Государственная идеология, как основа управления
Давайте поговорим в этой главе об идеологии. И начнем это разговор с чуждой нам Западной идеологии — «Победа здравого смысла в Италии» (Ростислав Ищенко). «Складывается впечатление, что большинство отечественных СМИ, а также представителей левых политических сил живут в состоянии постоянного когнитивного диссонанса. Не знаю, кто из них, у кого списывает, но они регулярно хором рассказывают, как «мы проигрываем информационную войну». Когда же в Италии на выборах побеждают здоровые центристские консервативные силы, они, с подачи западной прессы, так же хором поют: в Италии победили ультраправые. По какому показателю они «ультра»? Вот состав коалиции: 1. «Братья Италии» — партия нового премьера Джорджи Мелони, вышедшей из обоймы Сильвио Берлускони, в бытность которого премьер работала министром по делам молодежи. Декларирует приверженность принципам народного суверенитета, свободы, демократии, справедливости, социальной солидарности, налогового равенства, национальной традиции. Стоит ли удивляться, что в партии слились в экстазе бывшие социалисты, либералы и христианские демократы. Все три течения — традиционные враги ультраправых. Просто они такие же враги ультралевых. Но по своей политической сущности они твердые центристы. 2. «Лига Севера». Ее лидер Маттео Сальвини уже был вице-премьером в коалиционном правительстве Джузеппе Конти. Тогда западная пресса также билась в истерике по поводу ультраправых у власти. Но «от них кровопролитиев ожидали, а они чижика съели». Коалиция Конти критиковала ЕС, ругала зону евро, хвалила Россию, но строго следовала предписанному «порядочной» европейской стране курсу в фарватере американской внешней политики. Небольшие колебания и редкие взбрыки существенной роли не играли. Партия базируется на национализме и консерватизме (в политике) и либерализме в экономике. 3. Лидером партии «Вперед, Италия» работает Сильвио Берлускони. И этим все сказано. Несколько эпатажный, но вполне системный политик эпохи заката Европы. Он не стеснялся выказывать своё расположение Путину и с удовольствием пользовался моральной поддержкой президента России для укрепления своих электоральных позиций. Но в правление Берлускони Италия в политическом плане оставалась верным союзником США. Создатели партии «Вперёд Италия» исповедовали христианско-демократические консервативные ценности. В классической расстановке политических сил партия является правоцентристской. Итак, коалиция объединяет довольно широкий спектр политиков (от правых консерваторов, через демохристиан, к либералам и социалистам), которые считают, что засилье брюссельской бюрократии вредит интересам государств — членов ЕС и призывают строить «Европу наций».
В экономическом плане они разделяют либеральную повестку, не чужды социалистическим идеям равенства. Их весьма условный национализм является достаточно мягкой реакцией на унификаторские потуги евробюрократии, уничтожающей национальные экономики и национальные государства ради сомнительных леволиберальных идей глобалистской толерантности. Учитывая, что классические ультраправые, просто правые и даже консерваторы-центристы в современной Европе практически маргинализированы, а ультралевый фланг (на фоне которого даже Троцкий и Че Гевара покажутся консерваторами) резко усилился, фактически коалиция является праволиберальной реакцией на леволиберальное засилье. Для сравнения, в тот короткий период, когда большевики уже победили, но еще окончательно не перешли к однопартийному правлению, меньшевики и эсеры, буквально вчера представлявшие (вместе с большевиками и анархистами) левый фланг российской политики вдруг обнаружили себя на крайнем правом фланге. Просто всех, кто правее, хоть еще и не успели уничтожить, из политики уже выдавили. В современной итальянской истории мы видим аналогичную ситуацию: расстроенные поражением на выборах левые либералы, называют фашистами правых либералов, на основании того, что правее в итальянской политике уже никого не осталось. В общем, если итальянская коалиция ультраправая, то тогда даже российские коммунисты, декларирующие приверженность традиционным семейным ценностям и защите национальных интересов России, являются настолько правыми, что в итальянском парламенте вынуждены бы были именно справа оппонировать нынешней коалиции. Представляете насколько у нас правое общество по итальянским меркам. В их политическом словаре и терминов-то для такой правизны не находится. На деле же это не мы слишком правые, а они слишком левые. Отсюда простой вывод. Ожидать от победившей итальянской коалиции резкого разворота внешней политики Рима в благоприятную для России сторону не стоит. Они в целом пытаются проводить ту же политику, что их ультралевые оппоненты, только спокойно и без членовредительства. Их премьер в ходе избирательной кампании неоднократно высказывалась в поддержку Украины и обещала сохранить соответствующий курс. Конечно, они более прагматичны, и можно ожидать попыток наладить критически важное энергетическое сотрудничество с Россией, не порывая в целом с санкционной политикой ЕС (по венгерскому примеру). Можно ожидать, что несколько облегчится положение правительства Орбана, которое перестанет быть единственным раздражителем евробюрократии — хотя бы на короткое время на первый план выйдут итальянцы.
В целом, победа праволиберальной коалиции над левыми либералами хороша уже тем, что напоминает европейским политикам о запросе их народов на более прагматичную и национально ориентированную политику. Но Европа находится в начале большого пути. Первой на нем была Венгрия, для которой было важно просто удержаться. Эту задачу Орбан выполнил. Теперь важно, чтобы итальянская коалиция начала хотя бы постепенный дрейф в сторону венгерской позиции. Этому будут способствовать энергетический, экономический и идущий за ними политический кризисы в Европе. Дальше вопрос: насколько итальянские политики смогут воспользоваться сложившейся ситуацией для плавного изменения курса государственного корабля. Не резкого разворота, а пока лишь небольшой корректировки. Напомню, что все три коалиционных лидера уже входили в состав условно правых правительств, которые так и не смогли ничего противопоставить гибельному курсу европейской бюрократии, кроме осторожной и бессильной критики. На прошедших выборах отмечается высокая мобилизация итальянского электората. Против левых либералов пришли проголосовать даже те, кто обычно сидел дома. Это сигнал для действующей политической системы, Если он не будет услышан и праволиберальный блок ограничится беззубой и бессмысленной критикой европейской системы, оставаясь рабочей частью механизма ЕС, на следующих выборах тон могут задавать уже совсем другие силы — действительно правые и действительно ультра. Если, конечно, следующие выборы в Италии будут. В нашем мире все так быстро меняется, а мнение народов так часто расходится с мнением правительств, что актуальность демократических институтов (как минимум в Европе и США) оказывается под большим вопросом. Только оставь народ без присмотра, обязательно «не тех» выберет» (Ростислав Ищенко). А теперь, пару слов о нынешней русской идеологии, «которой, как многие уверены, просто нет — «Идеологическая мобилизация. С либералами нам не по пути» (Константин Двинский). «Самое неловкое в нынешней ситуации — это победить на поле боя, а потом не быть в состоянии предложить людям освобожденных территорий общую идеологию. «Денацификация» и «демилитаризация» – звучат красиво, но для многих жителей бывш. УССР непонятно, а то и враждебно. На чем вдохновенно и небезуспешно играет вражеская пропаганда, говоря своему обывателю: «Вот придет Иван, завоюет твою область. Отберет у тебя автомат (демилитаризация) и заставит до конца жизни каяться, что терпел Турчинова, Порошенко и Зеленского, а то и поучаствовал в киевском или местном майдане (денацификация). А ты же – не нацист, Мыкола, ведь правда? Так на кой ляд кому-то пришлому тебя денацифицировать?!» И ведь, надо признать, работает. Это я к тому, что дыры на пропагандистском фронте следует латать не менее оперативно, чем на Харьковском направлении. А чем латать-то?
При том, что у нас у самих в России с идеологией — полный швах. Нам до сих пор действующая Конституция вообще запрещает ее иметь, потому, как колонии государственная идеология не положена, как завещал «великий» Ельцин. В России власть имущие некоторое время назад и вовсе стеснялись слова «русский», заменяя его, где ни попадя, на «россиянина». Не могу забыть фото транспаранта, где в эпохальной фразе Суворова «Мы – русские, с нами Бог!» слово «русские» бессовестно заменили на «россияне». Впрочем, удивляться тут нечему. К сожалению, отработка важнейшего для внутренней политики национального вопроса у нас в 90-е годы была поручена людям, защищавшим свои диссертации по политической системе США и Канады. То есть, стран, созданных не народами, а одиночками-эмигрантами и их группами, в каковых единственным объединяющим началом может быть только общее гражданство, а решением национального вопроса – пресловутый «плавильный котел». Вот под эту самую схему и пытались подвести Россию, внедряя единство на основе исключительно общего гражданства. Где нет, и не может быть ни государствообразующего русского большинства, ни культурообразующей русской культуры, обогащенной иными национальными культурами. Если посмотреть с точки зрения национальных меньшинств, хотят ли коренные народы России сгинуть в «плавильном котле»? Очевидно, нет. Они хотят сохранить свою культуру и традиции. При этом, относясь и будучи встроенными в Русскую цивилизацию, которая выше узких этнических групп. И только поправки в Конституцию 2020 года внесли некоторую ясность по данному важнейшему вопросу. И теперь нужно думать, что следует предложить жителям освобожденных территорий. Борьба против общего врага? Да, но после Победы нужно будет жить дальше. Предложить поменять исключительно паспорт бывш. УССР на паспорт Российской Федерации, что означает для большинства людей лишь лояльность тому или иному государству? Русский язык? Безусловно, но этого мало. На русском языке разговаривают и такие враги нашего Отечества, как Навальный или Ходорковский. Но если предложить жителям освобожденных территорий вернуть естественное право принадлежать к великому русскому народу и великой русской цивилизации, то картина меняется кардинально. Ибо между исключительно российским паспортом и принадлежности к Русской цивилизации (Русскому миру) есть большая разница. Российское гражданство означает гражданскую принадлежность к России, точнее – к государству Российская Федерация в его нынешних и далеко не естественных границах.
Согласно данной концепции получается, что русский из Латвии или Молдавии – уже «чужой» для Российской Федерации, поскольку не обладает красным паспортом. Данный казус необходимо исправлять. Поэтому целью СВО является освобождение территорий бывш. УССР и присоединение их к России, возвращение в лоно Русской цивилизации, из которой их (как, впрочем, и РФ), никого не спросясь, бездумно вырвали много лет назад. Понятие же «русский» давно уже из категории чисто этнической (принадлежность к русскому этносу) и даже культурной приобрело характер цивилизационный, обозначающий самоидентификацию людей, относящих себя к тысячелетней (как минимум) Русской цивилизации. Именно поэтому сегодня на территории бывш. УССР плечом к плечу воюют с нацизмом все коренные народы России. Они идут туда не только потому, что обладают российским паспортом, но в первую очередь потому, что ощущают свою принадлежность к тысячелетней истории, которая вновь творится на глазах. Причем, точно такой же «интернационал» воюет против нас с той стороны – за то, чтобы бывш. УССР «хоть тушкой, хоть чучелком» втащить в Западную цивилизацию. Да, в качестве полуколонии с огромными долгами (за которые придется неизбежно расплатиться территориями). Да, в качестве нацистского по духу государства, единственно на что способного, так это играть роль цепного пса Запада против России. Но втащить, во что бы то ни стало. В этом смысл нынешнего межцивилизационного противостояния России и Запада. И его суть. Объяснить это людям и поставить правильные идеологические ориентиры сегодня совершенно необходимо. Это минимум, что мы должны сделать. Причем, для себя (России) – в первую очередь. Ибо «если слепой поведет слепого, оба упадут в яму». А для этого необходимо объявить идеологическую мобилизацию. Тоже «частичную», ибо либералы и все стремящиеся «идти вперед с головой, повернутой назад в прошлое» нам в этом важном деле без надобности» (Константин Двинский). Тем не менее, идеология есть всегда (причем, у разных слоев населения – своя), записано это в Конституции, или нет. Ну а самой главной идеологией в любом государстве является государственная идеология (то есть, идеология властной элиты), ибо она утверждается принуждением народа к ее беспрекословному исполнению через действующие в государстве Законы. А главной особенностью властной элиты Метрополии любой империи служит то, что она является составной частью народа самой Метрополии (властные же элиты колониальных стран управляются представителями Метрополии той империи, в которую они входят). А потому, основным условием успешного существования такой «элиты» в нашем мире служит как можно более полное совпадение «государственной идеологии» с «народной». Хотя полного совпадения этих идеологий не представляется возможным никогда и нигде («все люди разные», а стало быть, и их сообщества – тоже). Определить же оптимальную «философию власти» (нужную государственную идеологию) – главная задача самой властной элиты любой Метрополии.
Не разрешив правильно этой задачи (не сделав «государственную идеологию» максимально близкой к «народной идеологии»), эффективно управлять Метрополией и, соответственно, всей империей, попросту невозможно. Ведь что такое «философия власти»? Это – концепция управления, а нет этой концепции, нет и управления. Ну а для властной элиты «континентальных империй» (для которых характерна «родовая экспансия») необходимо правильно определить «философию власти» и над своими «новыми колониями» (в обязательном порядке, учесть особенности их менталитета). В правильно выбранной «государственной идеологии» должны быть учтены и многие другие параметры, например, такие — «Разделение труда и обменные процессы» (Вазген Авагян и Александр Леонидов). «Разделение труда — это исторически сложившийся макро-процесс разделения (распада) жизнеобеспечивающих мероприятий на множество специализированных (и все более и более узко) видов деятельности, сопровождающийся обособлением, видоизменением, закреплением отдельных видов трудовой деятельности. Такая работа протекает в общественных формах дифференциации и осуществления разнообразных видов трудовой деятельности. Концепция разделения труда впервые системно описана Адамом Смитом в первых трех главах трактата «Исследование о природе и причинах богатства народов». Разделение труда увеличивает его производительность, что уже и привело к колоссальному, необратимому (если обойдется без глобальной катастрофы) увеличению общественного продукта. При этом даже буржуазные экономисты (например, авторы «Экономикса») вынуждены были признать, что разделение труда содержит в себе безразмерных масштабов риск, связанный с постоянно возрастающей зависимостью от партнеров по производственной кооперации, роковых последствиях возможного сбоя поставок от поставщика. Практически все достижения научно-технического прогресса вызваны непрерывным и нарастающим внедрением разделения труда. Благодаря обмену результатами труда, то есть торговле, разделение труда становится все более и более дифференцированным в обществе. Величайшая проблема при разделении труда заключается в том, что промежуточный труд не имеет никакой самоценности. Если технологический процесс не довести до конца (то есть до выручки со сбыта) – ничего, кроме убытков, труд не принесет. Причем убытков не только трудящимся, но и нанявшему их капиталисту, который, в данной ситуации, оказывается в «одной лодке» с наемным трудом. Он вложился – у него не купили, ему не только зарплаты конкретным исполнителям нечем платить, у него и собственной прибыли тоже никакой.
Этой проблемы не знало натуральное хозяйство, не знало примитивное кустарное ремесленничество, потому что в них оплатой за произведенный продукт выступал сам продукт. Доселе огородник, выращивающий помидоры или огурцы «для себя» (а не на продажу) – вознаграждается тем, что он же и вырастил. Иное дело, если встал вопрос о продаже. Тогда производительность труда, материальный результат уходят на второй план, если не сказать, что вовсе удаляются. Если цены на огурцы низкие, то производитель огурцов будет беден даже при высоком урожае. Если же они высокие – то даже малый урожай может обогатить его. Если же огурцы не куплены и сгнили, то это вовсе чистый убыток, «штраф за труд», столь распространенный в рыночном хозяйствовании. Ты работал, работал – и тебя оштрафовали за то, что на печи не лежал. Не покупал бы семян и удобрений для сгнивших огурцов – имел бы больше денег в кармане… Разделение труда поставило ребром вопрос: «и не друг, и не враг, а как?». Кто для вас тот человек, с которым вы вступили в обменные процессы? Ведь понятно же, что его нельзя назвать врагом (вы с ним сотрудничаете, делаете общее дело), но и другом его не назовешь – если он норовит вас объегорить, обсчитать. Продавцу хочется, чтобы вы платили больше – разве это дружественное отношение к покупателю? Покупателю хочется платить как можно меньше – разве это дружественное отношение к продавцу? Вектор дружелюбия в отношениях между меняющимися породил теорию социализма. Вектор вражды между ними – теорию капитализма. Как показывает практика, обе теории – только умозрительные полюса, возможные только в теоретической модели. Нельзя быть абсолютным врагом тому, с кем осуществляешь обмен благами, но не получается и быть ему абсолютным другом. Что обуславливает невозможность чистых форм капитализма и социализма на практике. Но, если дружелюбие в обменных процессах увеличивается, то возникает дрейф к социализму, а если наоборот – то дрейф к дикому и диккенсовскому капитализму (à la «кровавое рабочее законодательство Тюдоров» и эпохи «огораживаний»). Вот вам и ответ на вопрос, почему номинальные капитализмы и социализмы такие разные. Согласитесь, что очень трудно поставить в один ряд Норвегию с Эквадором (притом, что Норвегия – хищница, разумеется, а не плюшевый зайка), а брежневский СССР с маоистским Китаем.
Нетрудно заметить, анализируя экономическую практику, что все обмены делятся на две принципиально-разные формы: — Горизонтально-договорную; — Вертикально-принудительную. Горизонтально-договорный обмен — это добровольное согласие обеих сторон. И на взаимовыгодной основе. Вы предлагаете мне поменять Х на Z, а я смотрю, насколько мне самому это выгодно. И, если мне не выгодно – то я и не меняюсь с вами. Оставь, говорю, себе свой Х, я тебе Z за него не отдам. Вертикально-принудительный обмен, как понятно уже из самого его названия – предполагает навязчивость, перетекающую в шантаж, а потом и в террор. «Тебе придется отдать мне Z за Х, хочешь ты того, или не хочешь» — говорит шантажист. Выбора у тебя нет: или ты согласишься взять в обмен мое Х, или тебе будет так плохо, как еще не было!». Таким образом, водораздел между двумя типами обменов при разделении труда строится на возможности или невозможности отказа меняться. Грубо говоря – существует ли у человека ДИВЕРСИФИКАЦИЯ возможной занятости, или же он на «зарплатном рабстве», с которого никуда не соскочить. Во втором случае он – бесправный заложник. Наивно думать, что вертикально-принудительный обмен имеет место только методами внеэкономического принуждения. И чаще, и удобнее практикуют принудиловку чисто-экономического шантажа. Собственно, это и порождает неравенство, потому что если бы люди менялись строго — добровольно, то богатых и бедных бы не было. Не потому, что кто-то кого-то бы раскулачил, а просто изначально: получить то, что дорого, за то, что дешево было бы невозможно. Ну, в самом деле, если мы меняем рублевое шило на рублевое мыло, то с точки зрения финансовой мы меняем рубль на рубль. А если так, то при обмене никто не богатеет и не нищает. Как располагал ты товарами на рубль до обмена – так и после обмена ими располагаешь. Это и называется «эквивалентный обмен»: он – без прибыли (или с минимальной прибылью). Есть проблема, большая проблема – в марксизме обозначенная, но не решенная. Это проблема индивидуальной выгоды в общественной деятельности. Зачастую индивиду выгодно совсем не то, что было бы выгодно обществу, и наоборот. При этом «общество» является абстрактной идеей и существует только для реалистов, признающих реальность универсалий (общих понятий). Для номиналистов общества, как и любой абстрактной сущности – нет. У них есть только индивиды – каждый из которых «имя собственное». С одной стороны мы, как реалисты, понимаем, что раз мы существуем, то, стало быть, у нас с необходимостью были предки, и – по методу аналогии – могут и должны быть потомки. Реалистичен ли такой взгляд – что мы являемся звеном в передаточной цепи между предыдущими и последующими поколениями рода людского? На наш взгляд, да. Но есть и другая логика, локальная, уравнивающая абстрактное понятие бытия с конкретной биологической жизнью.
Локализм говорит нам, что предков уже нет, а потомков еще нет, и, включая в рассмотрение их чаяния и интересы, мы оперируем с химерами, нездоровым сбоем мышления. Ничего универсального нет, а есть только конкретные случаи, сходство между которыми – иллюзия, случайное наложение обманчиво-похожих черт и проявлений. Можно уйти в дебри сложных теорий, совмещающих логику непрерывного (вечного) времени и логику биологической прерывистости времени (в которой нет времени для нерожденных и умерших) – но… Велик риск в хитросплетениях этих теорий сойти с ума. Потому предлагаем поступить проще, и ничего не громоздить, а посмотреть, как решалась эта проблема в истории цивилизации. Обратимся, так сказать, к опыту. Исторически вопрос о «двух истинах» (обе доказуемы) был решен религией, предполагающей существование вечной жизни и вечного Разума. Производные отсюда институты цивилизации – это вера в Единую Истину (благодаря которой возможна наука), универсализм разделения Добра и зла (благодаря чему возможна мораль), представление о Смысле Жизни (благодаря которому возможен исторический оптимизм). В религии непрерывное время было поставлено над прерывистым, что позволило поставить общее над частным. И абстрактные идеи над сиюминутными корыстными интересами кратко-живущей биологической особи. В итоге имеем то, что имеем: Коллективный Разум, бессмертный и преемственно пополняемый, несмотря и вопреки смене поколений. Если не решать эту проблему так, как ее очевидным образом решила история нашей цивилизации (в которой все высшее, и даже само представление о «высшем» имеет храмовые истоки) – тогда придется заниматься сомнительными марксистским экзерцициями. Знаете, откуда вообще появилось учение о «классах»? Маркс своевольно «снял» с повестки первородный грех и врожденную порочность человеческой природы, испорченности грехопадением человеческой натуры, как таковой. А раз так, то зло в мире он стал производить не от человека вообще, а от какой-то узкой группы людей, противопоставившей себя моральному большинству. Весь марксизм построен на вере в том, что 99% праведников должны избавиться от 1% негодяев. В реальной жизни буржуй лучше пролетария только одним: он более везучий и удачливый. Обстоятельства так сложились, что он взял верх. Угнетенные под ним хотят того же самого, что и он, но только у них возможностей меньше. Говорить о том, что у буржуя и пролетария разная вера, что у них разные ценности – это очень большая натяжка. Скажу тавтологией: разные веры у людей, у которых разные веры. А все остальные признаки разницы – они условны, случайны, переменчивы, и если влияют на суть дела – то только косвенно и опосредованно. О пролетариате в марксизме можно сказать то же самое, что М. Горький сказал о мужике:
«Заслуженно ненавидя власть царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили «народ» и пошли воскрешать, спасать его. Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше [всего]». Но ведь ровным счетом то же самое марксисты сделали с пролетарием! Чтобы его легче было любить – они наделили его нимбом святого, нимало не задумываясь, насколько эта фантазия соотносится с реальным (зачастую звероподобным) существом, загнанным в угол жизнью, избитым и измученным там. С точки зрения очевидной реальности – источником зла в мире является человек, как таковой, а не какой-то отдельный класс людей. С точки зрения реальности, всякий человек проходит через мытарства, соблазны, может им поддаться или не поддаться. Его искушают – и в его воле не поддаваться искушению, или же поддаться им. Никакого «классового» (в отличие от идеологического) единства не существует – пролетарии грызутся за кусок с пролетариями жестче, чем со своим буржуем (с которым они тоже грызутся, тут Маркс прав, но внутривидовая конкуренция жестче межвидовой). Равным образом и буржуи между собой грызутся куда жестче, чем со своими пролетариями. Ведь у буржуя нет цели, уничтожить своих работников – а вот в отношении конкурента у него цель именно уничтожить. Не надо это понимать в слабоумно-либеральном смысле, что, мол, буржуй о своих рабочих заботится, как отец родной. Разумеется, в отношениях внутри капиталистического предприятия трагедий хватает. Но эти трагедии не снимают трагедии в борьбе между предприятиями. А корень проблемы восходит к первородному греху, к изначальной порочности природы человека. В ней вмонтирован врожденный инстинкт всех, кроме себя, подавить и унизить: и тех, кто на него работает, и тех, с кем он конкурирует, и (если повезет) – то и тех, на кого ему приходится работать, и просто случайных, которые «мимо проходили». История доказала, что кое-что с этим можно сделать. Инстинкты блокируются – если правильно и методично, системно их блокировать. Но, с прискорбием отметим, что никаких инструкций по блокировке звериных инстинктов марксизм не дает. Эта проблема вообще за пределами его рассмотрения. Он почему-то решил, что если «срезать гнилую верхушку», то все под ней запахнет весенней свежестью… Есть такая поговорка «рыба гниет с головы», в ней имеется определенный смысл и здравое наблюдение. И все же правильнее говорить, что рыба гниет везде, потому что тканям ее свойственно гниение. Не стоит думать, что без головы рыба будет храниться вечно в неподобающих условиях.
С точки зрения личной выгоды, не классовой, а просто человеческой («общечеловеческой» – говоря языком не к ночи будь помянутого Горби) – вертикально-принудительный обмен выгоднее горизонтально-договорного. Плохой, но выгодный. А тот хороший – но невыгодный. Вот, в двух словах, и вся многовековая драма истории. Разумеется, диктовать – куда удобнее и прибыльнее, чем договариваться на взаимовыгодных условиях. Но в то же время диктат ведет в тупик, а перспектива есть только у горизонтально-договорных взаимовыгодных обменов» (Вазген Авагян и Александр Леонидов, оба из команды ЭиМ). И «созидательная и мирная» властная элита должна понимать (и учитывать в своей работе), безусловно, и эти обстоятельства. Однако нынешний мир живет в «эпоху волкодавов» (а это – еще хуже, чем всем известная из китайской пословицы «эпоха перемен»), и для такой эпохи знание «подобных тонкостей» совсем не обязательно, ведь сегодня применение находит лишь «вертикально-принудительный обмен» (а точнее, «обман»). А еще точнее – война всех против всех, причем, до полного уничтожения, опять-таки, всех своих врагов. И если властная элита Западной Европы до сих пор не понимает, что США планомерно уничтожают ее экономику, прямо «на корню», это говорит только об одном – все страны Западной Европы являются лишь колониями США. А властной элите колоний не положено рассуждать, они должны исполнять приказы своей англосаксонской Метрополии. Вот они их и исполняют «на свою голову». И в этом вопросе Россия солидарна с англосаксами – время доминирования Западной Европы подошло к своему логичному концу. Но есть и расхождения во мнениях — англосаксы уверены, что вновь пришло время их доминирования, а русские настаивают на «многополярном мире». И снять это «расхождение» можно только одним путем – полностью уничтожив обе англосаксонские Метрополии в качестве единственных гегемонов мира. Понятное дело, что русским людям хочется сделать это как можно мягче, но в таком вопросе «загадывать нельзя», тут — «как история повернется». Но в любом случае, этих гегемонов в будущем мире остаться не должно. И судя по всему, наши нынешние «властные волкодавы» это прекрасно понимают. Ну, и, слава Богу. В любом случае, прежде, чем строить «новый мир», надо не только избавиться от всех предыдущих гегемонов, но и от самой возможности появления новых гегемонов. Ну а самым простым способом сделать это, является возврат к прежнему двухполюсному устройству нашего мира, например, Россия – Китай. Именно это обстоятельство и должно стать краеугольным камнем государственной идеологии нынешней России.