Сложность простого и простота сложного
Предлагаю Вашему вниманию одну из последних статей С. П. Капицы с ответами на многие вопросы современности – «Глобальное перенаселение или Земное равновесие?». «О том, почему история все время ускоряется, грозит ли нам демографическая катастрофа и как изменится мир еще при жизни этого поколения, рассказывает известный российский популяризатор науки, автор модели численного роста человечества Сергей Капица. «После крушения науки в нашей стране я был вынужден провести год за границей — в Кембридже, где я родился. Там я был прикреплен к Дарвиновскому колледжу; это часть Trinity College, членом которого когда-то был мой отец. Колледж занимается преимущественно заморскими учеными. Мне дали небольшую стипендию, которая меня поддерживала, а жили мы в доме, который построил отец. Именно там, благодаря совершенно необъяснимому стечению обстоятельств, я наткнулся на проблему роста народонаселения. Я и раньше занимался глобальными проблемами мира и равновесия — тем, что заставило нас изменить точку зрения на войну с появлением абсолютного оружия, которое может разом уничтожить все проблемы, хотя и не способно их решить. Но из всех глобальных проблем на самом деле главная — это число людей, которые живут на Земле. Сколько их, куда их гонят. Это центральная проблема по отношению ко всему остальному, в то же время ее меньше всего решали. Нельзя сказать, что раньше об этом никто не задумывался. Люди всегда беспокоились о том, сколько их. Платон подсчитывал, сколько семейств должно жить в идеальном городе, и у него получалось около пяти тысяч. Таков был видимый мир для Платона — население полисов Древней Греции исчислялось десятками тысяч человек. Остальной мир был пуст — просто не существовал как реальная арена действий. Подобная ограниченность интересов, как ни странно, существовала даже пятнадцать лет назад, когда я начинал заниматься проблемой народонаселения. Обсуждать проблемы демографии всего человечества было не принято: как в приличном обществе не говорят о сексе, так в хорошем научном обществе не полагалось говорить о демографии. Мне казалось, что начинать нужно с человечества в целом, но такой предмет нельзя было даже обсуждать. Демография развивалась от меньшего к большему: от города, страны к миру в целом. Была демография Москвы, демография Англии, демография Китая. Как заниматься миром, когда ученые едва справляются с районами одной страны? Чтобы пробиться к центральной проблеме, пришлось преодолеть очень много того, что англичане называют conventional wisdom, то есть общепринятых догм.
Но, конечно, я был в этой области далеко не первым. Великий Леонард Эйлер, работавший в самых разных областях физики и математики, еще в XVIII веке написал главные уравнения демографии, которыми пользуются до сих пор. А среди широкой публики наиболее известно имя другого основоположника демографии — Томаса Мальтуса. Мальтус был любопытной фигурой. Он окончил богословский факультет, но был очень хорошо математически подготовлен: он занял девятое место в кембриджском конкурсе по математике. Если бы советские марксисты и современные обществоведы знали математику на уровне девятого ранга университета, я бы успокоился и считал, что они достаточно математически оснащены. Я был в кабинете Мальтуса в Кембридже и видел там книги Эйлера с его карандашными пометками — видно, что он полностью владел математическим аппаратом своего времени. Теория Мальтуса достаточно стройна, но построена на неверных предпосылках. Он предполагал, что численность людей растет экспоненциально (то есть скорость роста тем выше, чем больше людей уже живет на земле, рожает и воспитывает детей), но рост ограничен доступностью ресурсов, например еды. Экспоненциальный рост до полного истощения ресурсов — это та динамика, которую мы видим у большинства живых существ. Так растут даже микробы в питательном бульоне. Но дело в том, что мы не микробы. Аристотель сказал, что главное отличие человека от животного в том, что он хочет знать. Но чтобы заметить, как сильно мы отличаемся от животных, нет нужды залезать к нам в голову: достаточно просто подсчитать, сколько нас. Все твари на Земле от мыши до слона подчиняются зависимости: чем больше масса тела, тем меньше особей. Слонов мало, мышей много. При весе около ста килограммов нас должно быть порядка сотен тысяч. Сейчас в России сто тысяч волков, сто тысяч кабанов. Такие виды существуют в равновесии с природой. А человек в сто тысяч раз более многочислен! При том, что биологически мы очень похожи на крупных обезьян, волков или медведей. В общественных науках мало точных цифр. Пожалуй, население страны — единственное, что безоговорочно известно. Когда я был мальчишкой, меня учили в школе, что на Земле живет два миллиарда человек. Сейчас — семь миллиардов. Такой рост мы пережили на протяжении жизни одного поколения. Мы можем примерно сказать, сколько народу жило во времена рождения Христа — порядка ста миллионов. Палеоантропологи оценивают популяцию людей палеолита примерно в сто тысяч — ровно столько, сколько нам и полагается в соответствии с массой тела. Но с тех пор начался рост: сначала едва заметный, потом все быстрее, в наши дни взрывной. Никогда прежде человечество не росло так стремительно.
Еще до войны шотландский демограф Пол Маккендрик предложил формулу роста человечества. И рост этот оказался не экспоненциальным, а гиперболическим — очень медленным в начале и быстро ускоряющимся в конце. Согласно его формуле, в 2030 году численность человечества должна стремиться к бесконечности, но это явная нелепость: люди биологически не способны нарожать за конечное время бесконечное число детей. Гораздо важнее, что такая формула отлично описывает рост человечества в прошлом. А это значит, что скорость роста всегда была пропорциональна не числу живущих на земле людей, а квадрату этого числа. Физики и химики знают, что означает такая зависимость: это «реакция второго порядка», где скорость процесса зависит не от числа участников, а от числа взаимодействий между ними. Когда что-то пропорционально «эн-квадрат», это коллективное явление. Такова, например, цепная ядерная реакция в атомной бомбе. Если каждый член сообщества «Сноб» напишет комментарий всем остальным, то общее число комментариев как раз будет пропорционально квадрату числа участников. Квадрат числа людей — число связей между ними, мера сложности системы «человечество». Чем больше сложность, тем быстрее рост. No man is an island: мы живем и умираем не в одиночку. Мы размножаемся, питаемся, мало отличаясь в этом от животных, но качественное отличие в том, что мы обмениваемся знаниями. Мы передаем их по наследству, мы передаем их горизонтально — в университетах и школах. Поэтому и динамика развития у нас другая. Мы не просто плодимся и размножаемся: у нас происходит прогресс. Этот прогресс довольно трудно измерить численно, но вот, например, производство и потребление энергии может быть неплохим критерием. И данные показывают, что потребление энергии тоже пропорционально квадрату числа людей, то есть потребление энергии каждым человеком тем выше, чем больше население Земли. Наше развитие заключается в знании — это и есть главный ресурс человечества. Поэтому говорить о том, что наш рост ограничен истощением ресурсов, — это очень грубая постановка вопроса. В отсутствие дисциплинированного мышления появляется очень много всевозможных страшилок. Например, пару десятилетий назад всерьез говорили об истощении запасов серебра, которое используется для изготовления кинопленки: якобы в Индии, в Болливуде, снимается столько фильмов, что скоро все серебро на земле уйдет в эмульсию этих кинолент. Так бы, возможно, и было, но тут изобрели магнитную запись, которая вообще не требует серебра. Такие оценки — плод спекуляций и звонких фраз, которые призваны поразить воображение, — несут лишь пропагандистскую и алармистскую функцию.
Пищи в мире хватит всем — мы детально обсуждали этот вопрос в «Римском клубе», сравнивая пищевые ресурсы Индии и Аргентины. Аргентина по площади на треть меньше Индии, но в Индии в сорок раз больше населения. С другой стороны, Аргентина производит столько продуктов питания, что может прокормить весь мир, а не только Индию, если напряжется, как следует. Дело не в недостатке ресурсов, а в их распределении. Кто-то, кажется, шутил, что при социализме в Сахаре будет дефицит песка; это вопрос не количества песка, а его распределения. Неравенство отдельных людей и народов существовало всегда, но по мере ускорения процессов роста неравенство возрастает: уравновешивающие процессы просто не успевают сработать. Это серьезная проблема для современной экономики, но история учит, что в прошлом человечество решало подобные проблемы — неравномерности выравнивались таким образом, чтобы в масштабах человечества общий закон развития оставался неизменным. Гиперболический закон роста человечества на протяжении истории демонстрировал удивительную стабильность. В средневековой Европе эпидемии чумы уносили в некоторых странах до трех четвертей населения. На кривой роста в этих местах действительно наблюдаются провалы, но уже через столетие численность выходит на прежнюю динамику, как будто ничего и не произошло. Самое большое потрясение, испытанное человечеством, — Первая и Вторая мировые войны. Если сравнить реальные данные демографии с тем, что предсказывает модель, окажется, что общие потери человечества от двух войн составляют порядка двухсот пятидесяти миллионов — втрое больше любых оценок историков. Население Земли отклонилось от равновесного значения на восемь процентов. Но потом кривая за несколько десятков лет устойчиво выходит на прежнюю траекторию. «Глобальный родитель» оказался устойчивым, несмотря на страшную катастрофу, затронувшую большинство стран мира.
На уроках истории многие школьники недоумевают: почему исторические периоды становятся со временем короче и короче? Верхний палеолит продолжался около миллиона лет, а на всю остальную человеческую историю осталось всего полмиллиона. Средние века — тысяча лет, остается всего пятьсот. От верхнего палеолита до средневековья история, похоже, ускорилась в тысячу раз. Это явление хорошо известно историкам и философам. Историческая периодизация следует не астрономическому времени, текущему равномерно и независимо от человеческой истории, а собственному времени системы. Собственное же время следует той же зависимости, что и потребление энергии или прирост населения: оно течет тем быстрее, чем выше сложность нашей системы, то есть чем больше людей живет на Земле. Когда я начинал эту работу, то не предполагал, что из моей модели логически следует периодизация истории от палеолита до наших дней. Если считать, что история измеряется не оборотами Земли вокруг Солнца, а прожитыми человеческими жизнями, укорачивающиеся исторические периоды мгновенно получают объяснение. Палеолит длился миллион лет, но численность наших предков составляла тогда всего около ста тысяч — получается, что общее число живших в палеолите людей составляет около десяти миллиардов. Ровно такое же число людей прошло по земле и за тысячу лет средневековья (численность человечества — несколько сотен миллионов), и за сто двадцать пять лет новейшей истории. Таким образом, наша демографическая модель нарезает всю историю человечества на одинаковые (не по длительности, а по содержательности) куски, на протяжении каждого из которых жило около десяти миллиардов человек. Самое удивительное, что именно такая периодизация существовала в истории и палеонтологии задолго до появления глобальных демографических моделей. Все же гуманитариям, при всех их проблемах с математикой, нельзя отказать в интуиции. Сейчас десять миллиардов людей проходят по земле всего за полстолетия. Это значит, что «историческая эпоха» сжалась до одного поколения. Не замечать этого уже невозможно. Сегодняшние подростки не понимают, о чем это пела тридцать лет назад Алла Пугачева: «…и переждать не сможешь ты трех человек у автомата» — какого автомата? Зачем ждать? Сталин, Ленин, Бонапарт, Навуходоносор — для них это то, что в грамматике называется «плюсквамперфект» — давно прошедшее время. Сейчас модно сетовать на разрыв связи поколений, на умирание традиций — но, возможно, это естественное следствие ускорения истории. Если каждое поколение живет в собственной эпохе, наследие предыдущих эпох ему может просто не пригодиться.
Сжатие исторического времени сейчас дошло до своего предела, оно ограничено эффективной продолжительностью поколения — около сорока пяти лет. Это значит, что не может продолжаться гиперболический рост численности людей — основной закон роста просто обязан измениться. И он уже меняется. Согласно формуле, сегодня нас должно быть около десяти миллиардов. А нас всего семь: три миллиарда — это немалая разница, которую можно измерить и истолковать. На наших глазах происходит демографический переход — перелом от безудержного роста населения к какому-то другому способу прогресса. Многим почему-то нравится видеть в этом признаки надвигающейся катастрофы. Но катастрофа тут, скорее, в умах людей, чем в действительности. Физик назвал бы происходящее фазовым переходом: вы ставите кастрюлю с водой на огонь, и долгое время ничего не происходит, лишь поднимаются одинокие пузыри. А потом вдруг все вскипает. Вот так и человечество: медленно идет накопление внутренней энергии, а потом все приобретает новый вид. Хороший образ — сплав леса по горным рекам. Многие реки у нас мелководные, поэтому поступают так: строят небольшую плотину, накапливают определенное количество бревен, а потом внезапно открывают шлюзы. И по реке бежит волна, которая несет на себе стволы — она бежит быстрее, чем течение самой реки. Самое страшное место здесь — это сам переход, где дым коромыслом, где плавное течение вверху и внизу разделено участком хаотического движения. Это и есть то, что происходит сейчас. Примерно в 1995 году человечество прошло через максимум скорости роста, когда нарождалось восемьдесят миллионов человек в год. С тех пор рост успел заметно уменьшиться. Демографический переход — это переход от режима роста к стабилизации населения на уровне не более десяти миллиардов. Прогресс, естественно, будет продолжаться, но пойдет в другом темпе и на другом уровне. Я думаю, что многие беды, которые мы переживаем, — и финансовый кризис, и моральный кризис, и неустроенность жизни — это стрессовое, неравновесное состояние, связанное с внезапностью наступления этого переходного периода. В каком-то смысле мы попали в самое пекло. Мы привыкли, что неудержимый рост — это наш закон жизни. Наша мораль, общественные установления, ценности были приспособлены к тому режиму развития, который был неизменен на протяжении истории, а сейчас меняется. Причем меняется очень быстро. И статистические данные, и математическая модель указывают, что ширина перехода составляет меньше ста лет. Это при том, что он происходит неодновременно в разных странах. Когда Освальд Шпенглер писал о «Закате Европы», он, возможно, имел в виду первые признаки процесса: само понятие «демографического перехода» было впервые сформулировано демографом Ландри на примере Франции. Но сейчас процесс затрагивает уже и менее развитые страны: практически остановился прирост населения России, стабилизируется население Китая. Возможно, прообразы будущего мира следует искать в регионах, которые первыми вошли в область перехода, — например, в Скандинавии.
Любопытно, что в ходе «демографического перехода» отстающие страны быстро догоняют тех, кто встал на этот путь раньше. У пионеров — Франции и Швеции — процесс стабилизации населения занял полтора столетия, а пик пришелся на рубеж XIX и XX веков. А, например, в Коста-Рике или Шри-Ланке, прошедших пик скорости роста в восьмидесятых, весь переход занимает несколько десятилетий. Чем позднее страна вступает в фазу стабилизации, тем острее она проходит. Россия в этом смысле тяготеет скорее к странам Европы — пик скорости прироста у нас остался позади еще в тридцатых, — а потому может рассчитывать на более мягкий сценарий перехода. Разумеется, есть основания опасаться этой неравномерности процесса в разных странах, которая может приводить к резкому перераспределению богатства и влияния. Одна из популярных страшилок — «исламизация». Но исламизация приходит и уходит, как не раз уже в истории приходили и уходили религиозные системы. Закон роста народонаселения не изменили ни крестовые походы, ни завоевания Александра Македонского. Так же непреложно законы будут действовать и в период демографического перехода. Я не могу гарантировать, что все произойдет мирно, но и не думаю, что процесс будет уж очень драматичным. Возможно, это просто мой оптимизм против пессимизма других. Пессимизм всегда был гораздо более модным течением, но я скорее оптимист. Мой друг Жорес Алферов говорит, что тут остались одни оптимисты, потому что пессимисты уехали. Меня нередко спрашивают о рецептах — они привыкли спрашивать, но я не готов отвечать. Я не могу предложить готовые ответы, чтобы изобразить из себя пророка. Я не пророк, я только учусь. История — как погода. У природы нет плохой погоды. Мы живем при таких-то обстоятельствах, и надо принимать и понимать эти обстоятельства. Мне кажется, что шаг к пониманию достигнут. Не знаю, как будут развиваться эти представления у следующих поколений; это их проблемы. Я сделал то, что сделал: показал, как мы подошли к точке перехода, и указал его траекторию. Не могу пообещать вам, что самое страшное уже позади. Но «страшное» — понятие субъективное» (Капица). Автор решил проверить выкладки Капицы и проанализировал рост численности народонаселения Земли, начиная с 1800 года по настоящее время. И вот, что показал его анализ. Предлагаемая Капицей прибавка населения Земли за год может быть рассчитана по простой формуле: dm/dτ = mрожд – mсмерт = К1 m2 – К2 m, где: m – текущая численность населения, mрожд – ежегодное количество рождений, mсмерт – ежегодное количество смертей. И эта формула прекрасно работает в любой период времени, продолжительностью до четверти века, начиная с 1800 года и заканчивая 1962 годом (с различными величинами коэффициентов К1 и К2). При этом прибавка населения с каждым годом растет. Однако, начиная с 1962 года по 2012 год, прибавка населения за четверть века была одинакова, и составляла ~ 2,2 млрд. человек. А с 2012 года, прибавка населения Земли начала падать, другими словами, в настоящее время формула Капицы не работает.
В чем же тут дело? А дело в том, что и рождаемость не совсем пропорциональна квадрату населения, да и смертность, не ахти как, пропорциональна количеству населения. И в разные этапы развития человечества показатели степени в формуле Капицы меняются (при этом показатель степени рождаемости всегда меньше двух, а показатель степени смертности – всегда больше единицы). И это понятно – если в мире идет война, то показатель степени смертности приближается к двум (ведь убивают и умирают с обеих сторон). Да и рождаемость падает (люди заняты выживанием, и им не до секса). Нельзя отрицать и воздействие на численность населения Земли нашего Мироздания. Как очень верно подметил Капица, даже прошедшие мировые войны не смогли резко изменить ситуацию с народонаселением. Так что, падение ежегодной прибавки населения Земли с 2012 года можно объяснить лишь одним – вмешательством Мироздания. Не зря люди назвали конец 2012 года – «концом света». Впрочем, это был не конец света, а конец эпохи расширенного воспроизводства человечества. Многие специалисты прогнозируют рождение десятимиллиардного жителя Земли, в период с 2030 года по 2040 год. По мнению же автора этого сайта, даже если это и случится, то значительно позже прогнозируемых сроков. Хотите Вы того или нет, но желания нашего Мироздания стоят значительно выше человеческих желаний, как бы люди ни хотели верить в то, что «человек – это царь природы». То же самое можно сказать и о «тупом» желании нашей властной элиты – увеличить производительность труда. Вот что по этому поводу пишет В.Л. Авагян в своей статье «Глубокие раны лечить подорожником?» «Президент России Владимир Путин поручил Правительству внедрить положительный опыт повышения производительности труда, по итогам состоявшейся 19 июня 2020 года встречи с представителями различных отраслей экономики, столкнувшимися с последствиями распространения COVID-19. В ходе заседания Совета при президенте по стратегическому развитию и национальным проектам вице-премьер Белоусов отметил, что в стране предпринимается уже третья попытка решить вопрос повышения производительности труда. «Мы создаем платформу с использованием новых наших возможностей — большую платформу, куда заводим две группы инструментов», — пояснил он. По его словам, первая составляющая — это инструменты, связанные с внедрением, так называемого бережливого производства. «У нас, в нашей стране, накоплен опыт, есть специально созданная уже сеть консультационных услуг, и, собственно, задача этой сети состоит в том, чтобы обеспечить аккумулирование, обучение и распространение лучших практик в этой области», — отметил Белоусов.
По оценке первого вице-премьера, уже стоит ориентир охватить данными мерами около пяти тысяч крупных предприятий, примерно 10 процентов всех крупных предприятий в стране. Белоусов указал, что вторая составляющая — это заведение на эту же платформу «тех цифровых средств, которые позволяют кардинально повысить производительность труда за счет цифровизации». По его словам, речь может идти в том числе о цифровизации логистики и бэк-офиса компании, цифровизации жизненного цикла изделий, цифровизации бизнес-информации, доступа к маркетплейсам. Сейчас ведутся такие разработки. Белоусов отметил, что России для перехода к росту экономики необходимо завершить семь крупнейших транспортных проектов на сумму более девяти трлн рублей — более восьми процентов годового ВВП страны. «Их реализация создаст каркас транспортной сети страны, сформирует новые региональные центры роста», — указал первый вице-премьер. Итак, суммируем: энергосбережение, экономия сырья на производстве, компьютеризация, дорожное строительство. Все эти вещи сами по себе хорошие. Никто не встанет грудью защищать дырявые продуктопроводы, теряющие в никуда сырье и энергию по неряшливости. Никто не станет спорить с цифровизацией, которая – часть автоматизации, главного процесса ХХ века. Повышение качества дорог тоже всех обрадует. Но… Не оставляет ощущение несоответствия мер проблеме. Меры прикладные – проблема фундаментальная. В основе роста производительности труда лежит востребованность продукта. Это фундаментальный закон экономики, который не обойти ни энергосбережением, ни крохоборством «бережливости», ни цифровизацией, ни дорожной гладью. Если продукт не востребован, то все производство бессмысленно, каким бы бережливым ни было, и какими бы гладкими дорогами ни окружалось. Раз оно никакое не востребовано – то какая разница, сэкономит оно на сырье, или нет, удобно вывозить его продукт или неудобно? Это как с налогами: если доходов ноль, то 99% налогообложения равно 1% налогообложения. Если человек нищий, разоренный, то величина налогового бремени его не касается: он не может заплатить ничего, ни по высокой ставке, ни по низкой, ибо у него ничего нет.
Если продукт востребован, то сама эта востребованность запускает и поиск внутренних резервов производительности труда, и технические новации. И, кстати, подъездные дороги тоже обустраивает – за счет «заинтересованных лиц». А безумные «реформы» в РФ сдали все внешние рынки для отечественного производителя, и внутренний рынок тоже потеряли. Пошли навстречу потребителю, организуя ему «максимальный выбор» цены и качества – и забыли, что всякий потребитель (кроме паразитов общества) – вместе с тем и производитель чего-то. И если у него, как у производителя, нет сбыта – никакая широта выборов на прилавках ему не поможет. Как мертвому припарка! Чтобы повысить производительность в РФ, нужно повысить спрос на продукцию РФ. Остальное приложится. А спрос повышают давно и хорошо знакомыми экономической науке средствами: — Рост доходов населения — Сдерживание цен. — Протекционизм, защита внутреннего рынка от импорта, все меры, включая и принудительные, импортозамещение. Если платить людям из месяца в месяц больше и больше, но при этом запретить рост цен, и не пускать импорт на прилавки, что будет? — Будет дефицит! – говорят либералы. Не без этого. Сперва, обязательно, именно он и будет. Но что есть дефицит? Это повышенный, неудовлетворенный спрос потребителя! Деньги есть, жаждет оплатить – но не находит продукта! Это колоссальное давление на производителя по части повышения производительности труда! Если у ворот фабрики стоит очередь за продукцией – тогда, исходя из своего прямого интереса, фабрикант начинает изыскивать как внутренние резервы роста производительности (лучше организует процесс производства), так и внешние: закупает и внедряет новое оборудование. Сейчас на забитом импортом рынке дефицита нет, но мы платим за это не востребованностью отечественного производителя. А это невыносимая цена! На кладбище тоже нет дефицита: покойники ничего не спрашивают. Но вряд ли бездефицитная экономика кладбища, мечта либералов о сбалансированном бюджете (0 доходов, 0 расходов) – идеал правильного хозяйствования. Невостребованность труда снижает производительность, тут не помогут ни энергосбережение, ни бережливость к сырью, ни компьютеры, ни дороги. Ибо сберегать и цифровать, возить по дорогам – в сущности, нечего. А нечего – потому что незачем.
Если фабрикант обуви в два раза повысит производительность на обувной фабрике, то в итоге будет в два раза больше обуви. В нынешней ситуации для него это только забитые склады, дополнительная головная боль и убытки.) понятие производительности труда важно было добыть угля или стали побольше, в качестве самоцели, то… То в рыночной (почему понятие производительности Если в советской экономике (откуда и пришло, нелепо прописавшись в рыночной, производительность труда в ней всегда фальшиво) – их надо добывать не побольше, а сколько спрашивают. Зачем, с какой целью самоокупаемому рыночному предприятию наращивать производительность труда шахтера – если уголь не покупают? Чего предприятию потом делать с горами невостребованного угля? В советской экономике производство опережало потребление, формировало его. Вначале электрификация (за казенный счет), а только потом людей учили пользоваться электроприборами. А люди смотрели на новый быт, как коза на новые ворота… Поэтому в плановой экономике производительность – первичный и наиважнейший фактор. А в рыночной экономике потребление, спрос первичны, производство сугубо вторично. И потому есть только один способ поднять производство: поднять сперва потребление его продукции. Утром деньги – вечером стулья! Можно выстроить прекрасную производственную линию – но она будет только разрушаться, если не отлажен сбыт: куда девать ее продукцию, кто покупатель? Вопрос же не в том, чтобы вырастить побольше помидоров, а в том, куда эти помидоры девать? Как только политика вытеснила (санкциями) с рынка турецкие помидоры – сразу же выросла производительность труда у отечественных овощеводов. Убрали с рынка польские яблоки – и сразу стали расширятся кубанские яблоневые сады… У современного фермера (и вообще производителя) нет вопросов, чтобы вырастить побольше. У него вопрос – кто купит? Если спрос хромает, то производить меньше (работать хуже) фермеру выгоднее, дешевле, чем производить больше (повышать производительность). А стало быть, ему бережливость, цифровизация, дороги – не в коня корм…» (Авагян).
Учитывая все выше изложенное, можно сделать такой вывод. Любую, сколь угодно сложную сущность можно всегда упростить до элементарных сущностей, и наоборот, любая простая сущность значительно сложней и многограннее, чем, кажется на первый взгляд. Ибо окружающий нас мир – фрактален, и любая малая часть его содержит в себе информацию обо всем мире. То же самое можно сказать и о времени. С одной стороны время – это элементарная сущность, а с другой, оно течет по-своему для каждой отдельной сущности, и по-разному для различных эпох. И то, что человечество не смогло сделать на протяжении многих веков и даже тысячелетий в прошлые времена, оно запросто сможет сделать за считанные года и даже дни в переходную эпоху, такую, как сейчас. И первое, что необходимо сделать человеку, живущему в такую эпоху – осознать это нехитрое обстоятельство. И прав Авагян, раз наши власти неустанно тянут за собой народ с целью — повысить его производительность труда, значит, они хотят перевести рыночную экономику современной России в плановую экономику. Ведь именно «в плановой экономике производительность – первичный и наиважнейший фактор. А в рыночной экономике потребление и спрос — первичны, а производство — сугубо вторично». Правда, возможны и другие объяснения, например, такое – во власти сидят идиоты. А чтобы понять, что происходит на самом деле, необходимо сначала упростить все до элементарных сущностей, а затем углубиться в них еще больше, пока Вы не поднимитесь до нужной Вам сущности. Автор попытался проделать это на примере нашей Российской экономики, и пришел к выводу, что главной причиной ее ахового положения является преобладание во власти «либерастов» (по крайней мере, в экономической части власти). А что такое «либераст»? Это – прежде всего, обладатель «менталитета меньшинства» (с их точки зрения — правым может быть только меньшинство, и они искренне верят в это). А стало быть, поднять экономику России можно только одним способом – сократив преобладание «либерастов» во власти, хотя бы на какое-то время (пока мы ни проведем все необходимые России реформы). В любом случае, сделать это с помощью повышения производительности труда наемных работников — не получится. Тут Авагян прав «на все сто». «Если в советской экономике (откуда и пришло, нелепо прописавшись в рыночной, производительность труда в ней всегда фальшиво) – их надо добывать не побольше, а сколько спрашивают». Но «либерасты» не могут этого понять, их учили совсем другому. Как видите, уважаемый читатель, даже простые экономические вопросы нам не решить, не разрешив – сложные, политические вопросы. На этом и закончим.