Река жизни
Данная глава является последней в этой книге, и автор предлагает Вам, уважаемый читатель, поговорить в ней о «реке жизни». И начнем мы этот разговор со статьи Вазгена Авагяна — «К ДИСКУССИИ «МАРКС И СОВРЕМЕННОСТЬ». «Юноше, обдумывающему житье (когда-то таким юношей был и я), однажды приходится понять, что выбор фундаментальной платформы не так уж и велик, как сперва казалось. Строго говоря, главных платформ всего три: 1) Социал-дарвинизм: все всех убивают, и, коли так, совершенствуя «искусство» век от века, когда-нибудь убьют окончательно. И все закончится – по крайней мере, для человечества. 2) Дряблый гуманизм: основан на жалости и «выживании слабейших», искусственном их вытягивании, вскармливании. 3) Цивилизация: победа прогрессивных (т.е. стремящимися к эталонному идеалу) сил над дегенеративными (т.е. уводящими от эталона цивилизации, или, как минимум, не приближающими к нему). Не понимая этого вот третьего пути, мы все время мечемся между первым и вторым. Первый (социал-дарвинизм) – тупик, и к тому же ужасен, это агония человечества, чем более долгая – тем более мучительная. Второй не так ужасен, но такой же тупик. Можно под влиянием сентиментальной жалости вскармливать бездарных и никчемных людей, снова и снова, и в итоге добьешься только одного: они возле твоей кормушки станут совсем «овощи»… Маркс как раз и ставит вопрос (правда, на специфическом языке своей эпохи, и опираясь на данные наук своей эпохи) о преодолении как ужасов капитализма, так и утопизма в пытающемся ему противостоять социализме. То есть он ставит вопрос о прогрессе и регрессе, выделяя бенефициаров прогресса в прогрессивные классы, а бенефициаров регресса – в реакционные классы. Понятно, что насильник с помощью насилия получает то, чего ему нужно, а жертва насилия – наоборот. И если у нас эталон – преодоление насилия, то жертва насилия становится прогрессивной силой истории, стремясь удалить насилие, а насильник – реакционной силой, стремящейся вопреки идеалу развития, закрепить и умножить выгодное для него насилие. Теоретически насильник может раскаяться и тоже выступить против насилия в дальнейшем. Но практически ему это, в отличие от жертвы насилия, имеющий в отмене насилия прямой, личный, шкурный интерес – не свойственно. Если говорить современным языком, то прогрессивный класс – это совокупность людей, чьи локальные, персональные интересы и выгоды совпадают с выгодами и потребностями всего человечества, взятого в целом, как нечто единое. Например, те, кто получают меньше среднего – выиграют (лично, шкурно) от общества равных возможностей. Если не материально – то хотя бы по части возможностей, прежде для них (а самое обидное, для их детей) закрытых.
Те, кто получают средне – не проиграют, но и только. Те же, кто получал больше среднего – лично проиграют, и тем больше, чем выше их права поднимались над средней массой. Бесконечные сопли, размазанные по страницам белоэмигрантов, и Бунина, и Пастернака на тему «вот ведь была жизнь, да поломалась» — связаны в их творчестве именно с этой, личной потерей. Даже Пастернак, весьма отзывчивый и широкий автор, не может понять, насколько же лучше стало человеку из подвала, оттого, что ему, ресторанному завсегдатаю, стало хуже… Русский язык очень интересно, и даже забавно отразил это в именах феодальных сословий: есть крестьяне (христиане) и другие сословия, которые, если следовать логике языка… не христиане! На практике христианство чем только не занималось, но теоретически оно обязано симпатизировать «своим» (которые христиане) а не «чужим» (которые противопоставлены общине «крестьян»-христиан). Интересы беднейших во все времена есть интересы всего человечества в целом, потому что скорость эскадры измеряется по самому медленному кораблю. А справедливость нужнее всего тому, кому нечего терять (кроме своих цепей). Это и делает беднейшие слои «стихийными прогрессорами», ведь не только социальный, но даже и технический прогресс им всего нужнее. Например, механизация труда может быть даже и вовсе не замечена тем, кто использует рабский труд, но рабу она жизнь облегчает кардинально! Если принять условность определенного уровня развития культуры, то, конечно, существуют и социальные классы, как таковые, и прогрессивные с реакционными среди них. Если вы будете смотреть на яблоню осенью – то там реально будут яблоки. А если весной – то нет. Поэтому яблоки, как и социальные классы – это «реальность, но при условии». В случае с яблоками – нужна осень. В случае с классами – определенный уровень развития культуры и цивилизации для данного общества. Но, признавая объективную прогрессивность того или иного класса, мы должны понимать и другое: попутчик – вовсе не обязательно идейный соратник! Попутчик – лишь тот, кому с тобой сейчас по пути, и не более того. Представители угнетенных классов гарантированно за справедливость и закон – только пока они представители угнетенных классов. Им просто деваться некуда, у них личное-шкурное совпадает с высшим-цивилизационным. Но стоит им выйти из угнетенного класса куда-нибудь повыше, начнется хорошо знакомая нам по СССР борьба идеологического и зоологического в бывшем батраке. И, как вы помните, выбор бывшие пролетарии сделали вовсе не в пользу абстрактных идеологических идеалов… В наши дни процветают две ереси, обе одинаково нелепые. Первая ересь абсолютизирует марксизм, и утверждает, что рабочих убивают только капиталисты, и больше никто и ничто. Вторая же, доказав (и убедительно), что человека много кто и что могут убить – делают ошеломляющий вывод: «а раз так, то капиталисты вообще не убивают».
Нужно понимать, что Маркс рассматривает замкнутое капиталистическое общество определенного уровня цивилизованности. За счет общего культурного уровня этого общества в нем запрещены прямые, физические убийства. В отличие от викингов или печенегов, чьи отношения через марксову оптику понять невозможно. За счет условности, принятой за точку отсчета (это общество именно замкнутое, оно варится само в себе), не получается через марксову оптику понять, например, колониализм, при котором капиталисты и рабочие в метрополии обогащаются ОДНОВРЕМЕННО, перенося источник прибылей вовне. Если общество частных собственников замкнуто само в себе и не имеет значительного притока благ извне, оно начинает «вывариваться» строго по Марксу. Предшественники Маркса, Адам Смит и Давид Рикардо сформулировали трудовую природу стоимости. Это теория «похищения» части продукта у того, кто произвел его своим трудом. Дальше этого английские политэкономы не пошли. Они говорили о несправедливости и искали средства для устранения несправедливости, и не могли их найти – потому что не в этом ключ противоречий между наемным рабочим и хозяином производства. Маркс, изучая труд с точки зрения создания стоимости вывел, что стоимость вообще есть не что иное, как воплощение в продукте (или услуге) рабочего времени. Маркс исследовал превращение денег в капитал в привязке к использованию рабочего времени наемных рабочих. Тем самым он устранил то противоречие в теории, которое завело в тупик Рикардо. Рикардо сдался, доказав невозможность согласовать взаимный эквивалентный обмен овеществленной стоимости на труд со своим же собственным трудовым объяснением стоимости. Заменив в товарном обмене категорию «труд» (как процесс) на «рабочую силу», рабочее время, способность к труду (как потенциал), Маркс нашел решение этого противоречия. Для понимания прибавочной стоимости Маркс разделил капитал на постоянный и переменный, что дало ХХ веку ключ для решения многих экономических проблем (ныне, на волне деградации, стремительно возвращающихся в нашу жизнь). Далее Маркс выделил две формы прибавочной стоимости: абсолютную и относительную. На языке черной магии (не смейтесь!) это «гавваха» и «абра» — то есть повышение прибыли упыря через монополизацию террора и через монополизацию «полезных тайн», связанных с утайкой особо доходных технологий для исключительно-личного обогащения.
Абра – это если я один знаю, как технологически сделать мыло за копейку, тогда как другие не могут его сделать дешевле, чем за рубль. Это «относительная прибавочная сверхприбыль». [Дословно: «Относительная прибавочная стоимость – дополнительная стоимость, которая образуется в результате сокращения необходимого и удлинение дополнительного рабочего времени в пределах неизменной продолжительности рабочего дня. Это возможно в условиях активного внедрения в производство достижений научно-технического прогресса, в условиях конкуренции между капиталистами»]. Гавваха – это пресс, которым деньги выдавливаются из крови и костей, и так, с ростом террора, растет и прибавочная стоимость. [Дословно: «абсолютная прибавочная стоимость является результатом удлинения рабочего дня и иных потогонных ухудшений в положении трудящихся»]. С нашей точки зрения называть гавваху «абсолютной прибавочной стоимостью» некорректно, поскольку таковой уместнее назвать принципиально новую стоимость, извлеченную из ранее не использовавшихся источников, а не просто выжатую под прессом с дополнительным нажимом. Большую тему о том, что прибавочной стоимости в безусловном смысле слова почти не существует (почти всякое производство без «дотаций» от даров природы, даров биосферы и геосферы – убыточно) мы раскрывали в отдельной работе, и сейчас на этом не будем останавливаться. Скажем лишь, что в буквальном смысле слова обычное производство не дает никакой прибавки (как двигатель не дает более 100% КПД, а статуя не может весить больше той глыбы, из которой ее высекли). Если же мы говорим о «прибавочной стоимости» у производителя, то делаем это условно, заранее договорившись пренебречь дотациями и субвенциями даров природы. Без их вовлечения он бы и своего вернуть не смог, не то, что прибыль получить! В эпоху Маркса сырьевая проблема находилась еще только в зачаточном состоянии, именно в таком состоянии Маркс ее добросовестно описал, обозначив ее зачатки, малозаметные к середине XIX века. Тогда всем (но не Марксу!) ресурсы планеты казались неисчерпаемыми, и, соответственно, все сводилось к вопросам их переработки и распределения. Например, агрономы занимались повышением плодородия поля, не задаваясь вопросом – откуда возьмется (или взялось уже) само поле. К чести Маркса скажем, что он таким вопросом задавался (желающим можем скинуть несколько цитат из его трудов на этот счет), но, разумеется, эти вопросы остались на периферии у марксизма, сконцентрировавшего основное внимание на процессах переработки: труде, времени труда, стоимости рабочей силы и т.п.
Это была эпоха избыточного конструмента (того, из чего делают) и острой недостаточности инструмента (того, чем делают): как механического, так и человеческого, в виде квалификации работника. С годами количество машин и инженеров возрастало по экспоненте, планета же крупнее не стала. Потому в наши дни вопросы конструмента стоят гораздо острее, чем в середине XIX века (в котором сырьевую отрасль попросту презирали, как удел отсталых колоний). Напротив, ценность инструментов существенно снизилась. Приведу лишь один факт: средневековый крестьянин для покупки чугунной обычной сковороды вынужден был отдавать до половины своего урожая, а сколько сегодня стоит сковорода – можно уточнить в любом хозмаге. Доступность сковороды многократно снизилась. При этом снизилась именно себестоимость ее производства, «извлечения» — потому что всякий понимает, что руды больше не стало. Но не стоит понимать смещение центра тяжести от инструментов к конструментам в производстве как то, что Маркс устарел. Тем более, что он первым научно изложил теорию заработной платы, и – уже как историк предмета – блестяще, подробно дал основные черты истории капиталистического накопления и вытекающие из них тенденции. Марксова модель показывает, что присвоение части труда на свободном рынке возможно только тогда, когда на рынке есть поставщик труда (пролетарий, которому больше нечего предложить) и покупатель этого труда (владелец средств, которые Маркс не делил на конструменты и инструменты, и в данной модели – этого и не нужно). Маркс жил в эпоху восходящего капитализма, и потому он (хотя и предсказал загнивание системы) довольно романтично описывает капиталистический успех. Кратко и своими словами пересказывая, капиталисту у Маркса, чтобы успешно конкурировать, капиталисту нужно увеличивать производительность. Соответственно, он инвестирует капитал в новые технологии, обновляет средства производства, ну и в целом развивает инфраструктуру, техносферу. И тем вроде бы даже вызывает некую симпатию у читателей… Жизнь показала, что хотя, конечно, некоторые капиталисты в определенных обстоятельствах ведут себя так, но в целом им важнее не производительность увеличить, а занять доминирующее положение на рынке сбыта (и рост производительности тут – лишь одно из многих, и не самое лучшее средство). Капиталист никогда не откажется производить поменьше, если есть возможность за счет этого продать подороже. В конкурентной борьбе у него нет запрещенных приемов, это вам не благородное фехтование, в котором победит наилучший. Террор и шантаж – куда более распространены на реальном рынке, нежели борьба цены и качества за симпатии конечного потребителя.
«Инвестируя капитал в новые технологии и обновляя средства производства» капиталист стремится не столько внедрить новое, сколько закрыть его. Внедрив у себя, и только у себя – он сделает все, чтобы другие такого у себя не внедрили. А самое главное, как писал А. Леонидов в романе «Апологет» — «Абра чище, но гавваха сильнее». Все эти внедрежи в условиях городских джунглей супротив старого, как топор, террора – «все одно, что плотники супротив столяра». Абра (путь монополизации полезных знаний) не может выйти на лидирующие позиции в мире торжествующего криминала, она обречена всегда быть, второстепенной (хотя морально более чистой) перед гаввахой, действующей костоломными средствами. Любой инноватор, каким бы хитромудрым ни был – если его засунуть в подвал и там подвергнуть пыткам, сделает все для чужой выгоды, а не для собственной. Поэтому господство, доминирование в саванне свободного рынка достигается не столько за счет более высокой, чем у конкурентов, производительности труда, сколько за счет «комплекса мероприятий», ключевые из которых – чистый криминал. Так или иначе, но господство над рынком позволяет капиталисту, как пишет Маркс: — с одной стороны – увольнять часть своих работников, через что растет «резервная армия труда», — с другой стороны – вытеснять, разорять и поглощать конкурентов; на рынке происходит монополизация. Поскольку хозяев (через борьбу) все меньше – возможностей шантажа у них все больше. В растущую «резервную армию труда» вливаются не только толпы безработных рабочих, но и, для экзотики, разорившиеся вчерашние предприниматели, «бывшая буржуазия». Это Маркс описывает со знанием дела, с великолепными текстовыми иллюстрациями и примерами из практики. Говоря от себя – это ловушка для цивилизации. Доминанты все богаче, но их все меньше. Всех работающих на них (за исключением произвольно отобранных фаворитов) они загоняют «в черное тело», шантажируя безработицей. Поскольку повышать зарплату – это убытки для нанимателя, наниматели сговариваются (и часто без слов, просто исходя из очевидного общего интереса) – ее не повышать. И снижать: сосед снизил, и я снижу, а то у него себестоимость товара станет ниже моей, и я стану неконкурентоспособным. При этом производится гора товаров, которую чем дальше, тем все более непонятно, куда девать. Ведь, ради экономии, «оптимизируя» как рабочих, так и их заработки, капиталист – может, и, не желая того – уничтожает платежеспособный спрос. Но если монополизация уже свершилась, то пофиг: можно уже и не гнаться за новыми технологиями, а спокойно получать свою прибыль из одной простой, практически феодальной своей доминации.
По Марксу, пролетариат создает прибыль – но при этом отчужден от прибыли. По мере монополизации начинается неизбежная деградация, вырождение наследников сверхбогатой, но немногочисленной, выжившей после бури конкуренции, буржуазии. Наследникам миллиардов уже не только ничего не нужно, но они и само понимание жизни давно уже утратили, проживая в каких-то своих специфических извращениях. Они не только враждебны бедноте, но уже и попросту неспособны ее понимать (как, впрочем, и она их). Выродившийся класс собственников даже при желании (буде такое ему вдруг в голову стрельнет) не сможет ничего поправить в нарастающей энтропии социальных процессов. А взяться этому желанию (впрочем, тоже невыполнимому) – в их замкнутом кружке неоткуда. В итоге Маркс предположил, что мы неминуемо придем к ситуации, когда огромная масса голодных пролетариев противостоит небольшой кучке владельцев средств производства. Это два мира, которые абсолютно чужды друг другу. Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. А выродившиеся сверхкрупные собственники не только не заинтересованы ни в каких улучшениях, но даже и адекватно вообразить себе какие-то улучшения уже не в состоянии. И тогда, предрек Маркс, общественные производительные силы вступают в противоречие с частной формой присвоения результатов труда. Это ведет к социальному взрыву. Пролетариат уничтожает новую аристократию так же, как та в свое время уничтожила старую, феодальную. Собственность станет общенародной, что обеспечит диктатура пролетариата. Таково, вкратце, учение Маркса. Устарело ли оно? Нет, не думаю. Для обществ прямого террора (фашизмов), геноцидов и обществ психотропного дегенератизма оно не устарело: оно никогда на них и не было рассчитано, потому что разбирало вполне определенную среду, замкнутую и достаточно культурную. Учебник спасения на водах, каким бы качественным и толковым ни был – не распространяется на ситуацию пожаров или изучение микробиологии. Учение Маркса условно – как условно почти все в нашей жизни, за исключением единственно-безусловного в ней: прямого и грубого убийства при первой встрече. Вы встретили в лесу медведя, и он вас убил. Это – безусловная реальность. А если он вас не убил – тут уже вступают в дело условности, определяемые вводными словами «если». Может быть, этот медведь ручной, просто из цирка сбежал. Может быть, его охотники сильно напугали, и он предпочитает бегство атаке. Много чего может быть, но это условности! А так-то запрет убийства при встрече с медведем нельзя записать в Конституцию. Медведь читать не умеет. А если умеет – это опять условность… О чем Маркс? О том, что на определенном уровне культуры, Марксом принятом по умолчанию, как аксиома, когда каннибализм и прямое физическое убийство надежно заблокированы – на первый план выходит проблема ЛАТЕНТНОГО убийства и ЛАТЕНТНОГО людоедства. Это когда людоед напрямую вас убить и съесть УЖЕ не может, и потому он хитро заходит, через ряд условностей, чтобы и вас сожрать, и под суд через это не загреметь.
Когда Маркс пишет, что пролетарии непременно восстанут, ненавидя свою бесправную и безысходную, нищую и униженную жизнь, и в восстании этом будут опираться на свою численность (против хитрым капканом сделанной системы) – он по умолчанию имеет в виду, что эти пролетарии будут психически вменяемы. Он напрямую об этом не пишет, но он же очевидным образом это подразумевает! Масса обделенных – обделена материально, но не умом, понимаете? Это нормальные, вменяемые люди, просто нищие, но не психопаты. Возможно, даже они имеют какое-то образование, умеют читать и писать. Но даже если и нет – они все же полноценны с психической точки зрения, они адекватно видят и мир вокруг, и свое место в мире, и место своего врага, и своих естественных союзников, и т.п. Маркс же не рассматривал, да в его время, наверное, и не мог рассмотреть ситуацию, в которой народные массы станут «украинцами» современного типа – то есть психически больными дегенератами в полном неадеквате и суицидальными наклонностями! Во времена Маркса такие встречались разве что в единственном экземпляре, и в психиатрических лечебницах. А сегодня их производство поставили на поток, и вот что с этим делать – марксизм уже не ответит. С нормальным можно поговорить – потому что он тебя способен понять. А о чем говорить с умалишенным? И какие прогнозы делать по поведению умалишенных, на основании какой логики? Впрочем, и фашизм с его мрачной, но цепкой концепцией «нации-банды», которая солидарна в ограблении и порабощении всех окружающих наций – марксистским языком описан быть не может. Как вы будете гитлеровцев по классам сортировать? В их рядах что Крупп, что слесарь Круппа – одинаково в вас стреляют, прямо в лоб… Очень ломается динамика классового противостояния в колониальных системах, где за счет колониализма обеспечен приток ресурсов извне, позволяющий пролетариату из награбленного подкидывать, подкупать пролетариат колониальной халявой. Пока за долларом США стояла товарная масса – понятно, что раскидываться долларами было для капиталиста накладно. Но в ситуации, когда печатание долларов ничего не стоит – негодяй Бернанке может себе позволить «разбрасывать доллары с вертолетов» над территорией США. Ломается логика замкнутой системы, которую описывал Маркс. Мировое господство дает американцу обменять ничего не стоящий доллар на любое земное благо у покоренных народов. Еще один аспект: марксизм возможен только в том случае, если террор амортизирован определенным уровнем прокурорского надзора. На этом уровне культуры власть не только подавляет, но и как бы «нянчится», заигрывает в поддавки с марксистскими пропагандистами.
А если предположить бандеровский метод, когда убивают сразу всех, кто косо посмотрит на власть-террористку, то ни пропагандистов марксизма, ни книг по марксизму, ни какого-либо выхода ему не останется. Общество, в котором с любым человеком в любой момент можно сделать что угодно – дезактуализирует вопросы латентного убийства за его ненадобностью: зачем латентное, когда прямое широко практикуется? Оно ж, прямое и грубое, проще! Грубо говоря, если ворота были заперты – то вы ходили через дыру в заборе. Но если ворота упали – зачем вам идти в обход, лезть в какую-то дыру, в каком-то заборе? Капиталисты Маркса лазили через дыру в заборе, которую Маркс обнаружил – потому что ворота были заперты. С растворением ворот (отменой всяческой реальности прокурорского надзора) – угнетателям нет нужды шулерничать по методам, раскрытым Марксом. Эти методы латентного кровопийства были для запертых ворот. Где воцарился Бандера – там Марксу уже делать нечего…» (Вазген Авагян, экономический обозреватель газеты «ЭиМ»). Вот такая вот «река жизни» получилась у Авагяна. А вот как ее рисует Николай ВЫХИН — «Мозг как табельное оружие»: ключевые задачи цивилизации». «Есть винтовка, у нее есть оптический прицел – чтобы точнее убивать. Есть хищник, у него есть сгусток нервных клеток (мозг) – играющий ту же самую роль, что и оптический прицел для винтовки. В схватке людей, вооруженных карамультуками, с людьми, вооруженными суперсовременными винтовками «Сумрак» исход ясен. Люди с карамультуками, и даже берданками – обречены. Именно так и рассматривает мозг буржуазная философия (причем в последнее время делает это неприкрыто). Мозг – это такое же орудие хищника, как клыки и когти: мозгом он прицеливается, планирует бросок, когтями хватает, клыками рвет, и все ради успеха на охоте. Скромно скажем: есть и другое мнение. С древнейших времен формируется в человеческих общинах КОЛЛЕКТИВНЫЙ РАЗУМ, который принадлежит всем вместе, неделимо, и никому в отдельности. Именно так возникают первичные знания человека о звездах, мире, космосе, так возникают устные (сперва) предания, эпосы, песни и сказки, которые становятся коллективным достоянием всего народа. А когда их запишут этнографы – то и всего человечества. Если (совершенно очевидно) добыча хищника при делении уменьшается, то Коллективный Разум, наоборот, только растет и крепнет, по мере того, как его наследие разделяют все больше и больше людей. Существенный рывок (переход накопленного количества духовных ценностей в качество) происходит с появлением письменности. Немалую роль играло появление книгопечатания, иных форм сохранения и передачи Наследия Коллективного Разума человечества каждому, кто желает приобщиться (по латыни – «коммунизироваться»).
Коллективный Разум является общим достоянием человечества, и лежит в основе цивилизации «человека разумного», т.е. такого человека, который немыслим в зоологической автономности, невозможен без приобщения к наследию предков и достижениям современников. Коллективный разум имеет черты подобия с дискретными организмами в живой природе (это когда особи являются не организмами, а лишь органами единого муравейника, роя). Это как бы единый как бы организм, обладающий собственным мышлением, собственной логикой и собственным… да, парадокс – но «инстинктом самосохранения». Люди приходят и уходят. Все их биологические, зоологические, телесные выгоды приходят и уходят вместе с ними. Коллективному Разуму, чтобы выжить – необходимо, как можно более эффективно размещать свое содержание в головах новых носителей (прежние, естественным путем, увы, уходят). А потому главный интерес в жизни у Коллективного Разума (он же цивилизация или мозг цивилизации) – в продвижении культуры в массы. С точки зрения Коллективного Разума это и есть Смысл Жизни. Все остальное – лишь инструменты и средства, подсобное хозяйство для продвижения культуры и образования как можно шире, с захватом как можно большего числа носителей. А раз приоритет такой – то личные, шкурные интересы особи выпадают из приоритета. Не то, чтобы их совсем отменили, про них, скорее, «забыли». Надо строить Храм, и неважно, в какую лачугу ты возвращаешься после строительства, потому что дело важнее досуга. Разумеется, для того, чтобы голод и холод не мешали человеку умственно и духовно развиваться – Коллективный Разум старается их удалить, в теории – полностью, но на практике, как мы помним, лишь «по минималке». Мол, вот тебе котлета на обед, вот тебе комната с центральным отоплением. Уймись с материальным, ступай книжки читать! Тесно в спальне, просторно в библиотеке, в студенческой аудитории, в цеху гиганта индустрии… Играя в такую игру (нам всем памятную) Коллективный Разум, мозг цивилизации, ступает на очень опасную и зыбкую, болотистую почву. Потому что он, не всегда, кстати, понимая это («ослепленный астрономией», так сказать) – вступает в жесточайший конфликт с инстинктами зоологической самости. Для Коллективного Разума с его «коллективным эгоизмом» особь – только носитель, причем сменный, долевой и временный. Для Коллективного Разума важен не библиотекарь, а библиотека, а библиотекарь лишь постольку, поскольку его блага способствуют наилучшей сохранности и пополняемости библиотеки. Наша цивилизация – цивилизация Книги, а книга – абиотична, она не живая, не биологический организм. Книга – это всадник, для которого биологический организм оказывается только лошадью, транспортным средством.
Согласен ли с таким биологический организм, полный зоологических инстинктов, сформированных под его персональное, плотское – а не какое-то чужое, иное, потустороннее процветание? Если в центре Вселенной у цивилизации находится стрежневые культы цивилизация (они важнее всего, и все для них), то в центре Вселенной у зоологической особи, естественной точкой отсчета всего и вся – выступает сама особь. По формуле «все для меня и я есть мера всех вещей, всех благ или бедствий», и т.п. История начинается конфликтом культа и зоологии. Она вся пронизана и расколота этим конфликтом. Культ требует «Богу божье», зоология – «кесарю-кесарево». Причем в идеале оба претендуют на все наличное… На практике формируются компромиссы, линии разграничения между сакральным служением и поглотительным инстинктом. Например: «мясо кушать можно, но не человеческое. Людоедство – табу для тебя, инстинкт пожирания». — А другое мясо? Кабана? — А другое можно. Но в исламе и кабана нельзя. Но можно барана. Не то, чтобы кровь лить – хорошо, но иначе от тебя, инстинкт пожирания, не отвяжешься… Разумеется, никакой принципиальной разницы между материальным составом, физическими свойствами мяса человека и свиньи не существует. Идея принципиального отказа от людоедства основана на сакральном табу, утверждающем в рамках культа священность человеческой жизни. И это существует только на духовном уровне (если вообще существует – в наше время на Западе каннибалы стремительно множатся). В процессе вытеснения культурой зоологии (культурными растениями сорняков) возникают этапы, которые некоторые исследователи называют «общественно-экономическими формациями». Некоторые исследователи выделяют рабовладение, как очень и очень зверский строй (но ближе всего к естеству), феодализм – как немножко менее зверский строй, капитализм – как строй, в котором зверство отменено формально, но не фактически. Что происходит при смене формаций? Это Коллективный Разум выпихивает все дальше на периферию зоологическую самость человека, замкнутую на бесконечном (и животно-тупом) эгоизме самовлюбленной краткоживущей особи. Что нужно Коллективному Разуму? Ну, грубо говоря… Чтобы писатели писали, читатели читали, экспериментаторы мешали свои реактивы в пробирках, чертежники чертили, музыканты играли, а меломаны их слушали, и т.п. Чтобы человек, переставая быть животным, все глубже и глубже втягивался в коллективное достояние науки и культуры, и через то становился Человеком с большой буквы и в полном смысле слова. Чего нафиг не нужно цивилизации? Очевидно, что нафиг не нужны ей все формы зоологического самоудовлетворения человека, которые приносят человеку грубые наслаждения. Такие, как эйфория наркомана или пьяницы, половое удовлетворение содомита или онаниста, садистское наслаждение хулигана доминированием над запуганными окружающими, патологическое, беспредельное обжорство стяжателя и т.п.
Обычно цивилизованное общество все это табуирует. Но даже если она стала «помягше», и не табуирует источники грубейших наслаждений плоти, то, в любом случае – «сад» этого рода наслаждений не является ее целью. И вот тут очень опасный поворот, ребятки: человеческое существо жаждет наслаждений, мы даем этому существу свободу… Оно что дальше делает? Получимши свободку-то? У культуры свои претензии к капитализму. Давайте послушаем культурного угнетенного, условно-усредненного: — Я с восьми лет работаю на фабрике (или в шахте, или в трактире, в лавке и т.п.) – и я не смог получить школьного образования. Обществу плевать, что я неграмотный. Я так много работаю, что у меня нет времени на культуру. И сил нет. Я – придаток к машине, я отчужден от всех богатств коллективного разума. Я не только не могу наслаждаться чужим творчеством, но и сам лишен возможности творить. Вокруг меня все сведены судорогами и спазмом борьбы за выживание. Это делает людей зверями. Люди равнодушны к моим попыткам рассказать о моих творческих усилиях. Они смотрят на меня, как на лопату, которая вдруг зачем-то заговорила. Я не могу самореализоваться ни в чем – потому что вокруг меня кадровая коррупция, кастово-клановые переборки, об которые разбиваются все личные заслуги и усилия. Мне закрыт путь к самовыражению, путь к знаниям, путь к интеллектуальной свободе – которую дает только развитие разума (а моему разуму не дают развиваться). Вместо свободы разума мне предлагается либеральная свобода скота – не различать полов в сексе и потолков в наркопритонах. Таковы претензии к капитализму у культурного угнетенного. Ну, а теперь давайте возьмем бескультурное человеческое существо в его «естественном», зоологическом устремлении. Разве такие претензии зверек предъявит «режЫму»? У зверька в человеческом обличье есть жажда как можно больше жрать («как не в себя») – потому что это инстинкт пожирания + характерный для капитализма невроз «нажраться впрок», связанный с крайней неуверенностью каждого зверька в завтрашнем дне. У зверька есть жажда как можно больше хамить и безобразничать, потому что это инстинкт доминирования, в дикой природе привлекающий самочек к самому сильному, и потому безнаказанному самцу. У зверька есть перманентно расширяющаяся лень и недобросовестность – потому что это инстинкт экономности действий, в дикой природе помогающий зверям сохранить свою кормовую базу. Вы даете людям свободу – и они незамедлительно начинают все это реализовывать. Потому что у них жажда этого глубока, она идет из подсознания, из формировавшегося миллионами лет центра инстинктивных регуляций поведения! Так в чем же стержневая задача цивилизации? В том, чтобы освободить человека, раскрепостить его? Или же в том, чтобы обуздать его скверну, его первородный грех, укрепить его (слово, противоположное по смыслу слову «раскрепощение») направить «на путь истинный», который животному истинным никоим образом не представляется?
Конечно, о вкусах не спорят. Ни я, автор, никто другой, не сумеем разубедить свинью в том, что грязная лужа – не самое лучший выбор в жизни. Попытавшись гоняться за вкусами (то есть за «нравится – не нравится» у каждого человека) мы закончим «перестройкой», которая – я прекрасно помню, был молод и пытлив – стала попыткой всестороннего удовлетворения разномастных дураков. Под лозунгом «дать людям все!» — в смысле, все, чего они хотят и вымогают у власти. Праздник непослушания уже через пару лет самоудовлетворительной оргии закончился лютым кровавым поносом, которым доселе дрищет из обескровленного, обезвоженного тела страна и народ. А по большому счету – и все человечество, фатально от России зависимое. Удовлетворяя инстинктам т.н. «человеческой природы» мы должны понимать, что они, как компас, указывают всегда только одно направление: в доисторические джунгли. Они там сформировались, им там комфортно, они и своих носителей туда тащат через ряд переходных ступеней. Между прочим, ситуация, в которой человек абсолютно удовлетворен (дураки считают такое состояние «коммунизмом») а культура при этом абсолютно не удовлетворена – вовсе не умозрительна. Мы это можем видеть воочию у наркоманов или сумасшедших. И те, и другие могут находиться в состоянии абсолютной эйфории, которое ни на что не хотят менять. То есть человеческое существо обрело некое идеальное (для него) состояние, которое смертоносно для культуры, цивилизации, коллективного разума. Если людей в состоянии абсолютной эйфории станет много – коллективный разум не только обнулится, но еще и сменится коллективным безумием. А те, у кого останется разум – будут (почему «будут»? уже…) использовать его согласно буржуазной философии: то есть как оптический прицел для винтовки охотника-каннибала. Если вы в леваческом угаре, думаете, что задача цивилизации – обеспечить бытовой комфорт всем придуркам на свете – то окажетесь именно в вышеописанном аду. Задача цивилизации была, есть и остается одна: сохранение и пополнение культурного наследия. Бытовой комфорт хорош до тех пор, пока помогает решению этой задачи. Но он становится плохим, если начинает ей мешать. Если комфортное пьянство на комфортном диване сменяет учебу и напряженную умственную работу, значит, общество совершило «поворот не туда». И скоро все комфортные диваны сменятся на плетки рабовладельцев, вопрос о бытовом комфорте тоже будет закрыт, но наступить стадия, когда «поздняк метаться». Не хотелось бы дойти до этого: посему и пишем такие статьи, пытаясь достучаться до умов современников!» (Николай ВЫХИН, команда ЭиМ). Ну а в какой «реке жизни» хотите искупаться Вы, уважаемый читатель – дело исключительно Ваше. А следующую книгу автор так и назовет: «Каскад водопадов на «реке жизни».