Справедливость
Предлагаю Вашему вниманию статью Андрея Громова — «Почему древние цивилизации не смогли найти справедливость?» «Стремление к справедливости — одно из важнейших стремлений человека. В любых хоть сколько-нибудь сложно устроенных общественных организациях потребность в моральной оценке взаимодействий с другими людьми всегда была крайне велика. Справедливость — важнейший побудительный мотивов людей к действию, к оценке происходящего, важнейший элемент восприятия и себя, и мира. Написанные ниже главки не претендуют на сколько-нибудь полное описание истории концепций справедливости. Но в них мы постарались акцентировать внимание на основных принципах, из которых в разные времена исходили люди, оценивая мир и себя. А также на тех парадоксах, с которыми они сталкивались, реализуя те или иные принципы справедливости. Идея справедливости появляется в Греции. Что и понятно. Как только люди объединяются в сообщества (полисы) и начинают взаимодействовать друг с другом не только на уровне родовых отношений или на уровне прямого властвования-подчинения, появляется потребность в моральной оценке такого взаимодействия. До того вся логика справедливости укладывалась в простую схему: справедливость — это следованию заданному порядку вещей. Греки, впрочем, тоже во многом взяли на вооружение эту логику — учение мудрецов-основателей греческих полисов, так или иначе, сводилось к понятному тезису: «Справедливо только то, что есть в наших законах и обычаях». Но по мере развития городов эта логика заметно усложнилась и расширилась. Итак, справедливо то, что не вредит другим и делается ради блага. Ну а поскольку естественный порядок вещей — объективное благо, то и следование ему есть база для любых критериев оценки справедливость. Тот же Аристотель очень убедительно писал про справедливость рабства. Варвары природно предназначены физическому труду и подчинению, а потому очень даже справедливо, что греки — природой предназначенные к умственному и духовному труду, — делают их рабами. Потому что для варваров благо — быть рабами, даже если они сами этого не понимают по своей неразумности. Эта же логика позволяла Аристотелю говорить о справедливой войне. Война, которую ведут греки против варваров ради пополнения армии рабов, справедлива, так как восстанавливает естественное положение вещей и служит для блага всех. Рабы получают хозяев и возможность реализовывать свое предназначение, а греки — рабов.
Платон, исходя из той же логики справедливости, предлагал внимательно следить за тем, как дети играют, и по типу игры определять в социальные группы на всю оставшуюся жизнь. Те, кто играет в войну — стражники, их надо учить военному ремеслу. Тех, кто верховодит — в правители-философы, их надо учить платоновской философии. А всех остальных учить не надо — они будут работать. Естественно, греки разделяли благо для отдельного человека и всеобщее благо. Второе – безусловно, более важное и значимое. Потому за всеобщим благом всегда было первенство в оценке справедливости. Если нечто ущемляет других отдельных людей, но предполагает всеобщее благо – это, безусловно, справедливо. Впрочем, для греков здесь не было особенного противоречия. Всеобщим благом они называли благо для полиса, а города в Греции были небольшие, и не на уровне абстракции, а на вполне конкретном уровне предполагалось, что тот, чье благо ущемлено, ради блага всех — вернет его как член общины, с прибылью. Эта логика, разумеется, вела к тому, что справедливость для своих (жителей твоего полиса) сильно отличалась от справедливости для чужих. Итак, греки разобрались с тем, что такое благо. Разобрались с тем, что такое естественный порядок вещей. Разобрались с тем, что такое справедливость. Но был один грек, который любил задавать вопросы. Добродушно, последовательно и логично. Вы уже поняли, что речь идет о Сократе. В «Воспоминаниях о Сократе» Ксенофонта есть удивительная главка «Разговор с Евфидемом о необходимости учиться». Кончается эта главка следующими словами: «И многие, доведенные до такого отчаяния Сократом, больше не желали иметь с ним дела». Причиной отчаяния стали те самые последовательные вопросы, которые Сократ задавал молодому политику Евфидему о справедливости и благе. Прочитайте этот блистательный диалог у самого Ксенофонта или, может, даже лучше, в изложении Михаила Леоновича Гаспарова. Впрочем, можете и прямо тут.
«Скажи: лгать, обманывать, воровать, хватать людей и продавать в рабство — это справедливо?» — «Конечно, несправедливо!» — «Ну а если полководец, отразив нападение неприятелей, захватит пленных и продаст их в рабство, это тоже будет несправедливо?» — «Нет, пожалуй, что, справедливо». — «А если он будет грабить и разорять их землю?» — «Тоже справедливо». — «А если будет обманывать их военными хитростями?» — «Тоже справедливо. Да, пожалуй, я сказал тебе неточно: и ложь, и обман, и воровство — это по отношению к врагам справедливо, а по отношению к друзьям несправедливо». «Прекрасно! Теперь и я, кажется, начинаю понимать. Но скажи мне вот что, Евфидем: если полководец увидит, что воины его приуныли, и солжет им, будто к ним подходят союзники, и этим ободрит их, — такая ложь будет несправедливой?» — «Нет, пожалуй, что, справедливой». — «А если сыну нужно лекарство, но он не хочет принимать его, а отец обманом подложит его в пищу, и сын выздоровеет, — такой обман будет несправедливым?» — «Нет, тоже справедливым». — «А если кто, видя друга в отчаянии и боясь, как бы он не наложил на себя руки, украдет или отнимет у него меч и кинжал, — что сказать о таком воровстве?» — «И это справедливо. Да, Сократ, получается, что я опять сказал тебе неточно; надо было сказать: и ложь, и обман, и воровство — это по отношению к врагам справедливо, а по отношению к друзьям справедливо, когда делается им на благо, и несправедливо, когда делается им во зло». «Очень хорошо, Евфидем; теперь я вижу, что, прежде чем распознавать справедливость, мне надобно научиться распознавать благо и зло. Но уж это ты, конечно, знаешь?» — «Думаю, что знаю, Сократ; хотя почему-то уже не так в этом уверен». — «Так что же это такое?» — «Ну вот, например, здоровье — это благо, а болезнь — это зло; пища или питье, которые ведут к здоровью, — это благо, а которые ведут к болезни, — зло». — «Очень хорошо, про пищу и питье я понял; но тогда, может быть, вернее и о здоровье сказать таким же образом: когда оно ведет ко благу, то оно — благо, а когда ко злу, то оно — зло?» — «Что ты, Сократ, да когда же здоровье может быть ко злу?» — «А вот, например, началась нечестивая война и, конечно, кончилась поражением; здоровые пошли на войну и погибли, а больные остались дома и уцелели; чем же было здесь здоровье — благом или злом?»
«Да, вижу я, Сократ, что пример мой неудачный. Но, наверное, уж можно сказать, что ум — это благо!» — «А всегда ли? Вот персидский царь часто требует из греческих городов к своему двору умных и умелых ремесленников, держит их при себе и не пускает на родину; на благо ли им их ум?» — «Тогда — красота, сила, богатство, слава!» — «Но ведь на красивых чаще нападают работорговцы, потому что красивые рабы дороже ценятся; сильные нередко берутся за дело, превышающее их силу, и попадают в беду; богатые изнеживаются, становятся жертвами интриг и погибают; слава всегда вызывает зависть, и от этого тоже бывает много зла». «Ну, коли так, — уныло сказал Евфидем, — то я даже не знаю, о чем мне молиться богам». — «Не печалься! Просто это значит, что ты еще не знаешь, о чем ты хочешь говорить народу. Но уж сам-то народ ты знаешь?» — «Думаю, что знаю, Сократ». — «Из кого же состоит народ?» — «Из бедных и богатых». — «А кого ты называешь бедными и богатыми?» — «Бедные — это те, которым не хватает на жизнь, а богатые — те, у которых всего в достатке и сверх достатка». — «А не бывает ли так, что бедняк своими малыми средствами умеет отлично обходиться, а богачу любых богатств мало?» — «Право, бывает! Даже тираны такие бывают, которым мало всей их казны и нужны незаконные поборы». — «Так что же? Не причислить ли нам этих тиранов к беднякам, а хозяйственных бедняков — к богачам?» — «Нет уж, лучше не надо, Сократ; вижу, что и здесь я, оказывается, ничего не знаю». «Не отчаивайся! О народе ты еще подумаешь, но уж о себе и своих будущих товарищах-ораторах ты, конечно, думал, и не раз. Так скажи мне вот что: бывают ведь и такие нехорошие ораторы, которые обманывают народ ему во вред. Некоторые делают это ненамеренно, а некоторые даже намеренно. Какие же все-таки лучше и какие хуже?» — «Думаю, Сократ, что намеренные обманщики гораздо хуже и несправедливее ненамеренных». — «А скажи: если один человек нарочно читает и пишет с ошибками, а другой не нарочно, то какой из них грамотней?» — «Наверное, тот, который нарочно: ведь если он захочет, он сможет писать и без ошибок». — «А не получается ли из этого, что и намеренный обманщик лучше и справедливее ненамеренного: ведь если он захочет, он сможет говорить с народом и без обмана!» — «Не надо, Сократ, не говори мне такого, я и без тебя теперь вижу, что ничего-то я не знаю и лучше бы мне сидеть и молчать!»
Римляне тоже были озабочены проблемой справедливости. Рим хоть и начинался как небольшое поселение, но довольно быстро разросся до огромного государства, властвующего над всем Средиземноморьем. Греческая логика полисной справедливости тут уже не очень работала. Слишком много людей, слишком много провинций, слишком много разных взаимодействий. Справиться с идеей справедливости римлянам помогало право. Отстроенная и постоянно достраиваемая система законов, которым подчинялись все граждане Рима. Цицерон писал, что государство — это сообщество людей, объединенных общими интересами и согласием по отношению к законам. Юридическая система объединяла в себе и интересы общества, и интересы конкретных людей, и интересы Рима как государства. Все это было описано и кодифицировано. Отсюда и право как исходная логика справедливости. Справедливо то, что правомерно. А реализуется справедливость через обладание правом, через возможность быть объектом действия права. «Не тронь меня, я римский гражданин!» — гордо восклицал включенный в систему римского права человек, и те, кто хотел причинить ему зло, понимали, — вся мощь империи обрушится на них. «Новый завет» опять все немного запутал. Во-первых, задал абсолютные координаты справедливости. Грядет Страшный суд. Только там будет явлена истинная справедливость, и только эта справедливость имеет значение. Во-вторых, твои добрые дела и справедливая жизнь здесь, на земле, могут как-то повлиять на то самое решение Высшего суда. Но эти дела и справедливая жизнь должны быть актом нашей свободной воли. В-третьих, требование возлюбить ближнего как самого себя, заявленное Христом как главная моральная ценность христианства, это все-таки нечто большее, чем просто требование стараться не вредить или иметь расположение к благу. Христианский идеал предполагает необходимость воспринимать другого как самого себя. Ну и, наконец, Новый завет отменил деление людей на своих и чужих, на достойных и недостойных, на тех, чье предназначение быть хозяином, и на тех, чье предназначение быть рабом: «По образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Послание к Колоссянам святого апостола Павла, 3.8). Исходя из логики Нового завета, теперь все люди должны восприниматься равноправными субъектами справедливости. И ко всем должны применяться одинаковые критерии справедливости. А принцип «любви к ближнему» требует от справедливости большего, чем простое следование формальным критериям блага. Критерии справедливости перестают быть одинаковыми, для каждого они оказываются своими. А тут еще и Страшный суд в неизбежной перспективе.
В общем, все это было слишком сложно, требовало слишком много душевных и социальных усилий. К счастью, сама по себе религиозная логика позволяла воспринимать мир в традиционной парадигме справедливости. Следование традициям и предписаниям церкви надежнее ведут в царствие небесное, ибо это и есть и добрые дела, и справедливая жизнь. А все эти акты благой свободной воли можно опустить. Мы христиане и веруем в Христа (чтобы он там ни говорил), а те, кто не верует, — к тем наши критерии справедливости не подходят. В итоге христиане, когда было нужно, не хуже Аристотеля обосновывали справедливость любых войн и любого рабства. Впрочем, сказанное в Новом завете так или иначе все равно оказывало свое влияние. И на религиозное сознание, и на всю европейскую культуру. «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7:12). Эти слова Христа из Нагороной проповеди — одна из формулировок универсальной моральной максимы. Примерно та же формула есть у Конфуция, в Упанишадах и вообще много где. И именно эта формула стала отправной точкой для размышлений о справедливости в эпоху Просвещения. Мир усложнился, люди, говорящие на разных языках, верующие по-разному и в разное, занимающиеся разным, все активнее сталкивались друг с другом. Практический разум требовал логичной и непротиворечивой формулы справедливости. И нашел ее в моральной максиме. Нетрудно заметить, что у этой максимы есть как минимум два очень разных варианта. «Не поступай так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой». «Поступай так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой». Первый назвали принципом справедливости, второй — принципом милосердия. Сочетание этих двух принципов решало проблему с тем, кого именно считать тем ближним, которого следует возлюбить (в Нагорной проповеди, именно второй вариант). А первый принцип давал основания для внятного обоснования справедливых действий. Все эти размышления подытожил и вывел в категорический императив Кант. Впрочем, ему пришлось (так требовала последовательная логика его размышлений) немного изменить формулировку: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом». Есть у автора знаменитых «Критик» и другой вариант: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».
Но с этой формулой, в любой ее формулировке обнаружились большие проблемы. Особенно если выйти за рамки христианской идеи о высшем (божественном) благе и высшем судье. А что делать, если другие поступают как раз так, как ты бы не хотел, чтобы поступали с тобой? Что делать, если с тобой поступают несправедливо? И еще. Люди очень разные, «что для русского здорово, то для немца карачун». Одни страстно хотят видеть святой крест на Святой Софии в Константинополе, а другим вообще нет до этого дела, одним жизненно важен контроль за Босфором и Дарданеллами, а другим важно найти где-то полушку на стопку водки. И тут всем помог Карл Маркс. Он все разъяснил. Мир разделен на враждующие (нет, уже не города как у Аристотеля), а классы. Одни классы угнетенные, а другие угнетающие. Все, что делают угнетающие, — несправедливо. Все, что делают угнетенные, справедливо. Особенно если эти угнетенные — пролетариат. Потому что наука доказала, что именно пролетариат — есть высший класс, за которым будущее, и который представляет объективно благое большинство и логику прогресса. Итак: Во-первых, нет никакой справедливости для всех. Во-вторых, справедливо то, что делается во благо большинства. В-третьих, справедливо то, что объективно, непреложно (ср. объективные законы мироздания у Греков) и прогрессивно. Ну и наконец, справедливо то, что во благо угнетенных, а значит, требует борьбы. Требует подавления тех, кто против, тех, кто угнетает и стоит на пути прогресса. Собственно, марксизм стал на долгие годы главной логикой борьбы за справедливость. Да и до сих пор ей является. Правда, с одним важным изменением. Из современной марксистской логики выпала справедливость для большинства. Американский философ Джон Ролз создал теорию «справедливого неравенства», в основе которой «равенство доступа к основным правам и свободам» и «приоритет в доступе к любым возможностям тех, у кого меньше этих возможностей». Ничего марксистского в логике Ролза не было, скорее наоборот — это очевидно антимарксистская доктрина. Однако как раз сочетание формулы Ролза и марксистского подхода создало современные основания для борьбы за справедливость на уничтожение. Марксистская логика борьбы за справедливость основана на праве угнетаемых. Маркс рассуждал в категории больших групп и глобальных процессов, а угнетенным у него был пролетариат — логикой прогресса предназначенный быть большинством. Но если немного сместить фокус, то на месте пролетариата могут оказаться и любые другие угнетаемые маргинальные группы, которые не обязательно составляют большинство. И так из стремления Маркса добиться справедливости для всех вырастает борьба за права любых меньшинств, выворачивающая идеи немца из позапрошлого века наизнанку» (Громов).
В общем, как ни крути, а у каждого отдельного человека есть своя собственная справедливость, у каждой группы людей – своя групповая справедливость, а у народа – народная. А народ – это, прежде всего, большинство жителей какой-то страны (остальные отличительные особенности «народа» мы с Вами здесь не рассматриваем). А стало быть, правы обладатели «менталитета большинства» — «большинство всегда право, даже, когда оно неправо». Ведь именно большинство любого сообщества людей определяет, что справедливо, а что – нет. Та же самая логика приводит нас и к обратному выводу, характерному для обладателей «менталитета меньшинства» – «правым может быть только меньшинство, а большинство всегда неправо». Правда, этот вывод СПРАВЕДЛИВ только внутри какой-то группы людей. Таким образом, можно назвать всех обладателей «менталитета большинства» — людьми с народным самосознанием, а «менталитета меньшинства» — людьми с групповым самосознанием. А потому, предлагаю отказаться от терминов «либерал» и «либераст» и заменить эти термины — на представителей человеческих сообществ с народным или групповым самосознанием. Вот и получается, что члены любой партии – это люди с групповым самосознанием, и они не вправе принимать решения, касающиеся жизнедеятельности любого большего, чем партия, сообщества. А стало быть, первое, что надо сделать – это отказаться от партийного строительства любой власти в стране. И пока мы не сделаем этого, меньшинство будет всегда навязывать большинству свою групповую справедливость. А это – явно несправедливо, с какой бы точки зрения мы ни смотрели! Исходя из полученного вывода, можно ответить и на вопрос, поставленный в заголовок статьи, ответить на который так и не смог ее автор — почему древние цивилизации не смогли найти справедливость? Ответ предельно прост – из-за партийного (группового) построения власти любой страны нашего мира, как в древние времена, так и в настоящем. И обусловлено данное обстоятельство только одним – животной природой человека.
Любое животное сообщество, если поместить его в замкнутую среду, в результате взаимодействия друг с другом тут же делится на четыре категории — одна треть из них становятся «эксплуататорами», одна треть — «эксплуатируемыми», одна шестая — «козлами отпущения» и одна шестая «упертыми автономами». Последняя категория животных внутри группы им подобных не поддается никакому давлению со стороны. Человек – не совсем животное, а потому, деление индивидуумов внутри человеческих сообществ на различные категории – более сложное. Однако суть деления остается прежней. «Эксплуататоры» из человеческих сообществ обладают исключительно групповым самосознанием (однако их может быть и значительно меньше, чем одна треть). «Автономы» же, в свою очередь, делятся на три группы. Часть из этих людей (с групповым самосознанием) становятся лидерами «эксплуататоров», вторая часть (с народным самосознанием) – лидерами «эксплуатируемых» и «козлов отпущения», а третья часть «автономов» остаются лидерами только для себя. Деление на подобные группы зависит от особенностей менталитета народа, к которому принадлежат «автономы», от особенностей исторического времени, в котором они живут и т.д. Таким образом, внутри человеческих сообществ может сложиться любая ситуация – например, когда большинство в народе принадлежит людям с групповым самосознанием (как на Западе), или людям с народным самосознанием (как у нас в России или, например, в Китае). В чем заключается главное отличие Западных стран от России? Прежде всего, в том, что все Западные страны заселены не единым народом, как у нас в России (пусть и многонациональным, но единым), а многочисленными группами людей (пусть даже одной национальности). И все эти группы стремятся к собственному групповому доминированию. Кстати, именно отсюда и «растут ноги» кастовости всех подобных обществ. Согласно Википедии, каста (через нем. Kaste или фр. caste от порт. casta «происхождение», изначально «чистая порода») — общее название социальных групп, на которые исторически разделялось индийское общество. Касты характеризуются эндогамией, наследственным закреплением и ограничениями по выбору профессии. Изначально термин «каста» применялся к сословно-расовым группам в колониях Латинской Америки. Позднее он по аналогии распространился на сходное явление в Индии и с тех пор применяется в основном по отношению к индийским варнам и джати. Тем не менее, существует принципиальная разница между латиноамериканскими кастами и индийскими варнами; между первыми, по крайней мере, формально, допускалось смешивание любого рода, как правило, приводящее к перемещению потомства в другую касту; кроме того, латиноамериканские касты основывались в первую очередь на визуальных различиях. Смешение же между индийскими варнами в большинстве случаев было недопустимым, между джати (подразделами варн) было резко ограничено.
Если теоретически статус касты фиксирован, и повышаться — не может, на практике существует возможность постепенного пересмотра иерархического статуса касты. Индийский этнолог Майсор Шринивас назвал такой процесс «санскритизацией». Ключевую роль играет создание мифологии о более высоком происхождении и усвоение правил ритуальной чистоты более высоких каст. Санскритизация является способом включения в традиционный индуизм стоящих вне системы варн иноплеменников (млеччх, ауткастов). Майсор Шринивас писал: «Санскритизация относится не только к индуистским кастам, но случается среди племенных и полуплеменных групп, таких как бхилы (Bhīl) Западной Индии, гонды (Gond) и ораоны (Orāon) Центральной Индии и пахари (Pahārī) Гималаев. Это обычно приводит к тому, что племя, проходящее санскритизацию, претендует быть кастой и таким образом стать индуистами (Hindu). В традиционной системе единственный способ стать индуистом — принадлежать к касте». Субъектом санскритизации выступает не отдельный человек и даже не семья — а только этническая группа, обладающая собственным культом, который и включается в орбиту традиционного индуизма. Представитель жреческой касты, оказавшись в окружении иноплеменников (млеччх), узнает в образах их религии собственных божеств, потом трактует генеалогию правителей в пользу происхождения от индуистской касты — и адаптирует местный культ к индуистскому ритуалу. Все приведенные выше слова трактуют исключительно религиозные касты, но они, в какой-то степени, справедливы и для любых других групп людей. В любом случае, в нашем мире повсеместно действует всем известное правило – «разделяй и властвуй». Это хорошо для отдельных властителей, но крайне плохо для всего социума в целом. Как бы то ни было, но власть любой современной страны представляет собой отдельную касту, которая подразделяется, в свою очередь, на несколько противоборствующих друг другу подкаст. Без власти не может функционировать ни одна страна мира, а стало быть, «каста власти» — это постоянная и непременная сущность всех существующих в нашем мире государств. А главным действующим лицом этой сущности являются обладатели группового самосознания. Однако менталитет этой касты всегда отличается от менталитета народа, которым она управляет. А стало быть, рано или поздно, но неизбежно, народ и «каста власти» начинают бороться друг с другом. И заканчивается эта борьба всегда одним и тем же – развалом той или иной страны. Единственными исключениями из этого правила являются две «вечные империи» — Россия и Китай. Возникает вопрос – почему? Да потому, что власть у них всегда авторитарна! Согласно Википедии, авторитаризм (от лат. auctoritas — власть, влияние) — тип недемократического политического режима, основанного на сильной централизованной власти одного лица (президента, монарха, премьер-министра) или группы лиц (например, определенной партии) при сохранении экономических, гражданских, духовных свобод для граждан.
Такая власть всегда предполагает жесткое подавление несистемной оппозиции авторитарной властью и невозможность легальной оппозиции существенно повлиять на курс государства или ее полное отсутствие. Авторитарные лидеры используют власть, почти или совершенно не оглядываясь на отличные от мнения власти и разрешенной оппозиции (если она присутствует) народные взгляды, и их почти невозможно сменить. В это определение вкралась одна существенная ошибка – якобы такая власть всегда и везде не разделяет «народные взгляды». Если бы это было так, то Россия и Китай просуществовали бы на «этом свете» много меньше времени, чем любая другая «демократическая страна». В том-то и заключается «фокус», что любая устойчивая авторитарная власть, потому и устойчива, что она, либо меняет свой курс после каждой смены власти, либо резко меняет свои взгляды прежний авторитарный правитель. Другими словами, так или иначе, но, время от времени, такая власть все-таки «разделяет народные взгляды». Да и «народные взгляды» — это далеко не константа, они тоже меняются со временем в соответствие с махами «качелей смены поколений». Именно эти самые «качели» (плюс коллективизм и братство в народном менталитете) и сделали Россию и Китай «вечными империями». Авторитаризм же, по своей сути — это, во-первых, социально-политическая система, основанная на подчинении государству и его лидерам. А во-вторых — социальная установка или черта личности, характеризующаяся уверенностью в том, что в обществе должна существовать строгая и безусловная преданность правителю, беспрекословное подчинение людей авторитетам. Другими словами, это такая черта народного менталитета, которую люди и называют – «жить по совести, по справедливости или по понятиям», а не по законам. И эта черта является общей чертой народного менталитета, как русских, так и китайцев. Главное же отличие авторитаризма от тоталитаризма заключается в том, что в авторитарном режиме власть умеренно влияет на общество и степень цензуры гораздо меньшая, чем при тоталитаризме, тогда как тоталитарный режим стремится контролировать каждого гражданина государства, его мысли, поведение и личные идеалы. Также для авторитарного режима характерны харизматичные, влиятельные и умные лидеры и их несменяемость, потому что они обеспечивают, в первую очередь, государственный курс, а не идеологический, в то время как в тоталитарном режиме лидеры не являются такими значимыми, хотя при формировании тоталитарного режима они всегда присутствуют и обеспечивают всеобъемлющую идеологизацию населения.
Тоталитаризм часто связан с желанием построить утопическое государство, в то время как авторитаризм, в основном, предназначен для решения конкретных задач, быстрой мобилизации государства. Народ при авторитарной власти не идеологизирован, так как в авторитарном режиме идеология либо отсутствует, либо она является только государственной и не распространяется на все население страны. Авторитарный режим — это «компромисс» между тоталитаризмом и демократией, он является переходным от тоталитаризма к демократии, равно как от демократии к тоталитаризму. А потому, любая авторитарная власть склонна перескакивать от демократии к тоталитаризму и наоборот. Учитывая же то обстоятельство, что подавляющее большинство государств современного мира (если не все) являются «условно или отчасти демократическими», авторитарная власть становится более привлекательной для народа, чем тоталитарная или условно демократическая. Построить же чисто демократическую власть невозможно в принципе (она перестает быть властью), можно лишь ограничить авторитарную власть. Именно этим (в теории) автор здесь и занимается. Главное заключается в том, чтобы групповая справедливость «властной касты» как можно чаще совпадала с народной справедливостью (в идеале — всегда). Именно это обстоятельство автор и называет «светлым будущим». А для этого рядом с авторитарной центральной властью должна стоять и влиять на нее – коллективная выборная (в те же сроки, что и президент) власть обладателей народного самосознания, по типу Государственного Совета, в котором президент является лишь рядовым членом Президиума. Это – во-первых, а во-вторых, принятые центральной властью законы должны утверждаться всеми Советами народных депутатов, вплоть до муниципальных Советов. И все эти Советы должны частично (~ на 10%) обновляться каждый год за счет депутатов из нижестоящих Советов (довыборы в муниципальные Советы проводятся ежегодно). Не стоит забывать и того обстоятельства, что на самом первом месте в менталитете русского народа стоит справедливость – Народная Справедливость. И за эту справедливость русские люди могут пожертвовать и Равенством, и Братством, и Свободой. Более того, русский народ постоянно это и проделывает (жертвует чем-то за справедливость). Однако Народная Справедливость – это очень эфемерная сущность, а потому достичь ее невозможно, так же как и любой другой идеал. Вот и получается, что русские люди зачастую жертвуют за этот недостижимый идеал совсем не идеальные вещи. И с этим надо смириться. В любом случае, русский народ будет всегда стремиться к такому идеалу. Считайте это свойство русского народа – его кармой.