Homo Argenteus: Новое мировоззрение

Запасной путь

Запасной путь

Продолжаем чтение доклада Андрея Фурсова — «МИР, КОТОРЫЙ МЫ ПОКИДАЕМ, МИР, В КОТОРЫЙ МЫ ВСТУПАЕМ И МИР МЕЖДУ НИМИ». «КГ — есть такой административно-экономический комплекс, который: — оставаясь формально госаппаратом, играет самостоятельную и определяющую роль в данной стране в качестве политической (властной) корпорации; — ставит политико-экономические национальные интересы этой страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпорационных) или по крайней мере рассматривает первые сквозь призму вторых; — приватизировал в своих интересах характерные для государства как для института властные функции (приватизация власти-насилия) и в то же время отказывается от выполнения большей части характерных для государства социальных обязательств и функций (или резко сокращает их). КГ есть десоциализированное (в «идеале» – вплоть до асоциальности) и денационализированное (приватизированное) рыночно-репрессивное государство, которое при дальнейшей эволюции через несколько десятков лет неизбежно должно будет полностью сбросить государственные характеристики, в результате чего перестанет быть государством и превратится в жестко иерархизированную патримонию на клановой основе. Внутренний принцип организации КГ – клан. Именно клан, а не физический индивид, как в нации-государстве, есть базовая социальная единица КГ: индивиды «здесь не ходят». В КГ от государственности остаются минимальный контроль над границами и территорией и репрессивная мощь, которая резко возрастает в силу необходимости проведения курса на денационализацию и десоциализацию, способного вызвать протест и массовые волнения. Как заметил один из лидеров мексиканских крестьян в Чьяпасе, «в кабаре глобализации государство начинает заниматься стриптизом, и в конце представления на нем остается только то, что является крайней необходимостью, – репрессивная мощь. <…> У новых хозяев мира нет потребности непосредственно править миром. От их имени административная задача возложена на плечи национальных правительств». При этом последние, конечно же, по сути, перестают быть и национальными, и правительствами, превращаясь во внешние административные органы корпораций. Разумеется, данный случай характерен для слабых государств Юга. Более сильные государства того же Юга сами превращаются в государства-корпорации (корпорации-государства): если страна небольшая, то речь идет об одной корпорации, если побольше, то о нескольких. Например, в Колумбии это «государство» – два наркокартеля (Калийский и Медельинский) и отчасти FARC.

Процессы формирования КГ идут повсюду – в США, России, Индии, Индонезии, Китае, Бразилии и др. В этих крупных государствах ввиду их размеров, численности населения, мощной и высокоразвитой культуры, исторических традиций и претензий на статус если не великой, то региональной державы процесс «корпоратизации» государства будет особенно острым, противоречивым, конфликтным и чреватым серьезнейшими социальными потрясениями. Корпоратизация государства происходит и на Севере. Так, США – это не только и не столько государство, сколько Глобамерика – матрица американских ТНК, с которой, так или иначе, связаны все формирующиеся в мире КГ. Помимо магистрального пути формирования КГ (через государство) есть и побочно-встречные процессы: снизу-вверх и, так сказать, сбоку. На примере корпорации Льва Леваева это показал в работе «Алмазы Аллаха» Сергей Горяинов. Если для прежних корпораций политика была средством, то для корпораций нового типа, стремящихся к превращению в квазигосударство, она и вообще власть – это цель. «Корпорация Леваева, – считает Горяинов, – идеально вписывается в глобалистскую модель. Ее можно считать даже своеобразным эталоном, одной из первых реализованных структур, на которых будет держаться новый мировой порядок». В КГ стремятся превратиться террористические организации, криминальные синдикаты, кое-где – вышедшие из-под центрального контроля спецслужбы. В результате если международная (Вестфальская) организация государств (а в XIX–ХХ вв. – наций-государств) находится в легальном пространстве, в зоне права, то международная сеть КГ расположена в легально-внелегальной сфере, в «зоне неправа» (Эдуар Балладюр, премьер-министр Франции в 1993–1995 гг.). Сеть КГ – это мировая паутина с большим числом крупных, средних и мелких властно-экономических пауков, у которых одновременно два лика – легальный и внелегальный (криминальный). В этом плане КГ намного более адекватна глобализации и ее миру, чем нация-государство. Современная глобальная экономика, по крайней мере, в главных ее сферах (торговля оружием, нефтью, драгметаллами, наркотрафик, проституция и порнобизнес), есть, по преимуществу, глобальная криминальная экономика, нормальное функционирование которой построено на нарушении государственных и международных законов – т.е. того, на чем стоит нация-государство. Поэтому КГ есть, по сути, корпорационно-криминальное (криминально-корпорационное) государство. Вплоть до того, что в определенных зонах мира криминальные характеристики начинают доминировать. «Государство-бандит» – так называет государство в ряде африканских стран Майкл Шацберг в замечательной работе «Диалектика угнетения в Заире». Корпоратизация и криминализация нации-государства – две стороны одной медали, два взаимоусиливающих и взаимоспонсирующих процесса.

Криминальные средства и структуры, «криминальные революции» (вроде советско-российской 1988–1998 гг.) – очень сильные и эффективные средства корпоратизации государства (не говоря уже о первоначальном накоплении капитала) там, где легальных экономических средств и механизмов для этого не хватает или просто нет. Нужно только «слегка» помочь. Помимо прочего, разгромить в виде цепи реорганизаций правоохранительные органы, превратив их… правильно, в силовую (криминально-силовую) структуру. Впрочем, силовая – это уже не правовая структура, а персонификатор «силового предпринимательства». КГ находится не только «по ту сторону добра и зла» , но и «по ту сторону закона и преступления». Это принципиально новый (постбуржуазный и постцивилизационный одновременно?) феномен не только с точки зрения государственности, но также с точки зрения экономики, права и морали. В КГ отбирается и определенный социальный, антропологический тип, определенный человеческий материал. В современном мире немало примеров (внелегализации) государства, как одного из средств превращения его в КГ и этатизации криминала. Так, Запад создал в Косово террористическо-мафиозное государство албанцев, которое вступило в борьбу, с одной стороны, с сытыми нациями-государствами Евросоюза, с другой – с крупнейшими старыми мафиями Европы (в 2007 г. крупнейшие мафии Италии – Коза Ностра, Ндрангета и Коморра – начали переговоры о создании единого картеля по борьбе с албанской мафией, которая на самом деле не мафия, а криминальная форма КГ, для которой нации-государства и старые мафии – реликты, с которыми следует разделаться). Это криминально-корпорационное государство проникает и за океан – с 2001 г. в Нью-Йорке развивается мафиозная сеть этнических албанцев с символическим названием «Корпорация». У криминальных структур, спецслужб и создаваемых последними «армий Нового мирового беспорядка» (Владимир Овчинский) возникает комплекс общих интересов, который антагонистичен таковым нации-государства и другим институтам эпохи Модерна – политическим, экономическим, общесоциальным (гражданское общество), культурным.

Все сказанное не значит, что нация-государство уже исчезло, процесс формирования КГ далек от завершения. Конфликты новой эпохи в течение определенного времени будут продолжаться в старой форме и под старыми знаменами, и только когда последние обветшают, а новые агенты окончательно встанут на ноги, наступит brave new world корпораций-государств и встанет задача избавления от государства вообще. Именно в этом направлении, противоположном тому, в котором развивались структуры власти в Западной Европе с «длинного XVI века» (1453-1648 гг.), развивается сейчас государство, миновавшее свой пик – форму и фазу нации-государства. Когда-то Б. Мур заметил, что революции, вопреки Марксу, чаще возникают не из победного клича восходящих классов, но из предсмертного рева тех слоев, над которыми вот-вот сомкнутся волны прогресса. Старые средние и рабочие классы, превращающиеся в локалов, – вот один из резервуаров сопротивления. Есть и иные. В любом случае, КГ с ее денационализацией и десоциализацией не может не порождать нечто вроде социал-национализма в качестве своего социального антитезиса. В этом антитезисе стираются характерные для эпохи Модерна (1789-1991) противоречия между «левыми» и «правыми»; он способен объединить в рамках «реакционного прогрессизма» всех, кому не улыбается стать сырьем для КГ и их мира с Глобамерикой в качестве матрицы. Мир XXI в. выстраивается как иерархия корпораций нового типа, различных по происхождению, но одинаковых, по сути. Происходящее сегодня внешне весьма напоминает финальные века существования Римской империи и первые Темные Века Европы (V–VIII вв.), с одной стороны, и финал Средневековья (1300 – 1440-е годы) и вторые Темные Века Европы (1450–1640-е годы), т.е. в эпохи без государства. По сути КГ есть воля государства и смерти и средство перехода от государственных к постгосударственным, безгосударственным формам власти, к миру без государства, к миру, в котором немало «серых зон» и властвуют теневые, тайные структуры. КГ соответствует не только глобализации, но и развивавшемуся по нарастающей в XIX–ХХ вв. (качественный скачок – 1871–1933 гг.) процессу теневизации реальной власти в капсистеме, формирования того, что не вполне удачно назвали «мировой закулисой». Нация-государство не очень удачно сопрягалось с «закулисой», КГ – это то, что нужно последней. Но, повторю, это итог – и финал – развития властной системы капитализма в эпоху Модерна.

История капитализма и Модерна неотделима от тайных обществ, и это диктуется спецификой политэкономии капитализма. Здесь несколько аспектов и причин. Во-первых, капитализм как экономическая система носит мировой, наднациональный характер, а формально-политическая организация капсистемы носит национально-государственный характер. Поскольку товарные потоки постоянно нарушают государственные границы, буржуазия остро нуждается в наднациональных политических (или политико-экономических) организациях, особенно по мере развития с конца XVIII в. финансового капитала. Готовых и естественных организаций такого уровня не было. Поэтому использовалось то, что было – масонские, еврейские общинные организации и т.д. В связи с этим «закулиса» в XIX в. наполняется иным, чем прежде содержанием и начинает развиваться в соответствии с законами и логикой капитализма и, в свою очередь, набрасывает свою тень на всю организацию власти капитализма в его ядре. Уже Б. Дизраэли писал, что «Миром управляют оккультные силы и их тайные общества». Во-вторых, по мере политической легализации антисистемных движений, по мере квазидемократизации общества, по мере того, как политика в буржуазном обществе становилась все более публичной, возрастает роль тайной политики, тайной власти; реальная политика, реальная власть все более становятся тайными, теневыми. И чем большая часть населения получала избирательные права и возможности формального участия в политической жизни, тем больше открытая политическая жизнь превращалась в театр, шоу, балаган, тем больше реальная власть приобретала конспиративный характер, превращалась в конспиро-структуру (далее – К-структуру). Параллельно развивался аналогичный процесс в экономике, где в тень все больше уходил финансовый капитал, который в 1870–1930-е годы занял ведущие позиции не только в экономике, но и в определении политики. Союзы финансистов и политиков именно в этот период начали уже не просто создавать свои тайные структуры, но придавать им квазиинституциональный характер. Пример – К-структура, созданная Сесилом Родсом, Уильямом Стэдом и Реджиналдом Бреттом, группа Альфреда Милнера и др. Тайная власть, теневая политика, заговор – обратная, «темная» сторона демократии, публичности, легализации антисистемных движений, короче – «темная сторона» Модерна. В-третьих, еще более усиливал и эту власть, и тенденцию к ее развитию тот факт, что социально-экономические процессы становились все более сложными, протекали со все большей скоростью, а эпоха 1870–1940-х годов – эпоха борьбы за гегемонию, войн и революций – предъявляла все более жесткие требования к быстроте и точности решений. Невероятно усилила тайный характер власти, власти-тени Холодная война.

По самой своей природе К-структуры были идеальными агентами и орудиями Холодной войны. Именно они стали инкубатором для формирования исторически новой фракции буржуазии – корпоратократии – которая набирала силу в 1950–1970-е годы, а на рубеже 1970–1980-х годов посадила своих представителей в Уайтхолл и Белый Дом. Власть корпоратократии, которая с 1980-х годов развернула наступление на СССР, средний и рабочий классы и приступила к демонтажу квазидемократических социально-политических институтов капитализма (нация-государство, партии, гражданское общество), – это уже главным образом тайная власть, власть тайных организаций. Глобализация, выросшая из Холодной войны и занявшая ее место в качестве новой формы организации управления миром, похоже, окончательно перевесила чашу весов в пользу К-структур. КГ – это, конечно же, в большей степени К-структура, чем легальная структура. Криминализация мировой экономики, а вслед за ней – ряда сегментов социальной жизни, характерная для эпохи глобализация, есть причина и одновременно стимул дальнейшего развития К-структур, теневой власти, Заговора. На закате Современности корпоратократия в своем демонтаже капитализме имеет двойное качественное преимущество над объективно противостоящими ей социальными слоями: в отличие от них, она действует на глобальном уровне, а они – на национальном; она действует в тени, а они – на свету. Таким образом, глобализация как торжество корпоратократии есть в то же время торжество теневых форм власти над явными, легальными, а ведь наличие именно последних отличало капитализм от других систем. Сегодня это уже в прошлом. Разумеется, существует некий фасад, сцена, на которой кривляются президенты и премьер-министры, но, как пел А. Галич, «это, рыжий, все на публику». В своем конце Модерн и капитализм пришли к таким формам организации власти, против которых они боролись в своем начале. Только сегодня эти тайные структуры ни по мощи, ни по размаху, ни по конспирологичности не сопоставимы с позднефеодальными. И, очевидно, что будущее, по крайней мере, «ближайшее будущее» станет полем игры К-структур различного уровня. В силу социальной природы капитализма и его глобального масштаба кризис этой системы становится своеобразным спусковым крючком, каскадным явлением, которые запускают кризисный механизм, далеко выходящий не просто за капиталистические, но вообще за социосистемные рамки. Капитализм максимально обострил все дремавшие до его появления противоречия этой цивилизации – как внутренние, так и с другими цивилизациями. И хотя «Столкновение цивилизаций» С. Хантингтона – это типичный «концептуальный вирус», главная задача которого отвлечь внимание от реальных противоречий, у кризиса капитализма есть мощный цивилизационный аспект, причем тройной.

Это —  кризис европейской цивилизации; кризис неевропейских цивилизаций, обусловленный воздействием на них капитализма, прежде всего, его структур повседневности и массовой культуры; кризис земной – из-за глобального характера капитализма – цивилизации в целом. В кризисе европейской цивилизации, помимо заката высокой культуры и изменения самого европейского человеческого материала в ХХ в., необходимо отметить, прежде всего, кризис христианства. Последнее почти мертво. Протестантизм, подменив Бога Книгой, почти превратился в неоиудаизм, и у него нет иммунитета ни к иудаизму, ни к либерализму. Системный кризис капитализма совпал с кризисом светских версий библейского проекта и с исчерпанием этого проекта в целом. Свое квинтэссенциальное выражение комбинация кризисов капитализма и европейской цивилизации (а в ней – христианства) находит в кризисе (или завершении) «библейского проекта». Любая социальная система это система иерархии и контроля, т.е. решение простой проблемы: как держать в узде маленького человека и каким образом для решения этой задачи контролировать поведение верхов и их отношения с низами. В течение почти двух тысячелетий христианство, как форма социально-церковной организации, использовав протестно-эмансипаторский проект Иисуса Христа и одновременно приглушив его (идейно – с помощью Ветхого Завета, организационно – с помощью церкви) и трансформировав в библейский, обеспечивало идейно-религиозные основания иерархии и контроля сначала в Средиземноморье, а затем в Европе (с Россией – в Евразии) и Америке; тесно связанная с христианством еще одна авраамическая религия – ислам – с одной стороны, выполнила функцию библейского проекта для более отсталых зон региона, а с другой – была продолжением предыдущего – древнеегипетского проекта, который успешно действовал в течение тысячелетий, и пиком которого стала Римская империя. Библейский проект начал давать сбои довольно рано – начиная с откола Рима (католицизма) от православия в политических целях и борьбы между папой и императором; ну а частичная национализация и частичная иудаизация христианства в мутации протестантизма означали начало глубокого кризиса. В последние два столетия роль реализации библейского проекта вообще пришлось взять на себя светским идеологиям прогрессистского типа – либерализм и коммунизм, причем коммунизм оказался таким же системным ограничением Марксистского проекта, как библейский – христианского со всеми вытекающими отсюда последствиями. Системный кризис капитализма совпал с кризисом светских версий библейского проекта и с исчерпанием этого проекта в целом. То, что работало в поздней античности в Средневековье (т.е. вплоть до «империи» Карла Великого), еще хуже – во времена Старого Порядка, перестало работать в Новое время.

На повестке дня – создание нового контрольно-организующего проекта, только с его помощью – при прочих равных условиях – можно будет вправить «вывихнутый век», преодолеть кризис. Двойной вопрос в том, кто предложит такой проект – верхи или низы и кто его использует в своих интересах. Уже сейчас видны попытки подобного проектирования – менее сознательные и в большей степени религиозные у низов, более сознательные и в большей степени светские у верхов. Радикальный ислам в мусульманском мире и пятидесятничество в Латинской Америке, приобретающее черты если не отдельной от христианства религии, то чего-то похожего – вот очередная «утопия», если пользоваться термином Карла Мангейма. Со стороны верхов это проект американских неоконов («глобофашизм»), призванный углубить и законсервировать навечно социально-экономическую поляризацию позднекапиталистического общества («20:80») и перенести эту по сути кастеизированную форму в посткапиталистический мир. Весьма символично, что многие неоконы – это бывшие леваки, а некоторые просто троцкисты, прошедшие «правую» школу Лео Штрауса и начитавшиеся Платона. Надо помнить, что из трех проектов, порожденной субъектной ветвью исторического (античность – феодализм – капитализм) процесса два были протестно-эмансипаторскими – Христос и Маркс, а один, самый первый, Платона – консервативным, а в чем-то даже реставрационно-реакционным. Впрочем, оба эмансипаторских проекта были довольно быстро присвоены определенными социальными силами и организациями и стали использоваться совсем в иных целях, чем те, что планировали их «генеральные конструкторы»; тем не менее, эмансипаторский потенциал в них сохранился, и это противоречие стало центральным и для библейского и для коммунистического проектов. Кастово-аристократический проект Платона был реакцией на кризис и упадок полисного строя, крушение (а отчасти сознательный демонтаж) полисной демократии. Реакция Платона – остановить, подморозить социальные изменения с помощью жесткой консервации социальной структуры, его иерархизации. Проект Платона в целом не реализовался, античный мир выходил из кризиса на основе римского (модификация древнеегипетского – попытка не удалась) и христова (превращенного в библейский – классическая нейтрализующая трансформация протестно-эмансипаторского проекта в контрольно-иерархический, попытка удалась); однако некоторые элементы платоновского проекта в снятом виде были использованы как в библейском, так и в коммунистическом.

Многое из платоновского проекта сегодня явно ко двору позднекапиталистической «железной пяте», организующей в мировом масштабе пересортировку-выбраковку человечества в условиях кризиса/демонтажа буржуазной демократии, а также политики и государственности, чем и занималась последние десятилетия корпоратократия и ее наднациональные структуры и клубы. Именно корпоратократия довела до логического конца «библейский проект», глобализировав его (трагифарсовый финал проекта – американская авантюра в Ираке, на Ближнем Востоке, проект финиширует там, откуда стартовал) и превратив американскую республику в «неоимперию» (Чалмерс Джонсон). Однако, выводя капитализм на финишную прямую, глобализация оказывается пирровой победой корпоратократии – по-видимому, последней, «гипербуржуазной» стадиально-исторической фракцией буржуазии. Корпоратократия «заточена» под внешнюю экспансию, под глобальный экстенсив; глобализация была одновременно ее социальной «заточкой», орудием и целью. Теперь цель достигнута, и вопрос стоит так: годится ли корпоратократия как слой для перевода социально-экономических стрелок с внешнего контура на внутренний, с эксплуатации-экономического уничтожения Юга на «внутрисеверенную» эксплуатацию, где, кстати, ей противостоят все те же выходцы с Юга, только в отличие от белого социального атомизированного населения, организованные в общины и кланы и способные ответить на давление власти и, в свою очередь, давить как на нее, так и на белое население. Или же она будет всячески тормозить этот процесс? Ответ на этот вопрос или, по крайней мере, намеки на него мы получим, наблюдая прежде всего борьбу за власть в американской верхушке. И, разумеется, необходимо учитывать воздействие на этот процесс того, что Ч. Джонсон назвал «отдачей» («blowback») – т.е. реакции мира на полувековое давление на него со стороны США (ср. с ситуацией Римской империи после Траяна). Итак, что же мы видим? Благодаря функционализации/«дематериализации» (или «дереификации») наиболее важных элементов производительных сил затухает базовое метафизическое противоречие капитализма – между субстанцией и функцией, – которое определяет физические, является их матрицей. Вместе с ним затухает капитализм, охвативший весь мир и охваченный азартов самопожирания – ему бы спеть (по Владимиру Высоцкому) «чуть помедленнее кони», но он мчится, подобно гоголевской тройке, только в ней не Россия, а капитализм – перемена участи.

Индустриальная система подошла к своему производственному пределу (о демографическом и экологическом аспектах я уже не говорю; кроме того, в данной статье я не затрагиваю проблему ресурсов); при этом не индустриальная, а гипериндустриальная система задает тон, но, парадоксальным образом, поскольку капсистема стала глобальной, у гипериндустриального производства нет рынков сбыта. В упадок приходят структуры и массовые слои, а связанные с индустриальной системой производства – нация-государство, средний и рабочий классы. Для них, а, следовательно, и для системы в целом, наступил конец прогресса. А это означает кризис прогрессистских идеологий либерализма и марксизма, кризис Идеологии, кризис геокультуры Просвещения, науки и особенно образования – оно разрушается отчасти стихийно, отчасти сознательно; Болонская система ставит крест на университете как феномене Модерна. За последние полвека (Холодная война, глобализация) реальная власть из публично-легальной сферы сместилась в закулисно-внелегальную, тайную. Корпоратократия и корпорация-государство активно используют конспиро-структуры в демонтаже капитализма, отсекая от «общественного пирога» все большую часть населения. Все это подводит черту под эпохой Модерна и под капитализмом. Однако обещает ли эта черта светлое будущее хозяевам современного мира? Отнюдь нет. Начав демонтаж капитализма, они отворили Кладезь Бездны, разбудили такое лихо, такие силы, которые могут смести их. Как? Прежде чем отвечать на этот вопрос, имеет смысл взглянуть в прошлое – на макросоциальные кризисы прошлого, точнее, на исторические типы системных кризисов, которых (типов) было не так много – три, и похоже, все они – наше ближайшее будущее, так сказать, наше все. Первый тип кризиса – это кризис позднего феодализма, кризис «длинного XVI века» (1453–1648 гг.). В середине XIV в. по Европе пронеслась эпидемия чумы, выкосившая 20 миллионов из ее 60-миллионного населения. В результате «сделочная» позиция крестьянина по отношению к феодалу резко усилилась – рабочих рук стало не хватать. В течение 30–40 лет сеньоры пытались силовым способом вернуть прежнее положение вещей, снова приводя «подлую чернь» к покорности. Ответ не заставил себя ждать долго. В 1378–1382 годах прокатываются восстания «белых колпаков» во Франции, Уота Тайлера в Англии и чомпи – во Флоренции. По сути это была народная антифеодальная революция, надломившая хребет феодализму и его господствующему слою. Под давлением крестьян и бюргеров сеньоры оказались в ситуации, когда впереди замаячила угроза утраты статуса, привилегий, и часть богатства и превращения в лучшем случае в верхушку крестьянского или бюргерского рая. Альтернатива – уступить часть привилегий традиционному противнику, т.е. центральной власти, королю. Это было меньшим злом, и оно-то и было выбрано.

В результате в XV в. начинают появляться централизованные структуры весьма репрессивного типа – «новые монархии» (Людовика XI во Франции, Генриха VII в Англии, которые начинают не только ограничивать знать, но и давить низы. Возникает государство – state (точнее lo stato – этот термин «запустил» Макиавелли), которое оказалось социальным оружием двойного назначения: королевской власти против знати и королевской власти и знати – против низов. С возникновением государства совпали открытие Америки и, как следствие, оформление нового международного разделения труда, от которого выиграли верхи, и военная революция. Все это резко изменило социальную ситуацию – началось наступление верхов на низы. В ходе этого наступления, в основе которого лежало формирование нового международного разделения труда (североатлантическая мир-система) и военная революция экс-сеньоры превратились частично в постфеодальную знать не буржуазного типа, частично в протобуржуазию – системообразующие элементы особого строя в истории Европы – Старого Порядка, который не является ни феодальным, ни буржуазным, а потому оказался пропущен в либеральных и марксистских теориях (а точнее, мифологиях) истории. Способом формирования этого порядка стали религиозные войны, черту под которыми подвели Тридцатилетняя война (1618–1648 гг.) и Вестфальский мир (1648 г.). Как показывают исследования, 80–90% семей, которые контролировали Европу в 1453 г., в 1648 г. сохранили свою власть. Таким образом, в ходе кризиса «длинного XVI века» позднефеодальная верхушка осуществила успешный системный трансгресс, транслировав, перенеся себя в будущее и сохранив привилегии и богатство посредством создания новой системы. Естественно, это не был сознательный проект, работали социальные инстинкты, но работали они в правильном направлении. Позднефеодальная верхушка не позволила низам снести себя и обрушила на них новую систему. В последней она заняла место «капиталистической» (в смысле – связанной с мировым рынком) знати, а позднее – в первой половине XIX в. – отчасти трансформировалась в буржуазию, отчасти уступила ей место, слившись с ней.

Второй тип кризиса – позднеантичный. Если сеньорам (феодалам) удалось сохранить власть, создав новую систему и превратившись в аристократию североатлантической мир-системы и «капиталистов против своей воли» (Лахман), то позднеантичные господствующие группы были сметены (вместе с их системой и цивилизацией) двойным ударом того, что Арнольд Тойнби назвал бы союзом «внутреннего и внешнего пролетариата». Если сеньоры, грубо говоря, поставили внешнюю среду себе на службу, то прогнившую позднеантичную верхушку смела именно внешняя среда: античная периферия затопила античный центр. Здесь налицо комбинация внутреннего (падение эффективности экономики, распад социальных связей, деградация правящей элиты, упадок ее культурной гегемонии, варваризация общества, демографический кризис) и внешнего – Великое переселение народов – кризисов. Варвары уничтожили внутренне уже варваризировавшийся мир. При этом масса варваров была фактически «выкормлена» римлянами на границах — для них были созданы удивительно благоприятные в демографическом плане условия! Племена германцев селились в порубежье с разрешения Рима (таким образом, он избегал войн с ними), получали статус «федератов» (союзников) — и пользовались плодами имперской культуры, переходя к более производительному сельскому хозяйству. И бурно размножались. За несколько веков такой политики варвары усилились и обрушились на Рим, уничтожив высокоразвитую культуру и на много веков погрузив тогдашнюю Европу во тьму невежества и раздробленности. Позднеантичный кризис – это кризис без будущего, или кризис с сильно отложенным будущим: уровня развития античного общества I–II вв. н.э. Европа достигла в XI–XIII вв., а по ряду показателей – лишь в XVI–XVII вв. Третий тип кризиса – самый страшный, наиболее продолжительный – это кризис верхнего палеолита. Он начался примерно 25 тыс. лет назад и закончился за 10–8 тыс. лет до н.э. так называемой «неолитической революцией», т.е. продолжался около 15 тыс. лет, 150 веков – это не пять первых «темных веков» Европы (V–IX вв.) или три века второго «темновековья» (середина XIV – середина XVII вв.). Кризис верхнего палеолита был кризисом присваивающего хозяйства – прежде всего высокоспециализированной охоты на крупного зверя, которая обеспечивала высокий уровень избыточного продукта, а, следовательно, значительный демографический рост. В какой-то момент численность населения и ресурсы пришли в противоречие, и начался кризис – экономический, демографический, экологический, социальный, т.е. тотальный системный кризис, который усугублялся ухудшением природно-климатических условий.

Результат – уменьшение населения на 75–85%, социальная деградация, примитивизация искусства, 150 веков жесточайшей борьбы людей за выживание – с природой и другими людьми. Переход к производящему хозяйству – земледелию и скотоводству – произошел не от хорошей жизни, то была адаптация к условиям кризиса. В результате этой адаптации возник мир, в котором мы до сих пор живем и который, по-видимому, заканчивает свое существование на наших глазах» (Фурсов). Увы и ах, но современный мир устроен совсем не так, как это было 10 — 20 тысяч лет тому назад. И если нынешняя цивилизация пойдет по тому же пути (а это вполне возможно), то сокращение населения будет уже не на 75-85%, а на 99,9%. То есть, история нынешней человеческой цивилизации «обнулится» (как и сама цивилизация), и начнется новая история нового человечества «с каменным топором в руках». Не знаю, как Вы, уважаемый читатель, а автор этого сайта категорически против такого поворота дальнейших событий. Следует отметить особо, что развитие нынешнего кризиса по первому пути невозможно, ведь в современном мире уже нет власти, сильнее власти корпораций. В отличие от него, второй путь выхода из кризиса (варваризация населения) вполне возможен, более того, Исламский мир уже пытается реализовать этот путь (нынешний исламский терроризм тому прекрасное доказательство). Самым же вероятным как раз и является третий путь. И если мы не хотим «топать по нему», нам необходимо придумать какой-то иной выход из сложившейся ситуации. Именно поиском такого «запасного пути» автор здесь и занимается. И называется такой путь – «государственным коммунизмом».