману, решившему «завязать», об этом не говорите, а то… сами понимаете… Буржуазный либерализм, при всем его антикоммунизме, почерпнул идею «классовой морали» из марксизма: в этом они солидарны, как Пат и Паташон. Это очень токсичная идея, которая делает предательство начальство, сгубившее СССР, не гримасой истории, не случайностью, а железной неизбежностью. Если у пролетариев своя мораль, а буржуев своя, то пролетарий, перестав быть пролетарием – автоматически утрачивает и прежнюю мораль. Как только вчерашний пролетарий, упорством или случайностью, оказывается у рычагов управления – он «превращается в тыкву», в его голове Добро и зло меняются местами (что мы и видели, лучше и ближе, чем хотелось бы). Означает ли это, что объективно Добра и зла не существует, они списаны «помудревшим» человечеством в утиль, вместе с идеями Истины и Смысла Жизни? Нет. Главный антагонизм цивилизации пролегает, конечно, не между буржуями и пролетариями. Если мы будем внимательно рассматривать историю цивилизации, то увидим, что главный антагонизм – между теми, кому нужно будущее, и теми, кому оно не нужно. Это создает удивительные, непостижимые для марксиста исторические комбинации, в которых некоторые цари оказываются прогрессивными, а пролетарии некоторых стран монолитно встают на сторону нацистского вождя. Антагонизм истории цивилизации, выделивший человека из животного мира потому и неразрешим окончательно (если бы мог быть окончательно «снят», то не был бы антагонизмом), что вопрос о будущем времени в принципе не имеет однозначного ответа. Звучит он так: существует или не существует будущее? Тысячу доказательств можно привести, что да, существует. И тысячу не менее убедительных, что нет, не существует. Наш сегодняшний день вчера был завтрашним – значит, будущее есть? Но наш друг, который вчера был жив, сегодня умер – значит, будущего нет? И земледелие, и скотоводство основаны на предсказании будущего: если я весной посажу зерно, осенью созреет колос. Но точно ли это предсказание, породившее народную поговорку «помирай, а хлеб сей»? Очевидно же, что нет! До осени могут случится засуха, ржа, наводнение, ледниковый период, нашествие саранчи, наконец, астероид упадет… Вероятность падение астероида именно этим летом невелика – но ведь есть же! Так есть ли будущее, или его нет? Если оно есть, то его, как и все сущее – можно хотя бы частично изучать, прогнозировать, воздействовать на него. Если же его нет – то изучать, предсказывать нечего и воздействовать не на что.
Столкнувшись с неразрешимостью вопроса о будущем, человек создал две веры, обе с точки зрения рационализма отмечены неполнотой. Это вера в вечную жизнь и вера в вечную смерть. Собственно, в зависимости от выбора между двумя этими верами далее складывается все человеческое поведение. Отрицание будущего мы называем «локализмом» (предлагаем принять такой термин). Локализм имеет свою логику, в рамках которой очень многое, неверное с точки зрения вечности, оказывается правильным, и ,наоборот, в локальном пузыре ограниченного времени/пространства. Пузырь этот может быть больше или меньше – самые радикальные локалисты живут одним днем, как бабочки-однодневки, которым к вечеру помирать. Умеренные локалисты расширяют пузырь до года, десятилетия, иногда даже до полувека. В теории, конечно, даже и радикалы будущего не отрицают – вопрос в ином: надо ли ради него радеть? Или же – «какое будет, такое и будет, нам пофиг»? Теория беззуба, практика зубаста. Практика ставит ребром вопрос: какое количество доступных тебе энергий всех видов (включая психическую, и ее в первую очередь) ты отчуждаешь от «сегодня» в пользу «светлого завтра»? Отчуждение – всегда болезненный процесс. Если у меня в кармане 1 рубль, и я купил за рубль колбасы – то переживаю, что книжки за рубль не купил. Если же купил книжку – переживая, что не купил колбасы. А если бы мне хватило на обе покупки – это означало бы отрицание какой-то третьей, и т.п. Важно подчеркнуть, что «метод опроса» ничего вам не даст: — те, кто верит в будущее – скажут вам, что верят в него, — а те, кто не верит – тоже скажут, что верят, им невыгодно другое говорить, а они личную выгоду ставят превыше всего. В этой связи тех, кто громко кричит, что атеист, я называю «эпатажником», потому что кричать о своем атеизме – не атеизм, а эпатаж. Вполне сложившийся атеист будет всему поддакивать, решая свои локальные проблемы, а вовсе не глобальные вопросы вероисповедания масс, которых (вопросов) просто нет в его картине мира… Ведь в настойчивых попытках заставить другого не верить – отчетливо и однозначно прослеживается фанатичная «вера в неверие». Способная эпатажника, стремящегося шокировать публику и словить хайп, толкнуть даже на самопожертвование, которое настоящему атеисту нафиг не нужно! Итак, в итоге: все люди говорят, что верят в будущее (за исключением честных чудаков, королей эпатажа, утверждающих в открытую – «после нас хоть потоп», но такие погоды не делают). При этом часть людей, действительно, верит в будущее, другая же часть (криптоатеисты) – нет. Как же их разделить, если они говорят одно и то же (антикоммунисты требовали «демократии», как будто коммунисты предлагали им монархию)? Евангелие (От Матфея, 7:15) говорит об этом так: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их».
Отсутствие веры в будущее проявляет себя только в плодах деятельности, наивно ждать ее на словах. Скажем, Ельцин – очевидный преступник, циник и чудовище, но какие песни он пел в начале своей карьеры? Наверняка Ельцин понимал, что в будущих учебниках мировой истории займет место рядом с Иудой, среди самых черных и проклинаемых деятелей, про которых Библия говорит – «и станешь ты ужасом, притчею и посмешищем у всех народов» (Ветхий Завет, Второзаконие, Гл.28). Но если понимал – зачем тогда так делал? Ответ очень прост: ему было наплевать, каким его опишут учебники истории будущего! Да и будут ли вообще в будущем какие-то учебники, уроки истории, или человечество вернется в пещеры – ему было тоже наплевать. Его радикальное отрицание будущего, которое он скрывал, пока мог, свело все к хищнической алчности урвать только себе, только здесь, и только сейчас. «По плодам их узнаем их»… Вера в вечность жизни создает одну матрицу поступков. Вера в вечность смерти – совершенно другую, во многом прямо противоположную. Ведь будущее в любом случае – время, которого еще нет, и люди, которых еще нет. Может случиться так, что слово «еще», за которое цепляются верующие в жизнь, окажется вычеркнуто. Нет ничего проще, чем через поветрие «чайлдфри», через стерилизации попросту не зачать грядущие поколения, прервать на себе цепочку рода в свойственной почти всем западным либеральным политикам бездетности. И тогда дни, которые еще не наступили – легким движением обретают полноту нереальности. А люди, которые еще не родились – в ничто, фантом, бред, нечто вовсе несуществующее. С точки зрения теоретической – будущее неизвестно, неопределенно, во всех его чертах непредсказуемо. Но с точки зрения практики – будущее может быть убито, зарезано, как корова или курица: если посчитал, что мясо тебе сейчас важнее, чем молоко или яйца в другие дни. Либерализм, современный западный «символ веры» потребительского общества – есть религия смерти. В этой религии именно будущее (его обустройство, формирование, планирование) предстает главный угнетателем человека. Нужды будущего, представляющиеся локалистам психопатией, претендуют на отчуждение огромных ресурсов из сегодняшних твоих возможностей. Организация «правильного» будущего (а кстати, в чем правильность именно такого его эскиза? – спросит атеист) жрет у человека время, силы, деньги. Такое поведение без фанатичной веры в Будущее, в Истину и Смысл, в то, что победить должно непременно Добро, а не что попало – невозможно. У атеистов накопилось очень много (и нельзя сказать, что необоснованных) вопросов к людям цивилизации. Среди них такие: — А с чего вы взяли, что именно вот это Добро, а не что-то другое? Бог вам сказал? А знаете, как называют тех, кто слышит голоса несуществующих личностей? — А почему вы решили, что Объективная Истина существует? А ну как все исчерпывается фразой «у каждого своя правда»? — Если каждый будет жить только для потомков, то кто же из людей будет тогда просто жить? И т.п. Каждый из этих вопросов обладает поистине свинцовой тяжестью, и радиоактивным влиянием на сознание человека.
— Мы не против будущего – говорят умеренные локалисты (не такие «отмороженные», как Ельцин) – но пусть оно само о себе заботится, когда будет, если будет! Почему мы-то должны о нем сегодня печься, и вместо физиологичеких удовольствий грызть гранит науки, кушать «кашу с гвоздями» многолетней усердной учебы? Вместо жизни легкой, расслабленной, в режиме «приколов» — постоянно морщить лоб в ответственности за грядущие века, пребывать на каторге «серьезного отношения к жизни»?! Есть три модели бытия живого существа: восхождение, кругооборот и распад. Первое видит в цивилизации лестницу в небо, идет со ступени на ступень, вперед и вверх, не повторяясь. Второе видит в цивилизации круг, вращается по кругу, сохраняет себя в вечном повторении. Третье же (возобладавшее после краха СССР) – видит в наследии цивилизации только жратву и относится к нему, как паразит. В ситуации распада и разложения речь идет не только о том, чтобы цивилизация наращивала Ноосферу, но даже и о простом сохранении уже имеющихся достижений мысли. Крысы нашли кучу зерна, стали кушать и гадить. Куча зерна тает, куча кала растет. Когда зерно закончится – крысы уйдут искать другую кучу. Не найдут – сдохнут. Но к хлеборобству в любом случае не перейдут – ибо крысам не дано… В человеческой истории, под тысячью масок, в хитонах или камзолах, во фраках или сюртуках, и в современных футболках – мы всегда застаем лишь одну из двух сущностей: Религию Смерти или Религию Жизни. Все попытки как-то иначе определить мировой антагонизм (самой настойчивой из которых был марксизм) провалились. Человек свободен в выборе: думать о будущем, или не думать о нем. От этого определяется дальше все его поведение. Если человек думает о будущем, то он приходит к одним выводам, и это диктует его поступки. Если человек отказался думать о будущем – то и выводы, и поступки будут совсем другими. Монтаж грядущих веков сменится их демонтажом, растаскиванием уже смонтированного, чтобы сдать в скупку металлолома и покайфовать сегодня на «быструю выручку». Итак, современный западный либерализм – это религия смерти в наиболее ярко выраженном ее проявлении, без посторонних примесей. Будучи религией смерти, либерализм очевидным образом адресован человеческому «низу», выступает апологетом самых низших зоологических инстинктов в любом их проявлении (если хочется – значит, имеешь право делать). С точки зрения социально-экономической либерализм «освобождает» человека от всякой ответственности не только перед будущими поколениями (которые вычеркиваются через бездетность либералов), но даже и перед современниками.
Религия смерти содержит в себе на догматическом уровне, в роли сакралий – отрицание Смысла, Истины и Добра. Она отрицает их не только в быту, но и ритуально, низводя человека в окончательное животное. Отрицание будущего в самой радикальной форме приводит к патологической концентрации на предельно кратких промежутках времени, при попытках сволочить все блага и удовольствия в одну точку пространства и времени. А раз так, то склонность к воровству (животный инстинкт, примитивный, но здоровый) перерастает уже в клептоманию, то есть хищения, патологически бессмысленные и беспощадные, безразмерные, безудержные. Это уже не тот вор, который украл, что ему для жизни нужно, и дальше разумно спрятался, стараясь как можно меньше «отсвечивать». Т.е. следуя инстинкту самосохранения. Нет, в радикальном либерализме мы имеем дело с одержимыми, с «бешеными псами», которых только пуля остановит в их забеге. При этой форме бешенства не только чужие жизни ничего не стоят, но и собственная для бесноватого уже не имеет никакой ценности. Все наследие цивилизации, как материальное, так и духовное – не просто утилизируется «помаленьку», а пускается в распыл в ходе оргии, вакханалии разнузданной криминализации. Вы когда-нибудь видели, как кошка пытается стряхнуть с себя липкую ленту? Вот с таким же упорством и рвением Зверь либерализма пытается стряхнуть с себя «прилипшую» цивилизацию: не только расходы в пользу будущего и бедных, но и всякое сложное знание, все сложные формы культуры, книгочейства, цивилизованных форм труда и досуга. Либерал стремится не только взять от жизни по максимуму, но и усилий при этом потратить по минимуму. Идеал либерализма – когда кто-то получил все, не сделав для этого ничего. Что же касается учебы, труда, службы – то это все удел неудачников, удел тех, кого в либеральном обществе принято презирать и третировать. Только тот умен – говорит Зверь – который всех обманул, а остальные все – дураки, чем бы ни занимались! Может ли религия смерти породить иное отношение к жизни? Нет. Ведь в ее картине мира жизнь – случайная, бессмысленная, нелепая и очень кратковременная вспышка. Всякое поведение в ней бессмысленно, а раз так, то наиболее привлекательными оказываются наиболее низшие инстинкты, наименее нуждающиеся в определении смысла. Ведь смысл удовлетворения инстинкта – замкнут в самом процессе: никто из хомяков не задает вопроса, зачем в определенное время ему вдруг остро нужна хомячиха. Хомяк не только не задумывается, зачем нужны хомячата, какой смысл в их появлении, но и понятия не имеет, что «справив нужду», малопонятную ему самому, он дал жизнь новому поколению хомяков. Нечто подобное происходит с либералами, когда желание бесконечно прикалываться, имеет апогеем избрание клоуна президентом. Галич о таком спел: …А то, что придется потом платить – Так это ж пойми – потом!!!» (Н. Выхин, команда ЭиМ).
Автор этого сайта не только верит в будущее, он верит и в то, что именно человеческие мысли и определяют облик этого будущего (не конкретных людей, за исключением «вершителей», а конкретных человеческих сообществ). И если западное общество не верит в будущее, то для него этого будущего и НЕ БУДЕТ. Так что, Выхин абсолютно точно ответил на поставленный нами вопрос, хотя писал совсем о другом. Есть два мира. Один находится в воронке «неверия в будущее», а стало быть, эта «воронка» заодно уничтожает и прошлое, оставляя на поверхности только настоящее. Его сторонники, вскормленные нынешней западной пропагандой, которая и ведет в небытие, находятся в самой опасной для себя зоне. Другой мир находится в стадии формирования. Но уже есть часть людей, которые смотрят в будущее. У них есть проекты, и у них есть вера, что их проекты реализуются. Кому-то кажется, что эти проекты утопичны, поскольку сейчас они еще не крепятся на чем-то основательно (для этого нет базы, нет понимания, как конфигурируется будущее). Есть еще одна часть людей — те, кто находится между этими двумя мирами. Это тоже очень небезопасное положение. Человек не может определиться, и этот дисбаланс обязательно скажется на его психологическом состоянии, а стало быть, и на событиях в его жизни. Таким образом, у кого есть вера в будущее, если есть, что предъявить этому будущему – свой духовный потенциал (это и есть то, в чем нуждается будущее), у того есть само будущее. Новый мир уже здесь — в реальности, хотя он и не обрел до конца своей материальности, ведь он лишь строится в настоящем. И его, тем более, не видно на фоне старого, уже отжившего свой век мира, который трубит о себе громче всех, показывая себя «во всей красе» и выдавая «черное за белое и белое — за черное». Сегодня, в это непростое время трансформации, Мироздание оставило нам не так много времени, чтобы сменить вектор развития с потребительского на созидательный. Иначе нам просто не пройти сквозь нарастающие катаклизмы, которые наверняка будут еще круче, чем нынешние. Однако автор уверен, что мы переживем и их, ведь в конце 2012 года мы с Вами уже пережили «конец света» (коренной перелом в человеческой истории), а стало быть, современное человечество еще не «утратило до конца» свой инстинкт самосохранения, хотя западная часть человечества подобралась к этому почти вплотную. В любом случае, нам следует уважать ИХ ЗАПАДНУЮ СВОБОДУ, и раз они решили, что у них нет будущего, помочь им в этом деле, чем сможем. Кстати, автор этого сайта никогда не уверен, кому принадлежат его мысли, но на этот раз он точно знает, что последняя мысль — не его. А раз, так, она принадлежит Мировому сознанию, а стало быть, и Мироздание обязательно ПОМОЖЕТ ЗАПАДУ в реализации его мыслей о ПОЛНОЙ СВОБОДЕ ОТ ВСЕГО, в том числе, и от жизни. Ну а как это случится на практике, «поживем – увидим».