Есть материя, есть и сознание
Автор предлагает читателям два философских рассуждения от Катасонова и Берберова, после прочтения которых, предлагает поговорить и составить собственное мнение о прочитанном. Итак, «Социал-дарвинизм. Грех конкурентного либерализма» (Валентин Катасонов). «Известный русский экономист Сергей Федорович Шарапов (1855-1911) достаточно скептически относился ко многим пришедшим в Россию из Европы экономическим теориям и учениям. Особенно из Британии, которая заразила российскую интеллигенцию классической английской политэкономией Адама Смита и Давида Рикардо. Английская политэкономия стала популярной среди аристократии и образованных слоев населения России уже в начале 19 века. Об этом писал и Пушкин в «Евгении Онегине». Наверное, из скучающих и легкомысленно увлекавшихся западным либерализмом молодых людей типа Онегина потом и появлялись «молодые финансисты», о которых писал С. Шарапов в «Бумажном рубле» (те, которые начали реформы после восшествия на престол Александра Второго; эти реформы стали «тихой» буржуазной революцией в России). Шарапов рассматривал некоторые такие теории как «оружие», нацеленное на то, чтобы ослабить и уничтожить конкурентов европейских стран. В своей основной экономической работе «Бумажный рубль (Его теория и практика)», увидевшей свет в 1895 году, Шарапов пишет: «В экономике, основанной на борьбе, часть ее, финансовая наука, является совершенно последовательным орудием борьбы. Подобно тому, как военные техники с величайшей быстротой изобретали в последнее время все ужаснейшие орудия разрушения, западная финансовая наука, развиваясь неумолимо последовательно в одну сторону, выковывала наиболее совершенное орудие для экономической борьбы, переводила эту борьбу с маленького единоборства какого-нибудь сапожника с потребителем или ростовщика с должником на борьбу Ротшильда с целым человечеством, на борьбу мира англо-саксонского с германским из-за рынков для мануфактур или на борьбу Америки с Россией из-за золота и пшеницы». Среди ядовитых догматов западной экономической науки, подброшенных российской элите и бюрократии, можно выделить такие, как догмат о минимизации участия государства в экономической жизни и о том, что «невидимая рука рынка» сама все отрегулирует; догмат о том, что лучшими деньгами является золото; догмат о недопустимости политики торгового протекционизма и неоспоримых преимуществах фритредерства; догмат о важности и даже необходимости для развития национальной экономики иностранных инвестиций; догмат о конкуренции как двигателе экономики и проч. Остановимся подробнее на взглядах Шарапова на учение о конкуренции.
Конкуренция для тех европейских стран, которые выстраивали свои колониальные империи, была главной движущей силой их империалистической политики. К созидательной экономике конкуренция не имела ни малейшего отношения, конкуренция и экономика, по мнению С.Ф. Шарапова, – вещи несовместимые. Экономика – слово греческого происхождения и означает «домостроительство». А конкуренция по своему смыслу – это «захват чужих домов». Домостроительство может зиждиться на сотрудничестве, кооперации, солидарности и взаимопомощи, но никак не на конкуренции, т. е. войне. Как и сегодня, и сто, и сто пятьдесят лет тому назад, российские либералы твердили, что конкуренция – «двигатель прогресса». Я не буду сам заниматься детальным критическим анализом этого мифического положения, с ним читатель может познакомиться в моей книге «О проценте: ссудном, подсудном, безрассудном. Денежная цивилизация и современный кризис» (М.: «Кислород», 2014). Я предоставлю слово Шарапову. В своей работе «Бумажный рубль» он называет конкуренцию «бесконечной борьбой эгоизмов», причем эта борьба всех изматывает, обескровливает. Западная экономическая наука, с одной стороны, оправдывает и поощряет конкуренцию; с другой стороны, ищет какие-то способы и ухищрения избавиться от самых одиозных проявлений «борьбы эгоизмов»: «…высоко вознесшее и разнуздавшее хищное человеческое я» обратило «все стороны жизни цивилизованного человечества в огромную арену бесконечной борьбы эгоизмов. Эгоизмы эти то топят безжалостно друг друга, то, устав в борьбе и впадая в отчаяние, силятся путем холодной рассудочной спекуляции придумать такие нормы и рамки, при которых было бы возможно кое-как жить». Несколько ниже Шарапов пишет о том, что конкуренция захватывает все сферы и все уровни общественной жизни: «Управляемый пользой, экономический мир, по воззрениям западных экономистов, имеет могучим орудием борьбу индивидуальных эгоизмов между собой. В этой борьбе, носящей техническое название конкуренции, люди сами собой изощряются и придумывают все более и более совершенные орудия борьбы. Для большего успеха в деле люди сплачиваются в группы и союзы, удесятеряют свои разрозненные силы и начинают бороться уже не человек с человеком, а группа с группой, общественный класс с классом, наконец, народ с народом». В общем, получается «война всех против всех» (Гоббс). Шарапов совершенно справедливо отмечает, что конкурентная борьба прямо ведет к уничтожению христианской цивилизации. Уже в духовно-нравственной оценке Шараповым конкуренции содержится его отношение к капитализму: капитализм и христианство – несовместимы. Во времена Шарапова конкуренция как «борьба эгоизмов» стала обыденным явлением даже в российской жизни, люди перестали чувствовать противоестественность этой борьбы. Особенно после того, как рыночный разбой получил оправдание и обоснование в виде соответствующих правовых норм.
С. Шарапов пишет: «Ясно, что ум мыслителей, окруженный в жизни, в вере и в науке одной борьбой, не мог не перенести ее и в область экономии, где борьба совершается вполне открыто на глазах зрителя, где сильный рвет у слабого, что может, торжествуя и радуясь, что непосредственные, ближайшие, по крайней мере, формы борьбы облечены в совершенно приличную оболочку, что нет ни грубого насилия, ни стонов, как в те времена, когда сильные брали слабого за горло. Теперь та же или, может быть, еще более ужаснейшая борьба совершается без воплей и стонов. Утром заглянули в газету, в полдень написали на бумажке несколько цифр – к вечеру часть имущества, а иногда и все имущество одного самым несправедливым, по существу, образом перешло к другому. Жаловаться некому и не на кого. Вас ограбил не Петр, не Иван, не разбойник рыцарь, вас ограбила биржа, ограбил неизвестно кто, вас раздавила невидимая рука, одетая в мягкую перчатку «правового порядка». Западная цивилизация выпустила из бутылки «джина эгоизма» (или «джина индивидуализма»), а обуздать его не может. Западная наука в растерянности и ей ничего не остается, как «делать хорошую мину при плохой игре»: оправдывать свои теории «благотворного» влияния «борьбы эгоизмов» на общество и человека и предлагать бесполезные «примочки» для зараженного смертельным вирусом «эгоизма» и «индивидуализма» западного общества. Вот что по поводу кризиса и полной беспомощности западной «науки» пишет Шарапов: «Куда не взглянешь, повсюду человеческая мысль упирается в отчаяние и небытие. Религия выродилась в атеистический материализм, философия – в пессимизм, государственность – в анархизм, этика – в проповедь чистейшего эгоизма, экономика – в формальное торжество хитрости и силы, с одной стороны, рабства, нищеты и неугасимой ненависти, с другой». Здесь перечислены основные черты экономики западной цивилизации: а) использование хитрости (обмана) и силы, б) рабовладельческий ее характер (если не де-юре, то де-факто), в) нищета как результат систематической эксплуатации наемных рабов, г) ненависть как наиболее яркое проявление «борьбы эгоизмов». Все эти свойства капитализма западная экономическая «наука» замалчивает, ретуширует или оправдывает. Очень немногие русские экономисты осмеливались выступать против ключевого догмата западной экономической науки – о конкуренции как «двигателе прогресса». Один из них – Жуковский Юлий Галактионович (1833–1907), экономист, литератор. Управляющий Государственным банком (1889-1894), сенатор. Он отмечал, что опыт Западной Европы и Северной Америки свидетельствует лишь о разрушительном влиянии конкуренции: «Конкуренция ведет только к лишним тратам сил и богатств, к взаимному обману, плутовству, наживе незаконными средствами, не к удешевлению товаров, а к их фальсификации». Впрочем, отмечает Жуковский, конкуренция неизбежно ведет к монополии, а это не меньшее зло для общества: «…вся наша торговля у монополистов – бесконтрольных и дорого стоящих обществу».
Многие думающие люди в России подчеркивали, что конкуренция – не столько созидающая, сколько разрушающая сила. «Короли биржи» (выражение С. Шарапова) заинтересованы в том, чтобы разрушений было как можно больше, поскольку разрушения (банкротства) ведут к перераспределению богатств в пользу немногих капиталистических «акул». Еще один из наполеоновских маршалов остроумно заметил, что «политика англичан – это естественная история акул. Подкарауливая кораблекрушения, они никогда не чувствуют себя лучше, чем после изрядного урагана» (цит. по: Шмаков А.С. Международное тайное правительство. – Таллин, 1999). Скорее всего, маршал имел в виду геополитические «кораблекрушения», которыми пользовались англичане. Однако не в меньшей степени можно говорить и об экономических «кораблекрушениях», которые становятся настоящим праздником для «акул» капиталистической биржи. «Акулы» биржи не только пользуются «кораблекрушениями» в экономике, но они эти «кораблекрушения» и создают. И важнейшим средством создания экономических «кораблекрушений» становятся деньги, выпуск которых оказывается в их руках. По мнению Шарапова, и за пределами России были умы, которые предлагали альтернативные модели финансового устройства, но в России их теории (и даже имена) замалчивались, либо оплевывались. В числе экономистов и государственных и общественных деятелей, которые приближались к пониманию того, как должна быть построена финансовая система, Шарапов в «Бумажном рубле» называет: финансиста-практика 18 века Джона Ло (сочинения которого плохо поняты и почти полностью забыты, а облик Джона Ло даже в современной РФ демонизирован и искажен); некоторых социалистов-утопистов (без упоминания конкретных имен); немецкого экономиста Фридриха Листа (как впервые признавшего великую роль нравственного начала в экономической науке); Адольфа Вагнера (специально посвятившего России огромный труд, «долгое время считавшегося чем-то вроде финансового у нас Евангелия»); Робертуса («к сожалению, только наметившего истинные законы денежного обращения в своей знаменитой книге «Исследования в области национальной экономии классической древности», но отнюдь их не разрешившего»).
Увы, имена этих величайших европейских умов сегодня в России известны единицам. И сегодня в России в экономических вузах продолжают внушать, что все в экономике приводит в порядок «невидимая рука рынка». В молодых умах насаждают идеологию «экономического либерализма». Это – то скрытое «совершенное орудие для экономической борьбы», о котором писал ещё в конце XIX века Сергей Шарапов. Если мы хотим победить в войне с Западом, то должны уничтожить смертоносное идеологическое оружие противника. И начать надо с радикальной перестройки программ экономического образования в России. А в качестве важнейшего учебного пособия предложить студентам «Бумажный рубль» Шарапова. Он позволит очень быстро прийти в себя от дурмана экономического либерализма не только студентам, но и многим профессорам» (https://reosh.ru/valentin-katasonov-ideologiya-konkurencii-kak-ekonomicheskaya-versiya-social-darvinizma.html). А вот второе философское рассуждение — «ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛИЗМ» (А. Берберов, научный обозреватель ЭиМ). «Термин «диалектический материализм» как синоним понятия «материалистическая диалектика» впервые встречается в статье Г. В. Плеханова «К шестидесятилетию годовщины смерти Гегеля», 1891 г. До Плеханова основу своей диалектической философии Энгельс называл материалистической диалектикой. В основу своего диамата марксисты положили (и доселе кладут) диалектику Г. В. Ф. Гегеля – нимало не смущаясь, что тот развивал ее с позиций объективного идеализма. Марксисты утверждают, что у них диамат переработан на материалистической основе (что следует из его названия) и утратил многие характерные черты и категории гегельянства. Энгельс писал: «…гегелевская диалектика была [нами] перевернута, а лучше сказать — вновь поставлена на ноги, так как прежде она стояла на голове». Мы полагаем, что нечто подобное нужно сделать с самим марксизмом, то есть перевернуть его с головы на ноги. То есть вернуть диалектике ее идеализм, без которого она – суть есть пустая схоластика, потому что с материализмом несовместима. И это всегда знали, об этом многие писали – но Маркс и Энгельс спорили с ними, потому что им очень хотелось совместить несовместимое. А, как говорится, «если нельзя, но очень хочется – то можно»… Попытавшись выступить в качестве наследника и одновременно антипода идеализма Гегеля, марксизм мечтал: 1) придать философии критическую социальную направленность; 2) превратить теоретическую критику в орудие, служащее целям революционных социальных преобразований. Ни того, ни другого у диамата не получилось, потому что упрямство не есть аргумент (хотя упертные леваки полагают иначе: они думают, что если очень много и долго что-то повторять, то это заменит доказательства).
Материализм в любом его изводе – это крайне пессимистическое, суицидальное и фаталистическое учение, он не в состоянии придать философии ни критической социальной направленности, ни некритической. В основе материализма идея о том, что нас просто нет, жизнь – сверхкраткая иллюзия вечно-неизменных трупов. Чего на такой позиции можно обсуждать критически или апологетически? Соответственно и «служить целям революционных социальных преобразований» материализм не может, независимо от того, хорошо это или плохо. Нужна ли революция или не нужна – об этом есть разные мнения, но то, что материалисту она не нужна (равно как и ее отсутствие) – на этот счет сомнений быть не может. Что нужно трупу? Единственный логичный ответ: ничего ему не нужно. Зачем трупу революция, или контрреволюция? Чего она даст трупу? Единственным реальным продуктом диамата советской школы стал Чубайс и вся генерация крыс-каннибалов эпохи «перестройки» и приватизации. Почему? Хотя трупу ничего не нужно, мы же в данном случае имеем философский труп, то есть смерть высшей психической деятельности. Низшую психическую деятельность, регулируемую зоологическими инстинктами «смерть философии» не затрагивает. Это связано с тем, что смысл удовлетворения инстинкта в самом его удовлетворении. Смысл же философской идеи продлен: философ что-то делает с расчетом на будущее, а удовлетворяющий похоть хомяк – никаких расчетов ни на какое будущее не строит. Хомяку хорошо здесь и сейчас, а почему – он тоже не понимает. Именно смерть философии в материализме способна очень многое объяснить в чудовищных выходках современных нам «деятелей», совершенно лишенных не только поповского понятия «совесть», но и всякого представления о сколько-нибудь будущем времени. Эти «деятели» в буквальном смысле живут одним днем, и вся мотивация их действий привязана к удовлетворению зоо-инстинктов. Философски они свое криминальное и психопатическое поведение объяснить никак не могут – впрочем, и не хотят, что создает в их психике определенную антигармонию. «У нас нет завтра, но нам его и не нужно». «После нас хоть потоп». Сам Гегель определял придуманную им «диалектику» (до Гегеля это слово означало совсем другое) так: прежде всего, это процесс развития Абсолютной идеи как единства предмета и понятия о нем.
Далее, диалектика – есть движение мышления от абстрактного к конкретному, формой которого выступает понятие. И – вот то, что больше всего понравилось Марксу и Энгельсу – диалектика есть движение от одного противоречия к другому, поэтому истинное знание с необходимостью должно включать в себя анализ противоречивых, разнонаправленных сторон бытия. Характеризуя предмет материалистической диалектики, Энгельс определяет его как всеобщий диалектический процесс, совершающийся как в природе, так и в обществе, при котором объекты и явления взаимосвязаны и взаимообусловлены. Диалектика, подчеркивает он, есть «наука о наиболее общих законах всякого движения». Движение рассматривается им как осуществление всеобщей связи, взаимозависимости явлений их превращения друг в друга, и, соответственно, становления и развития. При этом марксизм игнорирует вопрос о перводвигателе, первоисточнике того движения, к которому так активно апеллирует. С чего бы вдруг в мире мертвой материи (гегелевский Абсолют Маркс и Энгельс выбросили) началось бы движение? Перводвигателя и первопричины череды событий Марксу не надо, потому что у него «мир вечен». В другой работе мы подробно разбирали, что тезис о «вечном мире» несовместим с течением времени, и отсылаем туда, если кому интересно, почему материальный мир не может быть «вечным, несотворенным». От себя же дадим свое определение, на основании истории христианства, потому что практическая диалектика появилась в христианской цивилизации значительно раньше Гегеля. Диалектическое мышление – это третье состояние разума между отрицанием и принятием чего-либо. Такое состояние очень необходимо для развития мышления, потому что ни состояние принятия, ни состояние отрицания развиваться мысли, очевидным образом, не дают. То, что однозначно принято, уже не подвергается никакой корректировке, а то, что однозначно отвергнуто – вообще перестает существовать с претензией на истинность. Получается, что мысли нечего делать в обоих случаях: принял, и мысль закончилась. Отверг – тоже. Так и рождаются несовместимые с живым критическим мышление «замкнутые» культы, свойственные деструктивным сектам. И принятое, и отвергнутое в них взяты раз и навсегда, и думать там больше не о чем. Но что есть третье состояние между отрицанием и принятием? Можно обозначить его словом «дополнение». Подвергая корректировке изначальную истину, мы, однако же, не перечеркиваем ее, не отвергаем. Мы ее дополняем. В мире «да или нет» такое невозможно: если ты начал корректировать истину, то она уже не истина, она уже отвергнута. А если она истина и не отвергнута тобой – то ее нельзя корректировать. Мы предполагаем, что первоисточником диалектики в христианской цивилизации был таинственный догмат о Триединстве Бога. Он не укладывается в формальную логику, а Гегель ведь и констатировал, что диалектика не укладывается в формальную логику. Бог один, но их три – это как? Отвергнуть догмат нельзя, понять невозможно…
Начинаются умственные поиски, толкования, начинается та самая живительная ДИАЛЕКТИКА, по итогам которой мы имеем колоссальное строение цивилизации Разума. По бокам от которого – не будем закрывать на это глаза – люди, живущие в каменном веке. А между людьми, живущими в каменном веке и цивилизацией, на периферии цивилизации – люди, живущие в рамках феодальных и дофеодальных отношений. Да, они с «автоматами Калашникова», но по сути своей дальше феодализма они никуда сдвинуться не сумели. Им кое-что перепадало, как этот вот автомат, из центра диалектического мышления, но не более того. Разумеется, в рамках диамата этого объяснить никак нельзя. Камни-то все племена обрабатывали (кстати, тоже, почему?) – но одни племена доросли до космодромов и АЭС, а другие так дальше каменных орудий никуда не сдвинулись. Может быть, дело вовсе не в том, что они камушком по камушку тюкали (это все делали с равной интенсивностью), а в диалектических особенностях развития христианской цивилизации? Для марксизма это ересь. Он даже и разговаривать о таком не хочет (ибо – нечем ему тут аргументировать). Невозможно говорить с марксистом о той роли, которую тот или иной элемент диалектики в том или ином культе (начиная с древнеегипетских и шумерских) сыграл в развитии или торможении мышления адептов данного культа. С одной стороны, сакралии храмового культа возвышают человека над животным миром, создают хотя бы дополнительные (если уж не заместительные) мотивации поведения, кроме зоологических инстинктов. С другой стороны, без диалектики они могут один раз возвысить – и с концами. Мы получим не сакральный прогресс, а сакральный застой, вечное движение по одному и тому же ритуальному кругу. Некое поведение было признано священным, а раз так, то что-то менять в нем – кощунство и святотатство. Из-за этого адепты культа, лишенные диалектики, могут десятки поколений точь в точь повторять один и тот же день, признанный их основоположниками «идеальным». При попытке же выйти из мертвого обрядового круга раз и навсегда затверженной ритуалистики – очень велик риск падения вниз, в зоологию (что в итоге и случилось с марксистами в 1991 году). Культ выделил человека из зоологической среды, отрицание культа (без замещения культом же) – возвращает человека обратно в зоологическую среду. Не верите – посмотрите на приватизаторов, и вообще на пост-советское общество, включая книги и фильмы, которое оно производит, и все продукты его антикультуры, прямо и непосредственно завязанные на низших инстинктах животного. Лестница в небо без диалектики превращается в одну ступень. Вы поднялись над животными, очень этим возгордились, сакрализировали все, что к этому подъему привело – и через сакрализацию запретили… прогресс. Нельзя ничего менять – все продумано до мелочей, и священно!
Поэтому просветители давно говорят, что идеализм без диалектики – мракобесие. Это вульгарный идеализм, по аналогии с «вульгарным материализмом», который так долго и так безуспешно, и неубедительно опровергали классики марксизма, не желая иметь ничего общего с «вульгарными материалистами», законченными циниками и нигилистами. Цинизм никак не вяжется с пафосом революции, потому и потребовалось громоздить в пику вульгарному материализму фантасмагорию «диалектического материализма». Единственно верного в марксизме. Плюнуть в «вещизм» обывателя марксист всегда готов, не слишком задумываясь, что «вещизм» — всего лишь русская калька с «материализма». Но и тут есть отговорка: «вещизм» — вульгарный материализм. Не нашенский, то есть. С точки зрения марксизма, материя первична, а сознание вторично. Собственно, на этом можно было бы уже и закончить, сказав по-буддийски, что все сон и бред, и скоро кончится, так что нечего беспокоится ни о чем. Но марксисты неугомонны. Лечь и помереть без борьбы, по причине абсолютизации бессмысленности в мертвой безмозглой вселенной они не согласны. И далее начинаются у них пируэты, которые знающему человеку разгадать легко. Это попытка натянуть сову на глобус, то есть социальный пафос христианской цивилизации вложить в трупа. Сознание марксистами понимается как свойство высокоорганизованной материи «отражать» действительность, поэтому само оно, как свойство, у них не является материей и не сводится ни к одному из материальных процессов, лежащих в его основе (практическая деятельность общества, высшая нервная деятельность, вторая сигнальная система). Сознание не только отражает мир, но и изменяет его, поскольку, будучи порождено человеческой деятельностью, оказывает на нее обратное определяющее влияние. Диалектическая переработка марксизмом предшествующего материализма состояла в попытке преодоления его исторически обусловленной ограниченности: механистического истолкования явлений природы, отрицания всеобщности развития, идеалистического понимания общественной жизни. Жизнь, как вы уже знаете, попытку не засчитала. Солидаризируясь с прежним материализмом в признании первичности, несотворимости, неуничтожимости материи, а также в том, что сознание есть свойство особым образом организованной материи, марксистская философия рассматривает духовное как продукт развития материи, и далее не просто как природный продукт, а как социальный феномен, как общественное сознание, отражающее общественное бытие людей. Таким образом, философская система, которую Маркс и Энгельс называли «новым» и «современным материализмом», противопоставлялась всему предшествующему материализму.
В особенности «наивному» материализму XVII–XVIII веков, в котором пожирание человека человеком не только естественно, но и безупречно. Энгельс писал: «Современный материализм является по существу диалектическим и не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками. И тогда из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах — формальная логика и диалектика. Все остальное входит в положительную науку о природе и истории». В марксизме диалектика изображается как общая теория развития, равно применимая к природе, обществу и мышлению. Ее сущность составляют три основополагающих закона: 1) Единство и борьба противоположностей (противоречие рассматривается как источник всякого движения, становления и развития). 2) Переход количественных изменений в качественные (показывает механизм развития; с этим связано понятие «скачка», важное для марксистской концепции развития). 3) Отрицание отрицания (показывает направление развития; с этим связана марксистская концепция развития по «восходящей спирали»). В итоге должна была выйти «наиболее общая теория развития», отличная от узких специальных теорий развития (какой, например, для марксизма выступает дарвинизм). Должна, да не вышла. Сова лопнула, глобус сдулся. Ведь все эти наиболее общие законы развития были выработаны в рамках идеалистической философии, Гегелем и не только им одним. Они – неотрывный продукт той диалектической традиции, которая началась рассуждениями о таинстве догмата о триединстве Бога. В материализме же нет ни единства, ни борьбы, ни количества, ни качества, в его переменах нет места понятию развитию или деградации. Чем может материалист посреди своей бессмысленной Вселенной доказать, что эта вот перемена – «развитие», а та – «зловредная мутация»? Перемены в материализме не могут быть осмыслены через религиозный аппарат сортировки добра и зла, в связи с отсутствием такового в материализме! Если кому-то отрезали ногу, то это, конечно, перемена, но почему обязательно к худшему? Советские частушечники пели: Хорошо тому живется, У кого одна нога. Тому пенсия дается, И не надо сапога! Какая может быть борьба, если речь идет о неодушевленных предметах (а у материалистов существование души отрицается)? Вот саночки скользят по снегу, у них есть и сила трения, сопротивления… Это борьба или сотрудничество саночек и снега? Если борьба, то снег саночкам враг, но летом на саночках не катаются. А если сотрудничество – откуда тогда сила трения? Неодушевленные предметы — они не борются и в единстве не пребывают. Они лишь взаимодействуют. Никакой борьбы, равно как и дружбы нет в шариках внутри шарикоподшипника. И как может быть отрицание отрицания в материализме? В идеализме-то понятно какое: жизнь – смерть – воскресение. Смерть есть отрицание жизни, «снимаемое» (строго по Гегелю) воскресением.
А если думать дальше, то мучат сомнения: вдруг не воскреснешь? И это уже отрицание отрицания отрицания. На чем и стоит диалектика, являя примеры «снятия» дуализма формальной логики. А в материализме ты помер – и с концами, навсегда. И никакого отрицания отрицания! А просто одно голое «отрицалово», и ничего больше. Прежде, чем говорить о «развитии», движении «вверх» или «вперед», надо понять, что в материализме нет, и не может быть, ни развития, ни верха с низом, ни переда с задом. Все эти «высшее» и «низшее» — отчетливо считываемые религиозные аллюзии, отсылающие нас к картине мира, в которой сверху Бог, а снизу преисподняя. В материализме есть только взаимодействия и трансформации предметов, лишенные всякой оценочной шкалы, и при этом еще каким-то образом связанные с таинственным «перводвигателем», заставившим их толкаться и относительно друг друга двигаться. Посему материализм не может быть «диалектическим» по той хотя бы причине, что став диалектическим – он перестает быть материализмом. Например, в диамате определение материи – это уже явно не определение материи, а определение некоего «Всеобщего», наделенного бесконечностью признаков и свойств. Если грамотный человек вчитается в это определение, то поймет, что ему описывают не материю (неодушевленные вещи, мертвые предметы) а скорее Брахмана или Дао. А зачем так делать? Зачем брать слово, обозначающее «все неодушевленное и мертвое» и подменять им в словарике определение непостижимой магической пране из индуизма? Хотите вы поговорить про брахмана и дао – давайте про них поговорим, зачем вам называть их «материей»?! Ларчик открывается просто. Маркс, Энгельс, Ленин и огромное число их последователей – чисто по человечески, сильно не любили современную им религию и церковь. Само по себе возникновение неприязни у лиц (персон) в конкретно-исторической эпохи – вопрос сложный, предполагающий обоюдную, но разной величины вину друг на друга обиженных. Но если вы, под влиянием чисто-человеческих обид и антипатий, связанных с конкретной ситуацией попытаетесь выстроить некий универсальный закон бытия и Вселенной – то получится нелепость вроде «диалектического материализма». Такие вещи народ называет «на тебе!», и они случаются на почве взаимной неприязни. Понимать мир обиженное «на тебе!» никоим образом помочь не может. Вот помешать – другое дело. Крах СССР не даст соврать. Там люди вообще ничего об устройстве жизни не поняли, и в итоге все развалили, включая и собственную жизнь. И упали в джунгли первичной зоологии. Такая уж это игра: проигравший возвращается к старту. И оттуда, со старта, пытается нагнать других игроков…» (А. Берберов, научный обозреватель ЭиМ).
Ну что тут скажешь? И тот и другой авторы, безусловно, правы (каждый – по-своему), но они отвечают только на первую часть вопроса – кто виноват? И не касаются второй части вопроса – что делать? А между тем для людей важнее как раз вторая часть этого извечного вопроса, на которую невозможно ответить, не ответив на первую. А между тем, ответ на весь вопрос, в целом, напрашивается сам собой: хватит спорить о том, что первично – материя или сознание, достаточно признать, что сознание является неотъемлемым свойством ЛЮБОЙ МАТЕРИИ, и все сразу становится «на свои места». Иначе говоря, всякая материя является живой сущностью (постоянно находится в движении, противостоит хаосу или энтропии, и обладает способностью к воспроизводству). И эта жизнь — вечна (материя, как и сознание, неуничтожимы), однако сознание той или иной материи не связано с ней «на все времена» и может перемещаться во времени и пространстве. Последний процесс люди и называют «смертью живого существа», хотя правильней назвать этот процесс не смертью, а «разделением сознания и материи». И все эти свойства материи и сознания становятся возможными только в одном случае – если наш мир насквозь пронизан «эфиром» (или пред материей). В соответствие с авторским мировоззрение эфир представляет собой «нейтринные матрешки» (от двух до 919 одиночных нейтрино в одной такой матрешке). Одиночные же нейтрино не являются электрически нейтральными элементарными частицами (как их представляют себе современные ученые), а состоят из пары элементарных частиц («позитрон – электрон»), которые вращаются вокруг общего центра масс со световой скоростью. Нейтринные матрешки, содержащие в себе 919 одиночных нейтрино, автор называет «половозрелыми», и при захвате ими одиночного нейтрино они превращаются в материю (в привычном нам смысле этого слова), образуя свободный нейтрон, содержащий 920 отдельных нейтрино (1840 квантов массы). И все эти «матрешки» не носятся по Вселенной, «как угорелые», а лишь претерпевают друг с другом соударения, оставаясь примерно на одном и том же месте. Именно они и являются материальными носителями Мирового сознания, ведь они могут передавать информацию (в виде импульса движения при соударении), и обладают, как «короткой памятью» (сохраняя полученный импульс движения), так и «долговременной памятью» (превращаясь в материю). И это Мировое сознание способно «общаться» с любым другим сознанием, существующим во Вселенной, так как всякое сознание (в процессе своей работы) постоянно изменяет магнитное поле вокруг себя, и это поле взаимодействует с электрически заряженными электронами и позитронами. Как видите, все работает «само по себе», и если есть материя (в том числе, и эфир), то есть и сознание.