Как избавиться от доминирования подсознания человека
А для начала статья от «Arhantrop» — «АГРЕССИВНОСТЬ И ВОИНСТВЕННОСТЬ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПЕДАГОГИКИ». «Инстинктивная составляющая человеческого социального поведения. На каждом шагу мы сталкиваемся с опасным заблуждением: человеческое социальное поведение диктуется только (!) осознанной ответственностью. Недопустимо игнорировать его инстинктивную составляющую, доставшуюся нам от предков. Наш общий с шимпанзе древнейший предок инстинктивно: — был предан другу (сородичу); — с презрением к смерти готов был отдать жизнь, защищая своё сообщество; — нежно и бережно относился к молодым сородичам; — защищал самок даже ценой собственной жизни; — не убивал «своих». У папуасов центральной Новой Гвинеи каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседями. Организованные разбойничьи набеги на соседние селения происходят очень редко, но, случайно встретив на границе своей территории «чужих» — старуху или детей, «захватывают с собой» их головы. Населяют такие поселки десять-пятнадцать мужчин с их женами и детьми. Они неизбежно побратимы, друзья: каждый не раз спасал другому жизнь, и хотя между ними бывает соперничество из-за рангового порядка, из-за девушек и т. д., оно неизбежно отходит на задний план перед постоянной необходимостью вместе защищаться от враждебных соседей. А сражаться с ними за существование своего сообщества приходится так часто, что все побуждения внутривидовой агрессии имеют достаточный выход наружу. При таких обстоятельствах в таком содружестве пятнадцати мужчин каждый из них — «естественно» — соблюдает десять заповедей Моисея по отношению к своему товарищу: — не убий, — не клевещи, — не лги, — не укради, — не прелюбодействуй, — чти отца своего и мать свою, и вообще всех старых и мудрых носителей традиции и опыта. И мы унаследовали это духовное богатство, приходящее к нам вместе с кровью – от мамы с папой и подержанное здравым смыслом, опирающимся на простейшее и недалекое предвидение последствий своих поступков. Унаследовали «просто так»: без специальных усилий, помимо педагогики и воспитания с проповедями: «делай так», «не делай так» … Оно все само собой так получается. Так, а не иначе. Чтобы выжить. И чтобы продолжить свой род. От других – позднейших предков — австралопитеков (охотников на крупную дичь) — мы унаследовали «натуру хищника» с ее «культурой» убийства и плотоядности (поедание плоти), которые, мотивированные внутривидовым отбором, породили каннибализм.
И сегодня встречающийся не только в психиатрических клиниках и на съемочных площадках Голливуда, но всюду, где нечеловеческие условия выживания требуют ради спасения собственной шкуры скушать – со всей его шкурой и шнурками – своего родственника, соседа, а еще лучше постороннего человечка, которому сегодня не повезло. В естественных условиях (вне антропогенеза) каннибализм хищников — редкое исключение. Очень редкое! И потому, когда мы выспренно говорим про «зверства» людские, мы оскорбляем безответных зверюшек. Незаслуженно. Разве же это звери по сравнению с человеком?! От природы человек лишен смертоносного естественного оружия – телесных органов убийства: клыков, рогов, когтей, могучих лап, копыт, смертельных ядов … Его предки, соперничая в споре за ресурсы, не могли перебить друг друга на смерть, царапаясь, бодаясь, кусаясь или удушая. И побежденные всегда могли затормозить агрессивность победителей жестами покорности или испуганным криком. Поэтому им были не нужны специальные поведенческие программы предотвращения внезапного убийства. И потому Природа-Мать ими их обделила – не обеспечила антропоидов мощными средствами торможения агрессии, удерживающими от применения смертельного естественного оружия против собратьев по виду. Изобретение искусственного оружия – неожиданно – открыло новые возможности убийства, нарушив равновесие слабых запретов агрессии, адекватных слабым возможностям убийства. Человечество уже давным-давно уничтожило бы себя с помощью своих первых же великих открытий в области техники и технологий, если бы не великий дар ответственности, присущий, однако, отнюдь не всем особям популяции, но лишь самым опытным и глубоко мыслящим. И если до сих пор вид «человек разумный» не погиб в результате собственных экспериментов, то только благодаря тому, что некоторые люди способны поставить перед собой вопрос о последствиях своих поступков, правильно ответить на него и принудить – волевым и силовым способом – своих собратьев исполнить «рекомендованные» ими модели поведения. Неукоснительно! Однако, даже это не гарантирует нашему виду спасения от самоуничтожения до тех пор, пока ответственность за собственные поступки будет присуща лишь некоторым из людей. Со времени изобретения ручного рубила моральная ответственность за персональное поведение значительно возросла. С нею вместе усовершенствовались технологии запретов убийств. Но возросла и легкость убийства: усовершенствованная техника позволяет убивать опосредованно — на расстоянии — не затрагивая эмоций убийцы ужасом переживания отвратительности последствий причиненной смерти. Психически нормальный человек не стал бы охотиться даже на зайцев, если бы ему приходилось убивать дичь непосредственно – зубами и ногтями.
Лишь благодаря изоляции наших чувств от сенсорной достоверности отвратительных последствий убийства: конвульсивного трепета тела, из которого уходит жизнь, запаха крови, зрелища разлагающегося трупа… становится возможным, чтобы человек, который едва ли решился бы дать оплеуху невоспитанному ребенку, был способен нажать пусковую кнопку ракетного оружия или открыть бомбовые люки, обрекая сотни детей на ужасную смерть. Конкуренция сородичей за доступ к ресурсам внутри популяции, производящая отбор без связи с вне видовым окружением, может извратить и гипертрофировать агрессивный инстинкт, направив его на ослабление и уничтожение потенциала локальной популяции гоминоидов. В психике современного цивилизованного человека потенциал агрессивных поступков никуда не делся и ждет своего часа, чтобы проявиться во всей своей красе и могуществе, едва для этого созреют соответствующие условия и сформируются адекватные вызовы, требующие его применения. Могущество государства с его законами и поддерживающей их карательной системой, — с воспитательными институтами пропаганды в лице Церкви, Школы и Семьи, — специальные программы провокации агрессивности с последующей сублимацией ее спортом, искусством театра, кино, ритуальных массовых праздников прошлых побед и — демонстраций единства и социальной сплоченности вокруг общих ценностей и лидеров… и иными коллективными зрелищами тушат вспыхивающие то тут, то там искры братоубийственных инстинктов, тормозя проявление животных программ разрешения социальных конфликтов и противоречий. Однако общественный и государственный организмы никогда не работают идеально целиком и во всех своих звеньях. Следовательно, в любой момент, то тут, то там, могут возникнуть зоны неудовлетворенной и неконтролируемой конфликтности, наполненные нерастраченным потенциалом инстинктивной агрессивности, требующей разрядки, но не получающей ее. И всякий педагог, если он педагог не только по диплому, должен уметь спасти заблудшую в дебрях собственной дикости душу. Внутривидовой отбор в древности вооружил нас агрессивностью, для которой сегодня не всегда так же легко и просто находятся адекватные выходы, как в стародавние времена. Но если не решать такие проблемы сегодня, отпуская их на самотек, это чревато самоуничтожением, как отдельной локальной популяции (племени, страны, государства), так и всего человечества в огне наследственной программы внутривидовой конкуренции. Столетиями индейцы прерий вели дикую жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабежей. Это усиливало их агрессивность с каждым новым поколением. В короткий срок это запечатлелось в генах. В условиях современной урбанистической постиндустриальной цивилизации индейцы страдают неврозами чаще, чем другие группы людей, из-за подавленной культурой агрессивности.
Насилие и убийство по отношению к чужим у них в порядке вещей; по отношению к соплеменникам, напротив, оно крайне редко, поскольку ему препятствует табу. Убивший соплеменника обязан был, согласно традиции, покончить с собой. Аналогичны судьбы гиперагрессивных народов Кавказа, среди которых особенно прославились своей кровожадной разбойной воинственностью чеченцы. Сегодня внутривидовой отбор по-прежнему стимулируется конкуренцией, но уже в иных культурных формах. На смену соперничеству мышц, свирепости, кровожадности, храбрости… пришли накопительство, тщеславие, экономическая конкуренция, обман и пр., подавляя и замещая собой прежние катализаторы борьбы за существование: дружескую взаимопомощь, кооперацию и сотрудничество. Коммерческая конкуренция вызывает гипертрофию агрессии. Однако … выигрыш в богатстве, власти, предательстве и подлости не ведет к многочисленности потомства. А, значит, к торжеству Естественного Отбора. Когда выживают и оставляют после себя потомство лучшие. Если внимательно присмотреться к тому генетическому материалу, который остается после нынешних победителей, явственно ощущается рвотный рефлекс. Тоже показатель. Своеобразный! МОТИВАЦИЯ АГРЕССИИ – ИНДИВИДУАЛЬНОЙ И СОЦИАЛЬНОЙ. Анализ мотивов агрессивной деятельности предварительно предполагает ее генотипическую и фенотипическую дифференциацию на — инстинктивные типические действия, присущие данному животному виду и — «авторские» поступки феноменального разума, опирающиеся на социальную традицию или сугубо оригинального происхождения. С фенотипическими мотивациями дело обстоит не просто. Их слишком много. И они все весьма непохожи друг на друга. Это многообразие отражает неоднородные условия социального бытия разных антропоидных популяций: племен, народов, стран, государств, корпораций… каждая из которых в разные времена своей истории неповторимо особо использовала агрессию для обеспечения себя необходимыми ресурсами. Агрессия – не просто реакция на какую-либо ситуацию и содержащийся в ней безусловный стимул. Она имеет историю, включающую, как сознательные намерения особей, так и питающие их бессознательные (животные) мотивы, а также «торможение» агрессивного поведения моральными проповедями и примерами нравственно образцового поведения, социальными санкциями (закон, обычное право), которые – прямо или косвенно – влияют на проявления агрессивности.
Индивидуальная агрессия принципиально отличается от социальной (терроризм, мафия, захват заложников, войны). Последняя – результат социальных конфликтов в корне отличных от конфликтов персональных потребностей и от стимулов, провоцирующих индивидуальную агрессию. Социальная агрессия – функция особого устройства общества, следствие антагонистических противоречий в его социальной структуре. Она формируется господствующей в обществе системой ценностей и идей, управляется и направляется авторитетными доминантными особями, находящимися на вершине общественной иерархии, и осуществляется специально созданными политическими технологиями: — доносы, — слежка, — тюремная изоляция, — индивидуальный и массовый террор, — войны, — пропаганда. Преодоление агрессии, порожденной системой общественных отношений, возможно лишь в результате фундаментальных социальных преобразований, а не конструированием «терапевтических» технологий оздоровления персональной психики агрессора. Индивидуальное агрессивное действие может свершаться не благодаря, а вопреки принятой системе ценностей, взглядов и убеждений и отражать факт неблагополучия не общества в целом, а, или внутреннего мира самого индивида, или его непосредственного окружения, как, например, в случае детской агрессивности. Здесь ее преодоление может быть не связано с подвижками масштабных социальных структур и совершаться на индивидуальном уровне непосредственным воздействием на персональную психику. Психологи разводят понятия «агрессия» и «агрессивность». Агрессивность — это характерное устойчивое свойство личности – особенность ее мировосприятия и миропонимания, выражающаяся в готовности к агрессии, и в склонности воспринимать и интерпретировать поведение другого, как враждебное. Помимо глобальных – стратегических – причин агрессивности в современном обществе существует также бездна «случайных» ситуативных провокаторов и раздражителей, стимулирующих ее проявления. К примеру: 1) распространенность и доступность лицам, склонным к агрессии по своей психической конституции, оружия, предметов и орудий, которые можно использовать как оружие, о чем свидетельствует уголовная статистика: «Между количеством находящегося в распоряжении населения огнестрельного оружия и частотой убийств существует тесная и, по всей вероятности, причинная взаимосвязь. С ростом обладания оружием (сегодня оружие имеется примерно у половины американских семей) количество убийств по стране также растет.
Уже к 1968 г. огнестрельное оружие, находящееся в частном владении, по-видимому, составляло 90 миллионов единиц, в том числе 24 миллиона револьверов. В южных штатах, где оружием обладают уже не 50, а 60% семей, убивают чаще. По сравнению с 1960 г. количество убийств, совершенных в Соединенных Штатах, в 1975 г. утроилось, перевалив при этом за 14 000. Доля людей, убитых огнестрельным оружием, возросла в среднем с 55 до 68%. …В Кливленде доля убийств из огнестрельного оружия возросла с 54 до 81%. При этом ножи стали использоваться реже, доля совершенных с их помощью убийств упала с 25 до 8%. …Анализ убийств показывает, что большинство из них было предпринято вне связи с другими насильственными преступлениями. Лишь 7% убийств сопутствовало в Кливленде взломам, грабежам, захватам заложников или другим преступлениям. Большинство убийств не было результатом хладнокровно рассчитанного и заранее обдуманного деяния. По большей части речь шла о столкновениях, развившихся из ссор между родственниками, друзьями или знакомыми, т. е. об импульсивном насилии, совершенном в ходе борьбы за «справедливость» или из желания мести. В подобных ситуациях как раз и применяется находящееся под рукой оружие, причем без оглядки на опасность для жизни. Раньше таким оружием обычно был нож, теперь же все чаще им становится легкодоступный пистолет. Поскольку при использовании огнестрельного оружия смертельный исход наступает в 5 раз чаще, чем при применении ножа, рост числа убийств не должен удивлять». 2) Болезненная мнительность, подозрительность, когда в поведении окружающих находят несуществующие на самом деле признаки готовящейся агрессии и стремятся предотвратить ее упреждающим нападением на «агрессора», вызывая в себе гнев и ярость, также умножает вероятность конфликтов и столкновений внутри сообщества. 3) Месть (возмездие) ради восстановления «справедливости» — термина, обозначающего стремление к достижению пропорциональности причиненного ущерба. 4) Садистическое удовольствие от результатов агрессии. 5) Уязвленное чувство собственного достоинства, содержащее в себе и травмированную самооценку, и деформированные – авторитет в общественном мнении и социальный статус. 6) Повышенная эмоциональная чувствительность, раздражимость (гневливость, злобность) и возбудимость. 7) Общее физическое (энергетическое) истощение, приводящее к «обесточиванию питания» моральных, интеллектуальных блокаторов агрессии. 8) Соучастие в живом соперничестве (в какой-либо из его форм) или в зрелищах, возбуждающих агрессию (спорт, ритуальные поединки, азартные игры, фильмы, спектакли). 9) Занятия сексом. 10) Употребление стимулирующих агрессию химических (фармакологических) препаратов. 11) Накопленное раздражение утомленностью восприятия монотонных сенсорных возбудителей (шум, яркий свет, сенсорная изоляция…)» (Arhantrop).
Короче говоря, как ни крути, а агрессивность присуща «общественному животному», сидящему в человеке, или биологической (животной) составляющей его сознания. И, в отличие от разума человека, эта составляющая постоянно находится в работе, причем, эта работа зачастую не зависит от работы его разума. Другими словами, человек может обдумывать самые различные проблемы и выстраивать длинные логические цепочки своим разумом, а подсознание в это время продолжает заниматься управлением его поведения, ничуть не принимая во внимание работу разума. Впрочем, если человеческий разум что-то прикажет подсознанию, оно обязательно выполнит этот приказ. Увы, последнее происходит далеко не так часто, как хотелось бы. Ибо разум, хотя и является доминантой сознания, вполне доверяет своему подсознанию и довольно редко вмешивается в его работу. Вот и получается – разум думает о своем, а подсознание – о своем. И с точки зрения существования биологической особи, это абсолютно верный подход, ибо разуму, оперирующему понятиями (составными частями того или иного образа), требуется намного больше времени для принятия решения, чем подсознанию, оперирующему целыми образами. Если какое-то решение не требует немедленного принятия (у подсознания есть время для выбора оптимального решения), оно передает нужный образ разуму, последнее делит его на составные части (понятия) и по отдельности анализирует их, после чего принимает осознанное решение и передает его обратно подсознанию, для исполнения. Такое мышление характерно для всего живого на Земле, и автор назвал его «последовательным мышлением». Главное же отличие человека от животных заключается в том, что его сознание способно не только на «последовательное мышление», но и на «синхронистическое мышление» (одновременное и синхронное мышление и разумом, и подсознанием). Увы, современный среднестатистический человек использует эту способность своего сознания не часто. Именно поэтому, даже приняв какое-то окончательное решение, нынешний человек не понимает – истинно это решение или нет. Дело в том, что человек, наряду с шестью органами чувств (зрение, слух, вкус, обоняние, осязание и чувство равновесия) обладает еще и седьмым чувством – «чувством истинности информации». Однако последнее чувство является «спящим» и просыпается лишь в результате использования человеком «синхронистического мышления» (и чем чаще, тем лучше). Подсознание человека, которое находится на постоянной связи с мировым сознание и обменивается с ним информацией, способно зарегистрировать процесс резонанса собственных мыслей с мыслями мирового сознания, и в этом случае, считает свои мысли истинными. Лучше всего данный тезис поймут творческие люди, которые не раз испытывали в своей жизни чувство «глубокого внутреннего удовлетворения» от пришедшей в их голову мысли, или даже экстаза от нее. Именно так и проявляется «чувство истинности информации». А чтобы это чувство проснулось в человеке, ему необходимо испытать его, а для этого сознание человека должно получить «истинную информацию».
Вот в качестве такой информации, автор и предлагает Вам, уважаемый читатель, основные выдержки из выступления Андрея Белоусова — «Ядро устроено не из экономики, оно устроено из смыслов». «В мире развертывается целый ряд глобальных процессов, формируются новые глобальные тренды. Мы видим климатическую повестку, энергопереход, продовольственную повестку, все, что связано с демографией, пандемийные волны. Мы, наконец, видим колоссальный технологический вызов. Некоторые специалисты говорят, что уже в 2030-е годы мы получим так называемую технологическую сингулярность (это гипотеза, согласно которой в будущем случится момент, когда технологическое развитие станет неуправляемым и необратимым, что приведет к серьезным изменениям человеческой цивилизации). Плюс процессы, которые происходят в мировой экономике, во взаимоотношениях Китая и США. Ситуация, связанная с Евросоюзом. Выход на мировую арену новых суперэкономик — таких как Индия, Индонезия, Бразилия и ряд других. Самоопределение России, стратегическое самоопределение невозможно вне этого контекста. Россия заявляет себя как действующего активного игрока в мире, на мировых площадках. Тогда возникает вопрос: «Что такое Россия, в чем ее субъектность?» Ответ на этот вопрос очень важен. Он является основой того, что есть во всех странах, которые обладают субъектностью и суверенитетом. Это называется стратегическим диалогом. Диалог внутри общества и диалог между государством и обществом по выработке основных концептов, основных идеологем. У нас, к сожалению, до сих пор этого не было. Почему? Потому что это очень сложная тема. Это же нельзя просто сесть в тиши кабинета, придумать и на бумажке написать. [В числе направлений, с которыми Россия может выйти к миру] это традиция и консерватизм, в конечном счете. Но это далеко не все. Это должен быть модернизированный консерватизм. Россия может стать хранителем традиционных ценностей Запада. В то время как Запад распрощался со своими традиционными ценностями и перешел к чему-то другому, что на самом деле является антитрадицией в рамках постмодернизма. Сохранение традиционных ценностей Запада, которые в определенном смысле являются ценностями западной христианской цивилизации, европейской цивилизации, Россия может стать хранительницей этих ценностей. Такая несколько парадоксальная история, но тем не менее. Отсюда говорить о том, что Запад наш враг, — неверно. Но на Западе существуют элиты и большие общественные слои, которые связаны именно с традиционными ценностями. И здесь может оказаться, что Россия для них спасительная соломинка, которая дает им возможность еще что-то сохранить.
Правильнее сейчас говорить не о повороте на Восток, но и о повороте на Юг. Но слово «поворот» достаточно лукавое, потому что тянет за собой идеологию глобального мира. Глобальный мир — он был в головах, по крайней мере, идеологов этого мира — моноцентричен. Было англосаксонское ядро и примкнувшая к нему старая Европа, они вдвоем рулили миром. И мы как-то вписались в этот мир. Это, кстати, правильно, мы действительно туда пытались вписаться. А теперь оттуда нас как бы выкинули. Но идеология многополярного мира состоит в том, что должно быть выработано нечто самостоятельное, самость, как у Юнга. Не персона, маска, которую ты носишь. Вот эта самость должна проявиться у всех стран, которые обладают суверенностью. У тех стран, которые суверенностью не обладают, она по определению проявиться не может. Какая-нибудь многоуважаемая мной глубоко Голландия, Нидерланды они не обладают суверенитетом. Могу сказать, что точно должно быть у страны, обладающей суверенитетом, — это обладание собственными смыслами. Кто мы, откуда мы, куда мы идем? Индия, например, обладает точно суверенитетом, хотя у нее ВВП на душу населения не очень высокий. Так же, кстати, как у Китая пока. Но это страны, которые обладают суверенитетом на 100%. У нас нет другого варианта для нашей страны, кроме как обрести или воспроизвести эту самость. Говорят, у нас есть огромные ресурсы, у нас есть талантливое население. Это все — правда. Но самое главное необходимое условие для нашей самости — это огромная культура. У нас есть собственный культурный код. Собственная культурная идентичность, которой нет у подавляющего большинства стран и народов. Ее, кстати, очень хорошо чувствовал Достоевский. Пафос Достоевского, особенно в такой его работе, как «Дневник писателя», там выражен просто на 100%. Потом еще целый ряд авторов XIX и XX веков тоже. Вот это наш главный ресурс, нам надо его вытащить. Нам надо, чтобы люди почувствовали, что они являются носителями этого культурного кода. Через механизмы, через патриотизм, через воспитание людей, через опыт отцов и дедов. Если мы эту задачу решим, то задачи экономики вторичны. Они очень сложные, но я уверен, что мы их сможем решить, потому что в принципе у нас для этого все есть. Мы порушили в 1990-е годы очень много, но что за десять лет порушено, то за два-три года можно восстановить на новом уровне и в новом качестве. С моей точки зрения, должно быть сделано две вещи. Первое, должно быть то, что американцы в свое время называли плавильным котлом, но немножко в другом смысле. Особенно для молодого поколения, которое соприкасается с реальностью. Это поколение не живет в виртуальном мире, а попадает в ситуацию настоящего выбора.
Поэтому я согласен с идеей, что новые элиты сейчас выкристаллизовываются на новых территориях, потому что они там находятся в реальной ситуации. И я вижу ребят, которые оттуда приезжают, а потом снова уезжают. Там много моих знакомых, мы общаемся, и я вижу, как они меняются на глазах. И второе, нужны люди, которые все это будут осмысливать. И уже формировать в виде идеологем, идеологий и так далее, это обязательно. Если чего-то одного не будет, то это не сложится». Очевидно, что все в одном направлении смотреть не могут. Этого никогда не было и не будет. Особенно для нашей страны. Наша страна всегда характеризовалась значительными ценностными расколами, в период реформ это всегда обостряется. Будь то петровские реформы… Петр, это же он для нас великий, а так его и антихристом кое-кто звал, и анафеме предавали. Я уж не говорю о ситуации с революцией, когда у нас офицерский корпус раскололся пополам: 50% — за красных, 50% — за белых. Это что такое? Это элита. Но, правда, своеобразная элита. И это же произошло в 1990-е годы, когда у нас общество раскололось достаточно сильно. Всех пытаться подогнать под одну гребенку и заставить идти куда-то — довольно сложно, невозможно и контрпродуктивно. Но должно быть ядро, которое будет идти, которое вокруг себя будет формировать эти пространства. И это ядро устроено не из экономики, оно устроено из смыслов. Элита по определению — это служение. Назревшие изменения элита понимает. Но не понимает, в каком масштабе? Весь вопрос в том, с чем я себя идентифицирую. Если мы говорим, понимая элиту в таком утрированном виде, — образованное сословие, обладающее властью, — вопрос остается: в чем я понимаю изменения? Это касается моего дохода, моего благосостояния, моей собственности, моей семьи или это касается моей страны? Или даже — это касается всего человечества?» Готовы они или не готовы, я вам сказать не могу. Но я вам скажу другое. Почему, с моей точки зрения, сложилась такая ситуация. Во-первых, история с тем, что все хранили доходы за границей, и все туда стремились, несколько преувеличена. Хотя, конечно, это явление общественное, значимое и достаточно массовое. Во-вторых, причины здесь, конечно, тот раскол и та травма, которую получило наше общество в 1990-е годы. Но к этому добавилось еще одно обстоятельство, уже более позднего происхождения. Когда мы приняли концепцию, она тоже не была прописана на бумаге, но стала именно такой — нам нужно встраиваться в глобальный мир. Мы, с одной стороны, говорили про многополярность, а с другой — выстраивали политику встраивания в глобальное культурное пространство. Мы — часть мировой культуры. Но вы можете сказать, что мы — часть мировой культуры, а можете сказать, что мы — носители традиций российской культуры. Это разное, хотя и похожее.
Мы — часть научного глобального пространства. Мы — часть глобальных технологических цепочек. Только они сложились и управляются из центра, там конечная сборка, там стандарты. Мы входим в начале и в середине. Чем мы за это заплатили? Ровно этим. Если мы — часть этого пространства, у нас возникает тяга идти туда, где в этом пространстве сосредоточены основные ценности с точки зрения наибольшей отдачи. Центры финансирования находятся там, в центре ядра. А мы находимся на периферии. Нам для того, чтобы его сломать, нужно то, что сейчас называют емким словом «технологический суверенитет», а для этого нужны деньги. Бизнес говорит: «Ребят, чем нам налоги повышать, давайте мы лучше скинемся и заплатим». А дальше начинаются нюансы: кто сколько? Я к бизнесменам отношусь с большим уважением. Потому что реально многие из них — это настоящие патриоты, что бы про них ни говорили. И работают не потому, все под санкциями ходят, а потому что считают, что у них здесь дом. Они очень тесно себя идентифицируют со страной. Не все, но многие. Как государство должно выстраивать отношения с бизнесом в новых условиях стратегически? Я считаю, что мы должны стать партнерами. Старший партнер и младший партнер. Потому что в наших условиях государство — это не ночной сторож и даже не баланс между обществом и государством. Государство берет на себя многие функции гражданского общества. Так уж получилось, к сожалению, исторически так получилось. Поэтому не может быть равенства государства и бизнеса. Но партнерство, когда государство и бизнес понимают взаимно цели и задачи, уважают их и работают, так вот, как win-win, с эмпатией. Один работает на цели другого, выстраивая в каждый момент времени некий консенсус, через плотные коммуникации, — вот эту модель я и называю моделью партнерства. Она у нас стала складываться с 2020 года, с пандемии». Нам лучше один раз принять решения, обсудив их со всеми, с кем только можно, — с бизнесом, с профсоюзами, с общественными организациями, Думой, Советом Федерации и так далее. Должно пройти достаточно широкое обсуждение хотя бы на уровне принципов. Дальше их воплотить и постараться хотя бы пять лет прожить без существенных изменений». Никто не относился к санкциям, как к чему-то проходящему. Мы пережили первый шок. Дальше мы видим, что с той стороны начинают нас пытаться поджимать вторичными санкциями. И мы понимаем, что у нас запущены достаточно сложные системные процессы под действием этих санкций. Я бы их не назвал процессами деградации однозначно, потому что они одновременно и стимулируют некие новые активности. Мы бы никогда с такой энергией не стали заниматься станкостроением и микроэлектроникой, если бы не то, что произошло.
Что касается того, как спрогнозировать экономику на долгую перспективу? Есть несколько тенденций. Первое, что касается мировой экономики, — это распад тех скреп, на которых эта экономика базировалась в 1990-е годы и в первой половине 2000-х годов. Этот баланс держался, прежде всего, на отношениях США и Китая. Когда США потребляли больше, чем производили, они начали сбрасывать индустрию, промышленность, шла деиндустриализация США, переход в сторону услуг, хайтека и так далее. В результате у них дефицит платежного баланса, бюджета. А это все финансировал Китай, у которого высокая норма сбережений. За это американцы открыли Китаю свой рынок. И Китай туда в огромном количестве экспортировал свои товары. Это ось, которая провалилась. Теперь второй тренд, тоже магистральный, — это совершенно очевидный процесс индустриализации стран второго эшелона, которые мы относили к традиционному Востоку и Югу. Это касается арабских стран, некоторых африканских стран, Бразилии, крупнейших латиноамериканских стран. Индия, Индонезия. То, о чем мы говорили. Это очень мощный тренд, который точно совершенно переформатирует экономическую карту мира. Дело в том, что в конце 1980-х — начале 1990-х годов на рынках стран оказалось то, что некоторые специалисты называют советским наследием. Это огромное количество ресурсов, которое раньше контролировал Советский Союз и которые оказались почти бесхозными. И началось быстрое освоение этих ресурсов. Это дало очень быстрый рост мировой экономики и создало иллюзию глобализации. Глобализация — не только единый центр, это еще и доминанта торговли над реальным производством. Финансы доминируют над торговлей. И все решили, что так будет продолжаться очень долго, и начали это все обвязывать системой институтов, прежде всего, американцы. Тогда появилось ВТО с его правилами торговли как основной институт, и МВФ, тогда более акцентированную роль стала играть ОЭСР как генератор новых лучших практик, на которые ориентируются инвесторы. И в одночасье, это все рухнуло. ВТО оказалось в глубочайшем кризисе, из которого, похоже, оно уже не восстановится. То же самое происходит и с финансовыми институтами. Но самое главное, мировая торговля перестала быть лидером, начался рост протекционизма. Эта тенденция вызывает большие проблемы для тех стран, которые не смогли вписаться в эшелон растущих экономик. И на первое место я бы поставил продовольствие, потому что Россия держит очень значительную часть плодородных земель мира. Безусловно, остаются энергетика и энергетические услуги. В любом случае, России есть, что предложить другим странам мира, в некоторых областях она может предложить технологии, в других – логистику» (https://www.rbc.ru/business/13/06/2023/6482d3389a79473805ee8978). Как видите, здравомыслящие люди есть и в нашем правительстве. На этом и закончим.