Государственная идеология и Конституция
Предлагаю Вашему вниманию интервью «ТаврИнфо» с доктором медицинских наук, кандидатом философских наук, профессором, академиком РАЕН, специалистом в области демографии и социальной психологии Игорем Алексеевич Гундаровым на тему: «Российская молодежь бежит из страны. Кто в ответе, что Россию оставляют без ее будущего?» под названием «В неволе ни люди, ни звери не размножаются». – Игорь Алексеевич, какова реальная демографическая ситуация в нынешней России? – Ситуация драматичная. И если быть честным, никогда в истории Руси не было такого момента, угрожающего национальной безопасности, как сейчас, именно в вопросах демографии. Рождаемость низкая и начала падать. Смертность высокая, и началась снова депопуляция – то есть уменьшение численности населения. – Какие факторы влияют на рождаемость и смертность? – Сначала я покажу масштабы, коротко остановлюсь на драматичных цифрах. С начала либеральных реформ смертность подскочила, и мы подсчитали, сколько каждый год мы теряли по сравнению с уровнем 80-х годов. Ежегодно мы теряли по 500–600 тыс., даже по миллиону человек. Суммарно это примерно 14 млн. человек. То есть мы в мирное время потеряли 14 млн. тех, кто должен был сейчас жить. Одновременно упала рождаемость, и мы точно так же по годам просчитали, сколько из-за этого теряли людей. Те же цифры: миллион, 800 тыс. Суммарно это примерно 20 млн. Итого нация потеряла 34 млн. человек. Нас сейчас должно бы быть 177 млн., а реально – 144 млн. без Крыма. 30 с лишним миллионов потерь – это демографический коллапс. Отсюда и пенсионная реформа. Хотя все, что говорится про реформу, эти аргументы – миражи. В чем суть реформы? В том, чтобы 10 млн. человек, которые должны были выйти на пенсию, остались на работе. – Какие факторы влияют на рождаемость и смертность? – Вопрос очень интересный и очень сложный, потому что от ответа на него зависит постановка диагноза и лечение. А я врач, и у нас есть такой принцип: «Кто хорошо диагностирует, тот хорошо лечит». Чтобы снизить смертность, надо разобраться, из-за чего она взлетела. Какие называют причины? Высокий холестерин, курение, алкоголь, избыточная масса тела, гиподинамия… Как бы они виноваты, что смертность увеличилась. Мы провели анализ – ничего подобного. Ни один из этих факторов не повлиял на рост смертности. Дальше посмотрели – стресс из-за экономического обвала начала 90-х. Мы сравнили, например, с Великой экономической депрессией в США. Там обвал экономики был в 1,5 – 2 раза больше, чем у нас. И что со смертностью? А ничего. А почему тогда у нас взлетела смертность? Бывали стрессы и посильнее – Вторая мировая война, например. Там не было такого взлета смертности.
Так мы обнаружили неизвестный фактор Х, вызвавший подскок смертности. Что это за фактор? Я коротко перечислю его свойства. Огромная скорость распространения, когда за один год смертность выросла на всем постсоветском пространстве. Фактор действует одинаково на больших расстояниях, возьмем Калининград и Приморский край – динамика одинаковая. Фактор действует на все болезни: инфекционные, не инфекционные. Каким образом? Дальше, что интересно: он не действует на детей и стариков, а только на наиболее трудоспособную часть населения. Интересно, что после 1994 года смертность неожиданно снизилась. А потом приходит Путин, золото посыпалась на страну, цена на нефть повысилась в 10 раз, а смертность обогнала ту, что была при Ельцине. Почему? Уровень жизни вроде бы рос стремительно. И вот я перечисляю те свойства, которым ни один материальный фактор не обладает. Мы все материалисты, ученые. Но наука никогда не занималась психикой: смыслами, ценностями, эмоциями. Это было за пределами области науки. А мы пришли к тому, что без этого невозможно понять, что происходит. Так что фактор Х – это социальная атмосфера: любить родину, гордиться ею – или стесняться. Я Буревестник, который гордо реет или последний «совок», которому нужно стыдиться своей истории. Это загоняет общество в депрессию – и в начале 90-х страна погрузилась в депрессию. И это вызвал катастрофический рост смертности. Отсюда, отвечая на ваш вопрос, главная причина роста смертности – это духовное неблагополучие в светском понимании. – А каковы факторы падения рождаемости? – В начале 90-х стало рождаться на 1 млн. 200 тыс. детишек меньше. Было примерно 2 млн. 400 тыс. в 80-х годах, а к 1994 году – 1 млн. 200 тыс. И точно так же мы стали смотреть: отчего упала рождаемость. Что говорят демографы? Благополучная жизнь, другие ценности, разрушенные семейные ценности, из-за чего люди не хотят рожать. И людям вменяют в вину: в конечном счете, вы виноваты сами, что не рожаете. Это классический американский подход начала прошлого века. Ты виноват: не общество, не его устройство, не социум, а ты сам. В этом отчасти есть справедливость, но в западной школе это тотально. Вы ответственны за свое здоровье, и если у вас плохое здоровье, значит, вы не хотите быть здоровым. И вот мы посмотрели: а действительно ли люди не хотят иметь детей. Опросили, сколько сейчас молодые люди хотят иметь детей – и сравнили с 70-ми годами. Оказалось, тогда хотели иметь 2 или 3 ребенка и сейчас тоже. Итак, фактор «нежелания» отпадает.
Дальше – семейные ценности. Наглая ложь. Семейные ценности у нас не разрушены. Мы ездим по стране, опрашиваем о ценностях и приоритетах – на первое место все ставят семью и детей. И этот аргумент отпадает. Дело не в том, что нет пропаганды семейных ценностей. Вдруг мы обнаружили поразительное падение числа абортов – примерно на 4 млн. Если в советские годы было где-то 4 млн. 200 тыс. в год, то сейчас 600 тыс. Говорят, стали использовать противозачаточные средства. Но использование одних выросло, других снизилось, в среднем частота та же самая. Тогда вопрос: если аборты уменьшились на 4 млн, то рождаемость должна вырасти на 4 млн. А на самом деле – нет. Это 4 млн. незачатых плодов. И мы приходим к тому же фактору Х. Оказалось, что тоска, безысходность, чувство несвободы – природа так запрограммировала животный мир, что в этом состоянии животные не размножаются. Сходите в зоопарк, там не рожают тигрицы, львицы, дикие коты. Почему? Ведь питание хорошее, уход хороший, их спаривают. Но ощущение несвободы. И вот страна живет, как в зоопарке. А в зоопарке размножаться мы не будем. И здесь получается психогенная причина. Идет эпидемия психогенного бесплодия. – Есть такое явление, как каскадные демографические реакции. В чем суть этого явления, цикличность, влияние на развитие социума? – Это страшная вещь. И если мы не поймем, в чем суть, то потеряем страну, причем в ближайшие 50 лет. В чем суть каскадных реакций? Если внезапно сильно падает рождаемость (а она у нас упала на 1 млн. 200 тыс.), то через 20 лет число 20-летних молодых людей будет на миллион меньше. Волна пошла. Раз на миллион уменьшилось число молодых людей, на 500 тыс. уменьшится число свадеб. И вот сейчас катастрофически упало число свадеб. Брачность упала процентов на 40. Если упало число свадеб, уменьшится число детей. Вот первый каскад – он закончился примерно в 2013–2015 году. И тут же начался второй. Упала брачность. Начинает падать рождаемость, тоже большой обвал. И через 20 лет будет то же самое. И вот получается, мы первый каскад проворонили, никто в это не проверил и все занимались одним трепом. И нацпроекты правительства – это имитация, они совершенно не повлияли ни на смертность, ни на рождаемость. И если мы не поймем, что наступил второй каскад, он автоматически через 20 лет запустит 3-й каскад, – и тогда в год будет рождаться 300 тыс., а нам нужно 2,5 млн. 3-й каскад – это 2053–2055 год, совершенно рядом. Если мы его провороним, то тогда уже наша страна потеряет статус геополитического субъекта. С численностью рождений 300 тыс. невозможно управлять той огромной территорией, на которой мы сейчас находимся.
– С чем вы связываете эти каскады, отчего они происходят? – Первый запуск связан с порочной социально-экономической политикой президента Ельцина, а затем президента Путина. И отсюда это ощущение тревоги, страха, безысходности, потеря смысла жизни. Если ты пересаживаешь орган, не походящий организму, происходит отторжение и смерть. То же самое, как мы убеждаемся, происходит в области психики. Нам пытаются пересадить нашу душу. Старая душа ампутируется, она «совковая», «нецивилизованная», там ценности коллективизма, взаимопомощи. А сейчас нужно – каждый сам по себе, выживает сильнейший. И эта пересадка сопровождается отторжением и демографической смертью в виде спада рождаемости и поста смертности. Вот оттуда и пошли каскады. – Насколько это осознает власть, которая считает свою экономическую политику успешной? – Я советский человек и большая часть населения страны – советские люди. Но я не ожидал, что мы так быстро убедимся в порочности нынешней модели. А 25 лет для истории – мгновение. Инициаторы либеральной реформы – а главный либерал у нас Путин – до сих пор остаются главными «романтиками» капитализма. На планете нет более последовательных и искренних «романтиков капитализма», чем Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич. И даже они уже убеждаются – тупик, полный крах, ничего не получается, с демографией катастрофа, с экономикой катастрофа, с сельским хозяйством катастрофа. Страна неуправляема, никто указы президента не выполняет. Подошла пора полной дискредитации существующей модели. Это видят и все наверху. И вот теперь огромный вопросительный знак – что взамен? – Власть сейчас осознает эту угрозу национальной безопасности? – Думаю, что осознает. И даже в плане демографии уже говорится открыто: каждый год исчезает по миллиону человек, кадров не хватает, что нам делать? Нет решений. И тогда возникает ключевой вопрос: «Что взамен?» Поразительно, но если почитать и послушать наших оппозиционеров и политиков, позиционирующих себя как сторонников власти, – вы не найдете ни у кого конкретных предложений. Весь мир вдруг осознал тупиковость предшествующего развития. Я вначале сказал, что я коммунист и советский человек. Мы, воспитанные коммунистической формацией, к 80-м годам первыми почувствовали, что она выработала свой ресурс. Она сделала колоссальный рывок, огромные достижения – и нужно идти дальше. Папа и мама рождают ребенка. Он не отрицает своих родителей, но он новый. И вот точно так же сейчас рождается новая общественно-экономическая формация. На плечах коммунизма. Коммунизм нас взрастил, чтобы идти дальше. 100 лет назад, после Октябрьской революции, наш народ повел за собой человечество. Теперь второй раз за столетие ему выпадает миссия открыть новую формацию.
– И, тем не менее, большое число людей в Росси сейчас смотрят на какие-то другие страны, пытаются эмигрировать. Каков социальный срез эмиграции на сегодняшний день? – Это молодежь и люди среднего возраста. Если возвращаться к каскадным реакциям, то, как их прервать? Нужно, чтобы на одну женщину в среднем приходилось 3,5 ребенка. А кто может сейчас рожать? Молодежь. То есть как раз те, кто уезжает. Поэтому среди задач национальной безопасности первая – как сделать так, чтобы молодежь оставалась в стране, чтобы они здесь рожали, и их потомство оставалось здесь. – У вас есть ответ на этот вопрос? – Я сейчас заканчиваю монографию. Она называется «Управление социальной атмосферой для демографического развития России». Раз мы пришли к выводу, что демография страдает от страдающего духа, нужен свет в конце тоннеля. И вот идея, что рождается новая формация – и вам, молодым, ее строить, – дает надежду. Сюда побегут все, кто уехал. Когда идея строительства нового общества, справедливого, свободного, осуществится, сюда вернуться все – его строить. – Как на этом фоне выглядит возможность обретения молодежью социально-экономической самостоятельности? И что такое эти 53% молодежи, которые хотят уехать за границу? – Закрыты социальные лифты. Я должен быть уверен, что если захочу, как было в советские годы, на любой уровень поднимусь. Если ты умный, честный – нет преград. Сейчас масса преград. И молодой человек понимает, что он лишен свободы и возможности двигаться наверх. А сейчас это возможно, только если у тебя много денег. А если у тебя их мало, ты неуважаемый человек. И вот отсюда самоубийства взлетели, наркомания. У нас наркоманов обвиняют, что они «сами плохие». Как я говорил – по американской модели. Нет, становится незачем жить. А когда жизнь не желанна – остается либо самоубийство, либо наркомания. Либо уехать. Человек в безысходности. – Насколько «московское дело» всколыхнуло настроения молодежи? И каков потенциал этих возмущений? – Протест только начинается. Потому и слово «революция» поганят… Взрыв неизбежен. Есть два варианта. Либо это бунт бессмысленный и беспощадный, который все разносит, не оставляя камня на камне. Это страшно. Либо врыв должен быть, как у геологов, направленный. Главная задача сейчас, как и сто лет назад, – соединить нарастающее протестное движение с передовой научной теорией. И вот тогда этот взрыв будет созидательный, в отличие от Грузии или Украины, где были не революции, а просто смена одних бандитов на других бандитов. Чтобы этого не произошло, наша задача – обсуждать новое устройство, новую модель.
– Как вы считаете, нужна ли смена власти, чтобы молодежь оставалась в России? Есть ли у Кремля реальная молодежная политика? – На словах все есть. А дел нет. В том числе, нет понимания, что делать. Ибо понимание означает смену этой модели. Поэтому с нынешней властью бесполезно заговаривать. Нужно менять систему формирования власти – это как раз в рамках новой формации. Одних слов сейчас без технологичности недостаточно. Народовластие – а что это такое? Или народное правительство. А как его формировать? Сейчас настала пора разработки социальных технологий». Кто у русских украл мечту и как долго мы ее еще будем прятать? Философ и политолог Александр Дугин в программе «Русская мечта» объяснил, почему 100 лет назад все пошло не так, как было задумано в нашей истории. Почему советская империя так и не смогла стать по-настоящему русской, а «счастливый обломовский сон» 70-х годов обернулся «грузом-200» 80-х, а затем наступил ужас разложения 90-х, от которого мы не оправились до сих пор. Неужели сегодня наш последний шанс осуществить свою вековечную мечту? В поисках подлинных смыслов происходящего обменивались мнениями ведущий программы, заместитель главы Всемирного Русского Народного Собора Константин Малофеев и его собеседник, один из самых блестящих умов современной России — «Русская мечта — это то, что прячется внутри нас». «К. М.: Мне неудобно у вас спрашивать про Русскую мечту, потому что мы с вами много про нее говорили. Поэтому я без вопроса — сразу предоставлю вам возможность сказать, что такое Русская мечта. А. Д.: Вы знаете, на самом деле русские свою мечту прячут. В том-то и проблема, что мы так много веков страдали, всякий раз, когда пытались говорить об этом открыто, декларировать это; и очень сильно обжигаясь, обманываясь, получая удары, мы сейчас нашу мечту спрятали. И поэтому на месте нашей мечты, в ее формулировках, в ее грезах, в этом свободном ее изложении, у нас находится патогенное ядро. Мы боимся сказать, чего мы хотим. Мы боимся сказать, что мы любим. И мы закрываемся от этого страшным щитом иронии. То есть сейчас на месте Русской мечты, нашей идентичности, нашего свободного волеизъявления лежит риторика. Мы скорее говорим, что нам не нравится, что мы ненавидим, что мы презираем, от чего мы отказываемся, что нам просто противно глубоко экзистенциально, нежели о том, что мы хотим. Обратите внимание, все, о чем говорим сегодня мы, русские, — это критика. Это отрицание. Я думаю, именно потому, что мы очень боимся в очередной раз либо обмануться, либо получить удар за эту Русскую мечту. Она у нас есть, конечно. Мы живы как народ, потому что она есть. Но она прячется. Гераклит говорил в свое время: «Природа любит прятаться». Вот Русская мечта — это то, что прячется внутри нас.
К. М.: Но мы-то с вами точно не прячемся и ничего не боимся. Скажите, что мы, без иронии, считаем Русской мечтой? А. Д.: Это трудно, потому что нас обвинят, что мы выдаем секреты нашего народа. Если говорить серьезно, мы, русские, хотим построить Царство Земли. То есть мы хотим построить такое Царство, такую Империю, такую величественную конструкцию, которая бы не отрывалась от почвы, не отрывалась от наших соков, от нашего крестьянского массива, ведь, несмотря на то, что мы перестали быть крестьянами, формально мы остаемся ими. Потому что мы, русские, — люди земли. И мы хотим построить такое Царство, которое мы никогда не имели. Это не просто Царство Божие, приходящее сверху. А это Царство Божие, которое внутри нас, которое живет и зреет в русском народе, как колос. Дать этому раскрыться, дать этому возможность воплотиться в мире — это наша мечта. Но никогда мы так далеко не были от ее даже не то что исполнения, но обоснования ее провозглашения, как сегодня. К. М.: Почему? Мы что, сейчас дальше, чем в 1920-е годы, когда был красный террор? А. Д.: Думаю, дальше. Потому что как раз тогда наша мечта частично воплотилась. Но она была «хайджект», ее украли, ее исказили. Как раз на 1917 год в нашей истории было запланировано, если угодно, воплощение Русской мечты, такое народное преображение. А вместо этого получилось прямо противоположное. И конечно, этот удар, то, что частично мы видим в советской эпохе реализацию этой мечты, а частично видим оборот, ее полную антитезу, полное переворачивание, – это довлеет над нами. Именно попытка реализовать Русскую мечту так дорого нам встала. И в этом отношении мы парализованы советским периодом. Мы сейчас дальше, на мой взгляд, от этого. Мы сейчас боимся ее… К. М.: В чем мы реализовали или реализовывали Русскую мечту в советском периоде, а в чем был провал? А. Д.: С одной стороны, конечно, подъем народного духа, подъем русской философии, становление русской религиозной философии, софиологии. Одновременно — стремление освободить крестьянство, построить именно народное государство. Потому что у нас было государство, оно было православным, монархичным, но не было народным. А народ, о нем говорили, но по большому счету он никакой роли не играл. Стремление освободить его по-настоящему, его дух в первую очередь, в то же время и его тело для некоего исторического действа — вот чем была ожидаема революция. Но она не обязательно должна быть антимонархической и тем более не должна быть антиправославной. Она должны быть духовной, царственной. Но царя мы хотели народного, а православие хотели живое. Живую веру, живого русского настоящего царя. Вот на это была направлена революция, вот в чем эта мечта хотела воплотиться. И кстати, эсеры, социалисты-революционеры, народники, национальные социалисты, трудовики — они подходили к изложению этой Русской мечты, крестьянской мечты, народной, свободной, одновременно духовной и православной.
К. М.: Эсеры фактически воплощали славянофильскую программу. И получили большинство на выборах в Учредительное собрание. Если бы оно не было разогнано, то, может быть, случилось бы то, о чем вы говорите. А. Д.: Совершенно верно. Возможно. Два миллиона эсеров было накануне, при 50 тысячах большевиков. Это поразительные цифры. И действительно, эта крестьянская мысль, крестьянская мечта — она почти реализовалась. Но ее фактически узурпировала марксистская материалистическая, антирусская догматика. Она сыграла на ней. К. М.: Каким образом? 50 тысяч человек… А. Д.: Это на самом деле какое-то «черное чудо». Потому что большевики, у которых не было власти, на своем совершенно микроскопическом сборище, на съезде, вдруг решают те проблемы, с которыми не могли справиться последние Романовы. Они говорят: «Землю — крестьянам». Это был эсеровский лозунг, а не большевистский. Невозможно иметь дело с русским народом, если мы не дадим ему землю. Если мы не возродим его достоинство, его свободу. В чем, кстати, и было отказано, многие века. Более того, положение крестьян ухудшалось. Так вот, они говорят: «Землю — крестьянам». И «мир — народам», то есть прекратить убийственную войну с Германией. По большому счету, провозгласив эти совершенно не коммунистические сами по себе тезисы, один эсеровский, а другой такой, скажем, геополитический… К. М.: Распутинский. А. Д.: Распутинский, кстати. Совершенно верно, он был сторонником мира с Германией, ничего общего не имеющий ни с марксизмом, ни с материализмом, ни со сменами экономических формаций. Они решили, провозгласили, будучи меньшинством, но зато очень волевым и таким маниакальным, они сразу разбили тот тупик, в который мы зашли и который фактически привел к краху империю и православие. Но это тоже до конца все не объясняет. Можно сказать: да, они так сделали, это, конечно, удивительная и совершенно ни из чего не вытекающая, какая-то необыкновенная вещь. Это были такие маньяки. Они были субъектами. Монархисты и эсеры — их было больше, они были более влиятельные. Так же и либералы русские. Но у них не было субъектности. Они не могли сказать: мы знаем как, у нас есть воля. А большевики… К. М.: Есть такая партия. А. Д.: Да. Это сказали, когда ее не было. Была реальная партия эсеров, с двумя миллионами, с влиянием по всей стране. К. М.: С террористами, с боевой организацией. А. Д.: С историей, с определенным мировоззрением. И, кстати, с поддержкой в русском народе, русском крестьянстве. И вот такая партия — она не заявила, что она есть. А партия, которой нет, просто не было, которая была как булавка, булавочная игла, она провозгласила, что она есть. Поэтому на самом деле произошло «черное чудо», на мой взгляд. То есть вот это событие, это стремление построить Царство Земли — оно было перехвачено, искажено, извращено. Мы 70 лет выходили из этого. Видя в Сталине царя, видя в социализме некую реализацию народных чаяний, мы пытались перетолковать русский народ, советский строй, эту догматику, в нашем русском ключе. И ничего не получилось.
К. М.: А вот 1970-е годы, о которых сейчас вздыхают те, кто тогда был молодым. Сейчас мы имеем молодежь, которой рассказывается, что у них украли прекрасную страну, что там все было чудесно. Но мы с вами там жили. Вы постарше меня, на 10 лет, но я ее все равно помню. Когда Советский Союз разваливался — мне было 16 лет, когда он начал разваливаться — мне было там 11-13. А вы уже были молодым человеком. На ваш взгляд, в Советском Союзе, позднем, в эти 70-е годы, что в нем было воплощающего Русскую мечту, а что было прямо противоречащего? А. Д.: Был просто такой обломовский сон. Все-таки у меня не осталось ностальгии по этому времени, ни по 1960-м, ни по 1970-м. Потому что это было общество, несовместимое с сознанием. Там было все очень уютно. Но когда ты даун, то да, это прекрасно. За тобой ухаживают, показывают, что тебе надо делать. Но для человека с наличием духа, с мышлением, метафизикой, с внутренним запросом это был тотальный сон. Русские тоже склонны к сну, мы спокойный, мирный народ. Но сон может перейти в дебилизм. Вот это было ощущение такого счастливого идиотизма. В принципе, социально все было неплохо, острых проблем не было, никто так непосредственно ни над чем не издевался, кроме как над отсутствующим духом. А дух был вынесен за скобки. Казалось бы, подумаешь, какая невидаль, дух еще какой-то, мысль, субъект… Да не было субъекта просто. Все было механически организовано очень неплохо. Когда мы говорим, что чего-то не хватало, — людям всегда чего-то не хватает, они все время ноют. Но на самом деле все были более-менее удовлетворены в 1970-е годы. И от этого возникало ощущение, что все стоит неподвижно. Но неподвижное начинает разлагаться. И в 1980-е годы начинается уже «груз 200», когда такая уютная форма разложения переходит к появлению разрывов тканей. Вы же понимаете, что такое счастье, которое было в 1970-е годы, — это счастье трупа. Вот эта догматика коммунистическая, механическая, материалистическая, прогрессистская, технологическая, — она продолжала закупоривать русскому началу возможности реализоваться. Компартия так и не взяла в себя русскую идентичность, так и не приняла ни христианство, ни православие, ни воссоединила связь с древними эпохами. Конечно, были какие-то отдельные… К. М.: А фольклорные ансамбли… А. Д.: Но это была пародия, китч. К. М.: В КГБ старались брать одних русских. Этика была приближена к православной. Разбирали разводы на месткомах и профкомах.
А. Д.: Но православие — это же не только разводы или русские. Православие и русский народ — это некое движение, очень глубокое внутреннее духовное движение. Это самое главное. Это важнее, чем семья или этническая принадлежность. Православного духа, православного озарения, этого признания сакральной вертикали в мире, в обществе, движения Бога, Его дуновения, Его дыхания — вот этого Бога живого не было в помине. Это была, я бы сказал, пародия, китч, по отношению к христианству. Когда нам говорят, что коммунистическая этика и христианская этика — одно и то же, это просто чистый бред, это взаимоисключающие вещи. Потому что не в этике даже и не в христианстве дело, а в Христе, а в живом Боге, в бессмертии, в Воскресении. А если идеология отрицает и бессмертие, и Воскресение, и творение мира, и спасение, соответственно, и Христа как Бога — зачем нам такая этика? Даже если она будет хорошая, то это этика антихриста. Даже если она на что-то похожа из нашего учения. Например, семья. Хорошо, семья. Но семья — это не цель. Кстати, в христианстве семья не была ценностью. Просто считалось, что семья должна быть, для того чтобы быть маленькой церковью. Семья как таковая не ценность. Семья с Христом — ценность, семья воцерковленная, традиционная, семья, передающая традиции, семья для чего-то. Семья для того, чтобы жить в соответствии с Божьими правилами. Чтобы воспитывать. Не столько рождать, сколько воспитывать христиан внутри себя. И для этого, кстати, служила не сама семья, а духовные родители. Родители рожают ребенка, а потом отдают тем духовным родителям, которые уже помогают взрослеть этому христианину в духе. Вот это все отсутствовало совершенно. Конечно, когда мы сравниваем 1970-80-е с 90-ми, когда наступил ужас и мы как бы уже очнулись в гробу, просто уже все, черви, распад, — конечно, по сравнению с этим было лучше. Но нельзя противопоставлять, на мой взгляд, эти два периода. Что в 1970-80-е было лучше, тише, спокойнее, комфортнее, а в 90-е стало плохо. Из-за того что был такой духовный сон 1970-80-х… Он и породил 90-е. Не просто кто-то угнал у нас счастливый Советский Союз, а мы сами, своей тупостью… Советский Союз сам себя и уничтожил, постепенно вырождаясь… К. М.: Это очень важная мысль. Потому что вы сказали, что сейчас мы находимся просто в самом худшем периоде своей истории. А. Д.: Да. К. М.: Я как раз хотел узнать, а почему тогда 1970-80-е, которые вы сейчас описываете как ужас бездуховности, сон разума, при этом они лучше. А теперь я понял ответ — потому что это был путь к сегодняшнему дню. А. Д.: Да.
К. М.: То есть это был путь деградации. Но сейчас, смотрите, у нас торжество православия. 30 тысяч храмов построено, сотни обителей возрождено, никто не запрещает, более того — разрешает. Понятно, что есть интернет-гвалт, направленный против, для того чтобы очернить, осквернить наши ценности. Но в любом случае это есть, это разрешено, по крайней мере, мы можем прийти и увидеть Бога в церкви, что практически не было возможным в Советском Союзе. Почему сейчас самый худший период? А. Д.: То, что идет возрождение православия, — это очень хорошо. Но, на мой взгляд, оно пока еще не достигло общества, не достигло политического устройства, социального устройства. Потому что Церковь остается институтом как бы на обочине совершенно антиправославного, прозападного, либерального и политико-экономического общества, скопированного с антихристианского Запада. То есть у нас христианство возродилось, но какую-то черту критического влияния на общество оно не преодолело. И поэтому оно все равно остается в некоем социально-политическом гетто. Это как музей или дань традиции, но не живая преобразующая сила, потому что правильным, полноценным христианским обществом не может быть либеральная демократия, скопированная с Запада. Христианство не может быть просто частным делом или каким-то отдельным институтом. Это глобальное мировоззрение. Либо у нас христианская страна, либо не христианская. Сейчас она у нас не христианская. Какой-то рубеж влияния на общество, на политику, на институции, на государство Церковь не преодолела. Это с одной стороны. К. М.: Это с внешней. А. Д.: С внешней. Но у нас есть и внутренняя. Мы отстроили храмы, и это прекрасно, мы занимаемся воспитанием детей. Но мы так и не восстановили духовные связи, которые были оборваны. Церковь — это же святость. В первую очередь — живое присутствие Бога. Мы о Нем так надежно забыли, материалистическим мировоззрением, которое продолжалось и продолжается сегодня в школе, в воспитании, настолько заблокировали сами себе доступ к догматике, к пониманию теологии, богословия. А без этого христианства нет. Мы забыли православный логос. Христианство-то у нас есть. Но люди, которые приходят в церковь, они воспитаны в материалистических традициях и продолжают так воспитываться. И дети их точно такие же. Они слышат в школе опять про эволюцию видов, про то, как из молекул там что-то стало, про гелиоцентрическую систему. То есть у нас внутри нет христианского логоса, нет христианской антропологии, христианского мировоззрения, у нас нет христианской политики вовне. И Церковь, при всем прекрасном возрождении, не затронула два самых ключевых момента, которые не возродились. Мы живем еще в западном светском, либеральном, материалистическом обществе, внутри и вовне, через политику. Я считаю, что эти два рубежа не взяты. Здесь мы еще находимся в траншеях борьбы за православное мировоззрение, за православный логос, за полноту православной жизни. Потому что этой полноты еще нет.
К. М.: Мы знаем, что нет, потому что великолепная православная цивилизация была до Смутного времени. И это позволило, несмотря на то, что Кремль был уже захвачен, все вернуть. А отсутствие веры не позволило белой армии, к сожалению, вернуть себе страну. Потому что она сама не знала, какая эта страна. Они не понимали, а для чего они восстанавливают. Мы, говорят, восстановим, а дальше пусть решают. Кто будет решать? А у красных был рецепт, они его четко проговаривали. А. Д.: Так белые — это как раз и не были… Это коммунисты создали образ белых как монархистов, сторонников православия. А это были либералы… К. М.: Они были разные. А. Д.: Монархисты составляли бесконечное меньшинство. К. М.: Но лучшие как раз были из них. А. Д.: На мой взгляд, это вообще было другое. Когда потом, постфактум начинает возрождаться… Церковь, Антоний Храповицкий возрождает монархический принцип в православное мировоззрение — вот это было уже волевое… монархизм не эпохи Гражданской войны, а эпохи рефлексии эмигрантской. В любом случае я думаю, что белые, конечно, были далеко не идеалом. Конечно, это были русские люди, которые выступали против безбожных коммунистов. Но если посмотреть на их программы, на их мировоззрение — они точно не были защитниками православного монархического самодержавного мира или православной монархической цивилизации. Они были, наверное, получше, хотя кто знает… Тут вообще вопрос спорный. Однозначной позиции с точки зрения русского взгляда нет… И у тех и у тех было что-то русское. И у тех и у тех было русское искажено. В любом случае ответ вернуться к периоду до 1917 года — это неправильный ответ. К. М.: А куда мы должны вернуться? А. Д.: Тут очень важно. Потому что Церковь — это не просто история. Церковь — это еще вечность. Обнаружить связь с вечностью — это не технический момент. Мы не можем сказать, что до раскола было лучше или до Смутного времени было лучше. Явно было лучше. Но для того, чтобы вернуться, мы должны сделать не шаг назад или три шага назад, а какой-то прыжок, рывок к сути православия, к сути русского народа. Это очень трудное действие. В первую очередь мы должны отказаться от упрощенных решений, которыми все оперируют. И именно потому, что это никуда не ведет, все это уже превратилось в некий механический спор красных и белых, где ни красные не красные, ни белые не белые, ни православные не православные. Просто китч определенный. Вот этот китч надо отложить и поставить серьезные вопросы: что такое быть христианином, что такое быть православным, что такое быть русским?
Кто мы на самом деле в своей глубине? И что такое вечность? Потому что христианство без вечности невозможно. Все наше мировоззрение — и консервативное, и прогрессистское — оно отрицает вечность. Мы все время живем лишь в истории, лишь во времени. Мы не можем понять, к чему нам надо возвращаться, мы не можем понять себя самих, пока мы не обнаружим заново или пока не откроем. Потому что всякий раз как открытие — это измерение вечности. Это очень важно. Вечность русского, вечность церковного, вечность христианского. Эти изменения вечности — вот что является настоящим открытием, вот куда мы должны вернуться. Можно сказать: сделать шаг вперед или шаг вверх. К. М.: Как это сделать в 21-м веке? А. Д.: Да в любом веке трудно, а в 21-м веке сложнее, чем когда бы то ни было. Но зато и вознаграждение больше. Может быть, сделать это чрезвычайно трудно в эпоху апостасии, отступничества, откровенного расползания пятна антихриста с Запада (это уже явно антихристовая цивилизация). Но тот, кто сможет это сделать, – претерпевший до конца, да спасется. Именно претерпевший до конца. Тот, кто до полного конца сможет отстоять эту позицию, — тот спасется. В современном мире это может сделать только Россия. Практически все цивилизации, священные, сакральные, боровшиеся против антихристова царства, — все пали. Мы сегодня последняя маленькая-маленькая точка. На нас все держится. И либо мы сделаем этот прыжок, либо последуем за всеми остальными. Конечно, здесь не будет какого-то особенного ужаса. Но быть как остальные — это и есть приговор. Быть такими, как люди Запада. Или не Запада. Вот это и есть худшее. И это худшее — рядом с нами. И оно с нами происходит. Почему сейчас так актуально то, о чем вы говорите, Проханов говорит о Русской мечте… Нам дается реально последний шанс сделать то, что практически невозможно сделать, что чрезвычайно трудно, — утвердить самих себя, русских православных людей, перед лицом конца истории. Вот что мы должны сделать. Это невероятно трудно. Потому что кругом тупики, подмены, ловушки, капканы. Но мы должны это сделать вопреки всему. Мы не можем сказать: ладно, мы что-нибудь сделаем, что сможем, а следующее поколение завершит. Следующего поколения просто может не быть, исходя из развития технологий, искусственного интеллекта, генной инженерии. Просто, возможно, мы и есть последние люди. Не наши дети — мы последние люди. Не факт, что им что-то уже не вживят…».
Как видите, уважаемый читатель, главную причину развала Советского Союза Хазин видит в отсутствии жизни в управлении Советской империей. И автор настоящего сайта согласен с этим выводом. Марксизм-ленинизм, взятый на вооружение властями СССР в качестве своей идеологии, постепенно превратился в догму, и страна перестала развиваться. А что такое догма? Догма – это понятие, утверждение, суждение, изначально принимаемое как неоспоримая истина и не подлежащее обсуждению, перепроверке и/или критике. К слову «догма» можно подобрать достаточно много синонимичных определений, но самым близким по смысловой нагрузке понятием является «доктрина» – это учение, система воззрений либо теорий, используемых в науке, политике и юриспруденции. Что касается разницы между этими понятиями, то она кроется только в степени признания: догма – это нечто подтвержденное, своего рода аксиома, официально признанная обществом или просто принимаемая на веру каким-либо сообществом. Доктрина же – это конкретное мнение или учение, которое может быть сформировано одним отдельным человеком или небольшой группой единомышленников. По глубокому убеждению автора, любая государственная идеология должна быть именно доктриной и периодически обновляться. А что такое государственная доктрина? Это, прежде всего, Конституция, которая изначально пишется в качестве свода главных законов страны, изменить которые никто не может. Вот тут-то и «зарыта собака». Мы сами и заранее обрекаем себя на неизменность Конституции, а это неверно. Конституция тоже должна быть живой, и она должна периодически обновляться. Причем, не ахти как, а строго в соответствие с махами «качелей смены поколений». Построило общество, например, более традиционное общество, на пике такого строительства должна приниматься новая Конституция, по которой будет жить следующее поколение людей. Построило это поколение людей менее традиционное общество, на пике такого строительства должна приниматься новая Конституция и т.д. И данное требование должно быть записано в самой Конституции. Пик построения в мире более традиционных обществ приходится на 2036 год. Именно тогда и должна быть принята новая Конституция России, и в ней должно быть указано, что в 2060 году срок действия Конституции заканчивается, и гражданам страны надо писать новую Конституцию. Только таким способом можно удержать государственную идеологию в необходимом тонусе.