Творчество
Давайте поговорим в этой главе о ТВОРЧЕСТВЕ, то есть о любой интересной для человека работе, в процессе которой он создает что-то новое и мыслит при этом исключительно «синхронистически» (именно так понимает творчество автор этого сайта). А что по этому поводу думают наши современники? Согласно Википедии, творчество это процесс деятельности, в результате которого создаются качественно новые материальные и духовные ценности или итог создания объективно нового. Основной критерий, отличающий творчество от изготовления (производства), — уникальность его результата. Результат творчества невозможно прямо вывести из начальных условий. Никто, кроме, возможно, автора, не может получить в точности такой же результат, если создать для него ту же исходную ситуацию. Таким образом, в процессе творчества автор вкладывает в материал, кроме труда, некие несводимые к трудовым операциям или логическому выводу возможности, выражает в конечном результате какие-то аспекты своей личности. Именно этот факт придает продуктам творчества дополнительную ценность в сравнении с продуктами производства. В творчестве имеет ценность не только результат, но и сам процесс. Иллюстрацией несводимости процесса и результата творчества к логическому выводу из известных положений могут служить слова Нильса Бора: «Эта теория недостаточно безумна, чтобы быть верной». Творчество — умственный процесс свободной реализации мысли человека во внешнем мире, представляющий интерес и для него, и для окружающих. Необходимым элементом творческой деятельности человека, выражающимся в построении образа продуктов труда, а также обеспечивающим создание программы поведения в тех случаях, когда проблемная ситуация характеризуется неопределенностью, является воображение. Знания, умения и навыки относятся к области подсознания, то есть к психологическому автоматизму, и не имеют решающего значения в творческом процессе. Для творчества нужно обладать базовым знанием, являющимся общей основой владения инструментом. А также необходимым минимумом знания, достаточным для совершения данного творческого процесса. И для творчества нет необходимости иметь «энциклопедические» знания. При потере связи между умом и интуицией, осуществление творческого процесса становится невозможным. Свободный ум (или логика) является быстрым, изощренным, изворотливым, изобретательным и дерзким, но он не суметь сотворить ничего нового, если не работает интуиция. С другой стороны, можно иметь высокоразвитую интуицию, но все также не суметь сотворить нового, в случае, если нет знаний или инструмента, с помощью которых и требуется осознать интуитивно воспринятые образы, оформить их на языке логики и сделать доступными для других людей.
В народе также говорят: «знаю и ведаю». Ведать — означает «заведовать, управлять знаниями». Важно понимать, что человек, который только знает, но не ведает, не сможет сотворить нового. Для творчества необходимо гармоничное сочетание знания и умения, а также логики и интуиции. Как видите, авторы Википедии, в общем и целом, согласны с автором сайта, но они не используют термина «синхронистическое мышление», заменяя его суммой «знания и умения», а также «логики и интуиции». Однако первое слагаемое этой суммы явно излишне, ведь «знания и умения» нужны для выполнения любой работы. А во втором слагаемом не хватает Веры (долговременной памяти любого человеческого сообщества). Впрочем, современным людям это простительно — они просто разучились эффективно использовать «матрицу Веры» пси-поля Земли. В свое время С. Л. Рубинштейн впервые правильно указал на характерные особенности изобретательского творчества: «Специфика изобретения, отличающая его от других форм творческой интеллектуальной деятельности, заключается в том, что оно должно создать вещь, реальный предмет, механизм или прием, который разрешает определенную проблему. Этим определяется своеобразие творческой работы изобретателя: изобретатель должен ввести что-то новое в контекст действительности, в реальное протекание какой-то деятельности. Это нечто существенно иное, чем разрешить теоретическую проблему, в которой нужно учесть ограниченное количество абстрактно выделенных условий. При этом действительность исторически опосредствована деятельностью человека, техникой: в ней воплощено историческое развитие научной мысли. Поэтому в процессе изобретения нужно исходить из контекста действительности, в который требуется ввести нечто новое, и учесть соответствующий научный контекст. Этим определяется общее направление и специфический характер различных звеньев в процессе изобретения». Еще в XIX веке Герман Гельмгольц в общем виде, описывал «изнутри» процесс совершения научных открытий. В этих его самонаблюдениях уже намечаются стадии подготовки, инкубации и озарения. Гельмгольц писал о том, как рождаются у него научные идеи: «Эти счастливые наития нередко вторгаются в голову так тихо, что не сразу заметишь их значение, иной раз только случайность укажет впоследствии, когда и при каких обстоятельствах они приходили: появляется мысль в голове, а откуда она — не знаешь сам. Но в других случаях мысль осеняет нас внезапно, без усилия, как вдохновение. Насколько могу судить по личному опыту, она никогда не рождается в усталом мозгу и никогда — за письменным столом. Каждый раз мне приходилось сперва всячески переворачивать мою задачу на все лады, так чтобы все ее изгибы и сплетения залегли прочно в голове и могли быть снова пройдены наизусть, без помощи письма. Дойти до этого обычно невозможно без продолжительной работы. Затем, когда прошло наступившее утомление, требовался часок полной телесной свежести и чувства спокойного благосостояния — и только тогда приходили хорошие идеи».
Анри Пуанкаре в своем докладе в Психологическом обществе в Париже (в 1908 году) описал процесс совершения им нескольких математических открытий и выявил стадии этого творческого процесса, которые впоследствии выделялись многими психологами. 1. Вначале ставится задача, и в течение некоторого времени делаются попытки решить ее. «В течение двух недель я пытался доказать, что не может существовать никакой функции, аналогичной той, которую я назвал впоследствии автоморфной. Я был, однако, совершенно неправ; каждый день я садился за рабочий стол, проводил за ним час или два, исследуя большое число комбинаций, и не приходил ни к какому результату». 2. За этим следует более или менее продолжительный период, в течение которого человек не думает о так и не решенной пока задаче, отвлекается от нее. В это время, полагает Пуанкаре, происходит бессознательная работа над задачей. 3. И наконец, наступает момент, когда внезапно, без непосредственно предшествовавших этому размышлений о задаче, в случайной ситуации, не имеющей к задаче никакого отношения, в сознании возникает ключ к решению. «Однажды вечером, вопреки своей привычке, я выпил черного кофе; я не мог заснуть; идеи теснились, я чувствовал, как они сталкиваются, пока две из них не соединились, чтобы образовать устойчивую комбинацию». В противоположность обычным сообщениям такого рода, Пуанкаре описывает здесь не только момент появления в сознании решения, но и будто чудом ставшую видимой работу бессознательного, непосредственно предшествовавшую этому. 4. После этого, когда ключевая для решения идея уже известна, происходит завершение решения, его проверка, развитие. «К утру я установил существование одного класса этих функций, который соответствует гипергеометрическому ряду; мне оставалось лишь записать результаты, что заняло только несколько часов. Я хотел представить эти функции в виде отношения двух рядов, и эта идея была совершенно сознательной и обдуманной; мной руководила аналогия с эллиптическими функциями. Я спрашивал себя, какими свойствами должны обладать эти ряды, если они существуют, и мне без труда удалось построить эти ряды, которые я назвал тета-автоморфными». Сходные с описанными Пуанкаре этапы выделял в процессе художественного творчества Б. А. Лезин в начале XX века: 1. Труд наполняет сферу сознания содержанием, которое затем будет перерабатываться бессознательной сферой. 2. Бессознательная работа представляет собой отбор типичного; «но как та работа совершается, об этом, конечно, нельзя судить, это тайна, одна из семи мировых загадок». 3. Вдохновение есть «перекладывание» из бессознательной сферы в сознание готового вывода.
Как видите, уважаемый читатель, процесс любого творчества – достаточно продолжителен по времени, и многие творческие люди даже разбивали его на несколько этапов. А между тем, если человек умеет мыслить «синхронистически», все эти этапы протекают одновременно, и искомый результат «появляется на свет» значительно раньше. Наиболее известное сегодня описание последовательности стадий (этапов) творческого мышления, восходящее к классическому докладу А. Пуанкаре 1908 года, дал англичанин Грэм Уоллес в 1926 году. Он выделил четыре стадии творческого мышления: 1. Подготовка — формулирование задачи; попытки ее решения. 2. Инкубация — временное отвлечение от задачи. 3. Озарение появление интуитивного решения. 4. Проверка — испытание и/или реализация решения. Американский исследователь в области теории личности Гарднер Линдсей выделил следующие свойства мышления, препятствующие творчеству: Конформизм — желание быть похожим на другого. Обычно это свойство является основным барьером для творческого мышления. Цензура, в особенности — внутренняя цензура. Последствия внешней цензуры идей бывают достаточно драматичными, но внутренняя цензура гораздо сильнее внешней. Люди, которые боятся собственных идей, склонны к пассивному реагированию на окружающее и не пытаются творчески решать возникающие проблемы. Иногда нежелательные мысли подавляются ими в такой степени, что вообще перестают осознавать. Отвечающего за это в глубине человека «внутреннего цензора» известный психолог Зигмунд Фрейд назвал Суперэгом. Ригидность, жесткость мышления, часто приобретаемая в процессе школьного обучения. Типичные школьные методы помогают освоить и закрепить известные знания, но затрудняют постановку и решение новых проблем, улучшение существующих решений. Желание найти ответ немедленно. Чрезмерно высокая мотивация на скорость получения ответа часто способствует принятию непродуманных, неадекватных решений. В то же время поиск творческих решений требует выхода за пределы известного, туда, где результат никак не гарантирован, в том числе по времени его достижения. К этому списку можно добавить также боязнь новизны, лень. Выделяется и другая совокупность причин, препятствующих творческому мышлению: «В ситуациях, требующих творческого подхода, мозг обычно пытается дать отпор по одной из четырех причин, явных или скрытых, сознательных либо подсознательных: страх неизвестности, непереносимость неопределенности, смятение перед важностью задачи или ее сложностью».
Все перечисленные выше причины, а также «свобода навыворот», и определяют внутренний мир современного человека. Вот что по этому поводу пишет Данила Уськов в своей статье «Атомизация». Что это такое и как ее преодолеть?» «Главным содержанием современной массовой субкультуры, которая порождена сознанием людей, бегущих от труда, «как от чумы», является свобода навыворот. То есть та свобода, которая появляется «при выполнении своих животных функций» и их производных. Проблема общественной атомизации как системное явление возникла тогда, когда начало разрушаться традиционное общество. Этот процесс носил довольно затяжной характер и был связан, прежде всего, с тем, что люди, покидая сельскую местность, постепенно переезжали в города. Оторванные от крестьянской общины и традиционной народной культуры, они в большинстве своем не приобретали высокую аристократическую культуру, а оказывались в культурном смысле в «подвешенном» состоянии. Этот процесс кратно усилили и оформили буржуазные революции. Буржуазный модерн подразумевал «переплавку» традиционного общества в общество индустриальное, что и является сутью модернизации. Атомизированные индивиды кидались в «паровую топку» модерна, в которой их активность направлялась при помощи закона и других регуляторов на развитие. Индивиды же были движимы, прежде всего, своими интересами. Россия пошла по иному, альтернативному пути развития. Она сумела сочетать в рамках СССР и того, что называется сталинской модернизацией, индустриализацию и, по сути, крестьянский общинный коллективизм. Колхозы и общественная инфраструктура вокруг градообразующих предприятий, были следствиями такого советского подхода к развитию. Просто, если раньше мы коллективно выращивали репу, то во времена СССР мы стали коллективно создавать тяжелую промышленность и запускать ракеты. Однако, после перестройки мы оказались даже не в нормальном буржуазном модерне, а в ультра-бандитском капитализме, соответствующем периоду первоначального накопления капитала, в котором практически отсутствуют регуляторы. То есть атомизирующая сила, воздействующая на общество, у нас оказалась еще больше, чем в западных странах. То, что мы в целом пока еще более коллективистский народ, чем европейцы или американцы — является следствием специфики русской культуры и ее кодов. Но, как говорится, «еще не вечер». Процесс идет…
Все вышеописанные процессы во всем мире были усилены интернетом и цифровизацией. Сегодня, если мне, например, понадобится узнать рецепт приготовления борща или найти решение еще какой-то бытовой проблемы, мне уже не нужно ни с кем вступать в коммуникацию. Мне нужно лишь найти и ознакомиться с соответствующим контентом в интернете. Если раньше, даже в буржуазном модерне человек волей-неволей должен был входить в коммуникацию с другим и строить с ним отношения, то сегодня, для того чтобы решить почти любой бытовой вопрос, другой человек больше не нужен. Это положение вещей дополнительно усиливается тем, что основными мотивами деятельности человека в буржуазном государстве являются интересы и желание «прорваться». При таком характере мотивации надобность в другом человеке или отсутствует, или сводится к тому, что Пушкин презрительно называл словом «польза». В такой системе отношений вынужденное взаимодействие с другим, «человеческий фактор» являются обузой. Для избавления от всех этих факторов используется интернет, который позволяет свести их к минимуму. Что же касается человеческого общения и объединения людей, то оно еще до эпохи массового интернета начинало носить субкультурный характер. Субкультура, в отличие от культуры, не претендует на изменение реальности, а является формой социального и культурного эскапизма и в качестве таковой лишена ценностного измерения. Субкультурная форма объединения и общения людей, не подразумевает настоящей солидарности. Люди собираются по интересам, с целью забыть о суровых буднях. За рамками субкультуры и этих интересов их ничего не объединяет. Поэтому, когда они выходят за рамки субкультурного общения, их мнимая солидарность исчезает. Так, например, люди могут собраться на рыбалку. Пока проходит само мероприятие, они могут чувствовать то, что кажется им дружбой и единением. Однако после того как рыбалка заканчивается, они вдруг, часто не без удивления, обнаруживают, что являются друг другу чужими. Сами по себе кружки по интересам, которые были и в СССР, не являются чем-то негативным. В конце концов, это очень неплохая форма проведения досуга. Однако сегодня эта форма общения стала главенствующей и едва ли не единственной. Интернет оформляет ее в виде бесконечных социальных сетей по типу «Контакта», «Фэйсбука» и других. Общение в этих электронных вариантах «кружков по интересам» часто сводится к простому обмену видеороликами и «демотиваторами», а иногда и просто «смайликами». Конечно, интернет и социальные сети — это лишь инструменты, которые люди вольны использовать как им заблагорассудиться. Однако, ввиду вышесказанного, интернет стал средством и оформителем именно буржуазной атомизации. Интернетный стиль общения стал замещать культуру и живое взаимодействие между людьми и тем самым воздействовать на тех, кто хотел бы еще остаться в реальности и в культуре.
Включился механизм, подобный обратной микрофонной связи. Когда слишком сильный сигнал от микрофона выходит на колонки, а потом через них обратно возвращается в микрофон, а потом опять попадает на усилительную аппаратуру. В итоге сигнал постепенно начинает усиливаться до бесконечности, превращаясь в оглушительный свист, избавиться от которого можно только при помощи разрыва замкнутой цепочки между микрофоном и колонками. Собственно, сегодня любой человек живет в атмосфере этого оглушительного свиста. Он не может жить в обществе, не пользуясь интернетными социальными сетями и, время от времени, не входя в соответствующую форму коммуникации. Но если человек сам по себе еще имеет возможность прервать воспроизведение этого оглушительного свиста, отключив, например, мобильный телефон и тем самым выпав из социума на время, то, что делать с обществом и культурой? То есть с самим характером сигнала? Цифровые технологии и интернет, по большому счету, подвергают общество тестированию. Они как бы говорят: «Мы можем усиливать любой сигнал, делая его главенствующей формой общественной жизни. Но сигнал подаете вы сами. Если в вас нет никаких ценностей, и вы рассматриваете себя и других только лишь функционально, для пользы, то и форма общественной жизни будет соответствующая. Уж не обессудьте. А если в вас есть еще какое-то иное содержание и вы можете предъявить нечто альтернативное, то тогда и форма общественной жизни будет иной…» То, что я тут описываю, прекрасно понимал Карл Маркс. По Марксу такое положение вещей является следствием определенного типа материалистического сознания, с которым он яростно боролся. Вот что он писал по данному поводу в «Тезисах о Фейербахе»: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой». «Предшествующий материализм», который тут критикует Маркс, это не только материализм Фейербаха, но и весь буржуазный материализм Нового времени. Такой материализм не видит ничего живого и грубо разделяет все на материальное и идеальное. Буржуазный материализм занимается только «объектами». От его оптики ускользает все живое. А всем субъективным и живым, занимается идеализм, который, однако, понимает все живое как абстракцию. Такой, по сути, буржуазный взгляд на мир соответственно смотрит и на общество.
Маркс далее в тех же «тезисах» пишет: «Самое большее, чего достигает созерцательный материализм, т. е. материализм, который понимает чувственность не как практическую деятельность, это созерцание им отдельных индивидов в «гражданском обществе». Точка зрения старого материализма есть «гражданское» общество; точка зрения нового материализма есть человеческое общество, или обобществившееся человечество». В СССР по разным причинам никто не ставил ребром вопроса о двух материализмах и о новой науке, способной на субъективное виденье труда и всего живого, о которой тут говорит Маркс. В итоге учение Маркса было совмещено со старым материализмом и «оптикой» просвещения, что привело к тому, что все идеальное рассматривала не официальная советская идеология, которая постепенно начала выступать, как душительница всего живого, а диссидентское подполье. Советский коллективизм лишился философско-научного марксистского обоснования. А общество стало «созерцаться», как «отдельные индивиды в гражданском обществе», что потом было усилено развалом СССР и приходом интернета. В итоге мы сейчас погружаемся в субкультуру, созданную сознанием и для сознания человека, отчужденного от самого себя. По данному поводу в своих «Экономико-философских рукописях 1844 года» Маркс писал: «Вообще положение о том, что от человека отчуждена его родовая сущность, означает, что один человек отчужден от другого, и каждый из них отчужден от человеческой сущности. Отчуждение человека, вообще любое отношение, в котором человек находится к самому себе, реализуется, выявляется лишь в отношениях человека к другим людям. Следовательно, в условиях отчужденного труда каждый человек рассматривает другого, руководствуясь масштабом и отношением, в котором находится он сам как рабочий». Руководствуясь таким «масштабом и отношением» по отношению к себе и другим, современный атомизированный индивид, он же пользователь интернета, производит соответствующую субкультуру. Маркс в тех же «рукописях» пишет: «Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание». В результате такого отчуждения появляется соответствующее представление о свободе. Маркс далее пишет: «В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций — при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., — а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному?
Правда, еда, питье, половой акт и т. д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер». Главным содержанием современной массовой субкультуры, которая порождена сознанием людей, бегущих от труда, «как от чумы», является эта самая свобода навыворот. То есть та свобода, которая появляется «при выполнении своих животных функций» и их производных. Победить современную субкультуру и атомизацию можно только путем нового ценностного, субъективного виденья, о котором мечтал Маркс. Человек, осознав прискорбное положение вещей, в котором он оказался, должен вместе с другими нащупать в себе нечто такое, что не может быть сведено к товару или услуге. А нащупав в себе это ценностное начало, начать производить нечто иное и дарить его другим. Обмен подобным ценностным контентом, в принципе, может происходить и через интернет тоже. Интернет, повторюсь — только инструмент, усиливающий сигнал, поступающий от общества. Если же общество, и каждый человек в отдельности не захотят атомизироваться и впадать в специфические режимы коммуникации, то исчезнут и атомизация, и эти режимы. Ведь все дело в нас самих» (Уськов). Увы, все материальное «может быть сведено к товару или услуге», более того, к услугам может быть сведено и многое духовное. И в этом вопросе Уськов абсолютно прав — «все дело в нас самих», и в нашей истинной свободе. А в подтверждение этого тезиса автор предлагает статью от Владимира Павленко — «Откуда «стратеги» Deutsche Bank скомпилировали идею вселенского хаоса?». «Доклад аналитиков о грядущей «эпохе беспорядка» явно инспирирован не самим Deutsche Bank. Его просто используют в качестве канала информационной коммуникации с глобальным социумом, до которого с его помощью доводится содержание определенного проекта. Речь идет о «прогнозе», для превращения которого в «самосбывающийся» будет задействован весь недюжинный потенциал американских спецслужб, банков, корпораций и СМИ, а также контролируемая Вашингтоном система глобальных институтов. В мире и в России широко обсуждается экспертный доклад рабочей группы Deutsche Bank во главе со специалистом в сфере стратегического планирования Джимом Ридом, прогнозирующий смену нынешней эпохи глобализации новой «эпохой мирового беспорядка». Надо отметить, что обсуждение ведется преимущественно в эмоциональной плоскости и, по сути, не затрагивает существа этого так называемого прогноза.
Во-первых, никто из участников дискуссии, по крайней мере, в России не обратил внимания на явный оксюморон — неразрешимое противоречие — между «беспорядком» и новой холодной войной, на этот раз между США и Китаем. Подобного рода противостояние двух сверхдержав всегда предельно упорядочено и втягивает в орбиту той или иной из них всех остальных игроков. Ведь холодная война — это не просто порядок. Это очень жесткий порядок, формирующий специфическую, но очень надежную систему глобальной безопасности, обеспеченную взаимным сдерживанием. Альтернативой ему служит гарантированное взаимное ядерное уничтожение. Люфты «своеволия» в такой системе весьма ограничены, и тенденции к беспорядку начинают проявляться только по мере внутреннего перенапряжения и эрозии одного из противников. Во-вторых, в ходе обсуждения совершенно не берутся в расчет ни бэкграунд Deutsche Bank, тесно встроенного в систему международных олигархических банковских альянсов, ни происхождение термина «беспорядок», вытекающего из теории управления хаосом, которой занимается ряд западных think tanks. Прежде всего, Институт проблем сложности в Санта-Фе (США). В-третьих, если обратиться к работам Стивена Манна, крупного американского ученого и дипломата, одного из создателей и ведущих специалистов этого института, то управление хаосом — так называемая самоорганизация критичности, — условно говоря, предполагает два основных направления, к которым прилагаются усилия для получения результата. Это отказ от полярности систем — от любой полярности: одно-, двух-, трех‑ и многополярности — путем максимального расширения количества акторов. И это, лукавым образом, под видом «самоорганизации», означает провоцирование и нагнетание кризисной критичности за счет вброса в нее «самоорганизующей» ценностной «матрицы», которую Манн именует «вирусом индивидуализации», то есть «ценностей демократии и прав человека», эксплуатация которых подрывает традиционные общества. Хаос употребляется Манном, как прижившийся «ярлык» и используется вместо более адекватного термина «нелинейная динамика». Чтобы стало понятнее, о чем речь, приведем и разберем ряд выдержек из работы этого концептуала-идеолога «Теория хаоса и стратегия мышления», опубликованной в середине 90-х годов. Отказываясь от полярности, Манн расширяет количество факторов влияния. На фоне «роста интенсивности глобальных коммуникаций и экономической взаимозависимости, а также распространения демократии» он констатирует экспоненциальный рост влияния этих нестандартных и непривычных по прежним временам факторов, на которое накладывается «ускоряющийся темп принятия решений». И приходит к выводу, что «нелинейность» не только затрудняет анализ, но и существенно корректирует правила игры.
Вердикт Манна звучит следующим образом: «Нам необходимо изменить метод, который мы используем при формировании стратегии». Ибо «классический подход описывает линейное поведение отдельных объектов, а теория хаоса — статистические тенденции взаимодействия расширенного круга таких объектов». «Как эта наука может применяться в стратегии?» — задается вопросом Манн. «Как минимум ее применение может осуществляться на двух уровнях. На материальном уровне — технологические инновации, которые эксплуатируют теорию хаоса, изменят основы войны. На теоретическом уровне она предлагает новые основы стратегического мышления». Как применять теорию хаоса в стратегии политики? Манн отвечает на это так. «Самоорганизация критичности — интригующее место теории хаоса, а международная среда является превосходным примером хаотической системы». Далее внимательно следим за цепочкой логики рассуждений. «Большие интерактивные системы путем организации эволюционируют к критическому состоянию, в котором небольшое событие может запустить цепную реакцию, способную привести к катастрофе… Несмотря на это, такие системы производят больше небольших событий, чем катастроф, но при этом формируют цепные реакции всех размеров, которые являются интегральной частью динамики… Благодаря этим реакциям, эти системы никогда не достигают равновесия, а развиваются от одного временного состояния к следующему». Следующая мысль. «Самоорганизация критичности ведет к переустройству миропорядка». Заметим: главное здесь, как вытекает из логики Манна, — регулирование и управление в собственных интересах динамикой соотношений между небольшими событиями и катастрофами. Для иллюстрации приводится пример с распадом СССР и последующим развитием событий на постсоветском пространстве — как оно идет, и куда, по мнению Манна, должно следовать. «Считается, что распад СССР был началом катастрофы, для преодоления которой потребовалось создать сильный центр. Но самоорганизация усиливает критичность развития, преодолевая посткатастрофическую стабильность, становящуюся временной. И поскольку необходимости в этой стабильности нет, критичность приветствует подъем республик и падение союзного правительства, так как это ведет к следующему этапу». Который, добавим от себя, разумеется, тоже должен оказаться временным.
Что это как не троцкизм в его «перманентной» революционной взрывной ипостаси, противостоящий сталинской модели поступательного, эволюционного развития? И самое главное: мы же видим, что перманентная дестабилизация теорией хаоса не столько поощряется, сколько подогревается и провоцируется. «Мизерные отклонения в начале могут привести к огромным позднее. Другими словами, крохотные причины могут вызвать непропорциональный эффект спустя определенный интервал времени», — пишет Манн, перефразируя знаменитый «эффект бабочки» Эдварда Лоренца. И предлагая воздействовать на динамику системы таким образом, чтобы в управляемом режиме направить накопление эффекта и инерции небольших событий к катастрофе. И мы понимаем, что если у распада СССР, по Манну, не должно быть стабильного измерения, то это означает, что России «нельзя дать устояться», а нужно постоянно поощрять деятельность внутренних деструктивных сил, ведущую к кризису и катастрофе, складывая ее из отдельных эпизодов. Отравление Навального, скажем, в связи с этим ничего не напоминает? На этом хождение вокруг да около заканчивается, и Манн приступает к конкретным установкам. «Поскольку система работает на главное изменение как результат небольших, в основном игнорируемых событий», мы должны обратиться к беспорядку (он же хаос), использовав в качестве инструмента переустройства «хаотичность», имманентно присущую «интерактивным системам» вследствие многообразия действующих в них акторов, «исповедующих разные ценности и преследующих различные цели». То есть соединить потенциал разнообразных общественных проявлений и тенденций в стране-мишени, направив его энергию на ее подрыв изнутри. «Настоящей целью национальной стратегии, — поучает Манн, — является формирование широкого контекста безопасности, направленного на достижение желаемого состояния с последующим сдвигом». Как именно? По Манну, ничего не дает международно-договорная система, в том числе в сфере военной безопасности. Ибо она стабилизирует систему, которая для достижения «настоящих» целей нуждается строго в обратном — в дестабилизации. И потом, такая система — это вопрос государственного уровня политики, эффективность действий, подстегивающих формирование критичности, на этом уровне весьма ограничена. Поэтому обращаться следует к уровню индивидуума, который «более многообещающий в плане желательных международных изменений» потому, что конфликт в борьбе за существования заложен в человеческой природе.
«Чтобы направить энергию конфликта людей по пути, желательному для целей нашей национальной безопасности, нам нужно изменить программное обеспечение. Как показывают хакеры, наиболее агрессивный метод подмены программ связан с «вирусом», и не является ли идеология программным человеческим вирусом?». «С этим идеологическим вирусом в качестве нашего оружия США способны вести эффективную биологическую войну, выбирая исходя из стратегии национальной безопасности, какие цели — народы нужно заразить идеологиями демократического плюрализма и уважения индивидуальных прав человека», — резюмирует Манн, подчеркивая, что «национальная безопасность США будет иметь наилучшие гарантии, если мы посвятим наши усилия борьбе за умы стран и культур, отличных от нашей». И предупреждает американский истеблишмент, что «если США не смогут навязать такие идеологические изменения в мировом масштабе, то продолжат иметь дело со спорадическими периодами спокойствия между катастрофическими переустройствами». На наш скромный взгляд, становится понятно, почему США буквально на корню уничтожают всю систему международной безопасности — от контроля над глобальными и региональными ядерными вооружениями до ООН, ВОЗ и ВТО. В хаос всеобщей атомизации, предрекаемый «стратегами» из Deutsche Bank, планируется внести фермент самоорганизации по-манновски. То есть речь уже идет не об удержании Вашингтоном своих позиций в ходе глобальной конкуренции, оставаясь выше оппонентов, а об их разрушении изнутри и опускании их, таким образом, ниже себя. Коль скоро потенциал американского «морального» лидерства себя исчерпал, в ход идут совсем иные средства, рассчитанные на его трансформацию, по сути, в колониальное господство. «Мы можем еще многого достичь, если научимся рассматривать хаос и перегруппировку как возможности, а не рваться в тупик иллюзорной стабильности», — этот вывод Манна, последствия которого мы наблюдаем уже на протяжении полутора десятилетий, как видим, американскими концептуальными элитами был услышан. И он принят — со всеми вытекающими из этого последствиями, которые на постсоветском пространстве ощущаются, пожалуй, сильнее, чем даже на многострадальном Ближнем Востоке» (Павленко). Другими словами, чтобы хорошо жить, надо сделать так, чтобы в мире было побольше ХАОСА. Или «чем хуже, тем лучше». Вот такое творчество получается у Западных интеллектуалов.